Вот только моралисты, идеалисты, патриоты и святоши, дорвавшиеся до власти и норовящие построить царство святости, почему-то всегда заливают простых строителей кровью. Такова особенность всех верующих… Если вам доведется побывать в небольшом итальянском городке Феррара, обязательно обратите внимание на памятник неистовому Савонароле. Монах изображен проповедующим – памятник обличительно размахивает руками. Скульптор не только через движение отразил характер своего героя, но и скрупулезно передал его внешний облик – Савонарола был на редкость уродлив. Таких страшных памятников вы нигде больше не увидите!..
Джероламо Савонарола, вероятно, из-за своего уродства, с самого детства очень возлюбил Бога: никто другой с ним играть не хотел. Повзрослев и отбыв по собственному желанию семь лет в монастыре у доминиканцев, Джероламо вышел на свободу с чистой совестью и благородной целью – проповедовать жизнь святую среди мирян. И начал…
Народ Флоренции жил тогда хорошо – люди пили вино, гуляли, веселились, устраивали карнавалы, распевали непристойные песенки, любили друг друга… В общем, делали все то прекрасное, что никогда почему-то не нравилось моралистам – как церковным, так и коммунистическим. Поначалу сухой и чем-то похожий на Суслова Савонарола никак не потревожил течение нормальной городской жизни, хотя речи на улицах толкал горячие и зажигательные. Но год за годом его влияние росло, все теснее грудилась вокруг уродца шобла единомышленников. Спорить с Савонаролой было невозможно, потому что, хоть его речи и противоречили объективному течению грешной жизни, говорил он идеологически правильные вещи, то есть лежащие абсолютно в русле действующей парадигмы. Только раньше парадигма была отдельно, а жизнь – отдельно, а тут вдруг пришел сумасшедший маньяк и своими внешне правильными спичами решил совместить жизнь с протокольной мертвечиной.
Постепенно-постепенно его влияние и власть растут, и в один прекрасный день неистовый Савонарола становится управителем города. Город на глазах гаснет, то есть становится все праведнее и праведнее. И вот уже Флоренцию не узнать – молитвы и духовные гимны сменили прежние веселые песни. Изменился даже стиль одежды – вместо ярких цветов, которые раньше предпочитали горожане, теперь носят неприметное серое, черное, коричневое. Никаких тебе больше рискованных шуток, славных пирушек и веселых прелюбодеяний.
Вот же мерзавец!..
Город фактически становится тоталитарной христианской республикой, почти все стараются жить по Библии, а эксперимент по воспитанию нового человека продолжается. Светские дисциплины в университете массово заменяются духовными. На площадях начинают полыхать костры. В них жгут книги, шахматные доски, игральные кости, домино, шарманки, виолы, лютни. Мрачная атмосфера идеологической давильни доходит до того, что сам Боттичелли прилюдно кается и бросает в костер свои картины – рядом с другими картинами и скульптурами.
Штурмовики Савонаролы, чем-то отдаленно напоминающие «нашистов» мрачного моралиста Васи Якеменко, рыскают по домам в поисках еще не сожженных книг, картин, музыкальных инструментов, предметов роскоши, ублажающих плоть…
Экономика города трещит по всем швам. В Риме начинают тревожиться: праведность и догматы – это, конечно, хорошо, но не для того чтобы по ним жить, черт побери! Папа Александр VI сначала пытается подкупить неистового Савонаролу – предлагает ему должность кардинала. Но фанатик ведь не для себя старается, а для людей! Савонарола отказывается: «У меня не будет иной шапки, кроме шапки мученика, обагренной моей собственной кровью». И продолжает обличать – теперь уже грехи Ватикана.
Ах ты, дурило праведный!.. Ладно, пойдем другим путем… Шапку хочешь? Получишь по шапке! Ватикан отлучает психопата от церкви, производит его арест и отправляет дурака на костер. Пожалуй, это был единственный сгоревший на церковных кострах, кого нисколько не жалко…
Коммунисты тоже настолько чтили догматы своей марксистской религии, что давили у советских людей любые человеческие стремления. Например, запрещали советским гражданам строить на этих гребаных шести сотках двухэтажные дома с отоплением. Садовый домик должен быть площадью не более 25 квадратных метров – и баста!.. Даже сейчас, когда я вспоминаю все это, ненависть разбирает: ну почему?!. Однако нормальной логике этот шизофренический запрет не поддается, только логике иррациональной, то есть религиозной: дабы «не возбуждать в людях частнособственнические инстинкты».
«Частная собственность – это плохо» – таков догмат марксизма.
Еще пример… В одном из северных наших городов некий наблюдательный житель заметил, что над подземной теплотрассой зимой почти нет снега – тает он из-за тепла. И построил над теплотрассой парник. Стал выращивать огурцы и продавать на рынке. То есть наживаться. Как вы думаете, что с ним сделали коммунисты? Наградили за трудолюбие и находчивость? Посадили! За пробуждение в себе частнособственнических инстинктов.
В книге Василия Ершова «Раздумья ездового пса» есть такой эпизод: «В 1950-х, когда я еще учился в школе, соседский мальчишка по безотцовщине попал в школу-интернат. Это был уже не тот ужасающий послевоенный детдом, где в нищете, голоде и ожесточении бились за жизнь сироты войны, – нет, это была новая школа, где детей хорошо кормили и одевали. Но вот по истечении срока но?ски вполне добротной одежды ее полагалось уничтожать по акту: рубили топорами, иной раз сами старшеклассники. Родители их ходили в то время в фуфайках и кирзухах; еще годную одежду можно было по уму отдать в те же детдома… нет, плоды человеческого труда – рубили…»
Почему рубили? Почему в СССР все, списанное с баланса организаций, но еще способное послужить, предпочитали уничтожить, а не просто выбросить на помойку или отдать людям? Потому что если отдашь, завтра придет следователь и спросит, а чем ты докажешь, что не продал за деньги и не нажился на этом? Наживаться в СССР было нельзя. Это догмат, за нарушение которого сажали.
Помню, уже в эпоху агонии этого ужасного строя, когда в воздухе пахло перестройкой и кооперативами, журнал «Крокодил» разразился фельетоном, гневно осуждающим весьма предприимчивого человека по фамилии, кажется, Архипов, который находил на свалке обрезки войлока, вырезал из него стельки и продавал. Наживался на трудовом народе, гнида!.. Не в силах понять логику коммунистов, я, тогда еще совсем молодой человек, написал в журнал недоуменное письмо, в котором просил крокодильских коммунистов объяснить их позицию – за что они мужика чморят, что такого вредного и кому он сделал? Мне пришел ответ, в котором говорилось, что ничего вредного для страны герой фельетона вроде бы не сделал, но позицию свою журнал не изменит, поскольку… И вот конец этой фразы я до сих пор помню настолько хорошо, что без малейших угрызений совести могу взять его в кавычки: «…но вместе с тем у нас нет никаких сомнений, что Архипов заботился прежде всего не о людях, а о собственном кармане».
Вот оно – преступление! Человек заботился о себе и своей семье – вместо того, чтобы заботиться о других, а заботу о себе инфантильно переложить на плечи государства. Заботиться о себе и своем достатке самому – значит нарушать догмат, в соответствии с которым главное не человек, а коллектив. Тот же принцип главенства коллектива, кстати, провозглашали в свое время и германские национал-социалисты. Коллективизм – атавизм родового строя. Психологическая архаика.
И здесь я хочу обратить внимание читателя на одну характерную особенность архаичного сознания – оно принципиально тоталитарно, оно жаждет кнута и «порядка», а его носитель всегда стремится запретить другим людям то, что не нравится лично ему. Основание для запрета в основе своей глубоко деревенское – традиция, обычай, канон, норматив, догмат, мораль, Священное Писание, – а вовсе не трезвая логика. При этом словесные оболочки для запрета бывают разные:
– Ой, а шо люди-то скажуть, позор-то какой!
– Это грех!
– Подумайте о детях!
– Никто так не делает!
– Это аморально!
– Ну вот еще!..
Если такому человеку не нравится, скажем, проституция, он яростно выступает за ее запрет для всех – вне зависимости от их мнения… Вот, кстати, вам и второй характерный признак инфантильного сознания – вера во всемогущество запретов: «стоит только запретить что-либо и хорошенечко проконтролировать, как все и наладится!..». Это настолько важная особенность деревенского мышления, что мы к ней еще не раз вернемся.
Вера в запреты у простых людей лежит рядом с верой во всемогущество начальственного прозрения и государственного управления. Простаки, например, верят, что даже такой сложной системой, как экономика, вполне можно управлять. Между тем экономическая система ничуть не проще климатической. И управлять экономикой невозможно, потому что по самой природе этого явления любой управляющий человеческий фактор является частью системы, сидит внутри нее. Подобными системами нельзя рулить, их можно только подталкивать и прогнозировать с определенной долей вероятности.
