– Вы меня фотографируете? – удивился он.
– Хочу сделать сюрприз Христе.
Добродушно улыбаясь, он протянул мне листок. Довольно приятный тип. Я шла и думала, что он-то Христу, конечно, любит. А вот она его… если она так про него наврала, значит, она его стыдится, значит, не любит. Будь у него внешность получше, Антихриста использовала бы его, чтобы поднять свой престиж. Но поскольку он вот такой, толстый и неказистый, она сочла за лучшее не демонстрировать его, а вместо этого наплела с три короба. Жалкая игра.
Оказывается, Христа жила в самом Мальмеди. Полное метафизическое соответствие: она и должна была жить в таком буквально зловещем месте.
Ну а очередное вранье, будто она живет в деревне, что ж, одно к одному: видно, старалась запутать следы.
Интересно, что она скрывала? Какой смысл выдумывать такую ерунду? Чем ближе я подходила к ее кварталу, тем сильнее сгорала от любопытства. А когда нашла дом, не поверила своим глазам. Если бы на почтовом ящике не стояло имя Билдунг, я бы решила, что ошиблась. Передо мной был роскошный особняк XIX века, настоящее родовое гнездо какого-нибудь буржуазного семейства из романов Бернаноса.
Теперь ясно, почему в справочнике не указан телефон владельцев этой махины: они наверняка занесены в красный список. Такие люди не любят, чтобы их беспокоила разная мелкая сошка.
Я позвонила. Дверь открыла какая-то женщина в фартуке.
– Вы мать Христы? – спросила я.
– Нет, я приходящая прислуга, – ответила она, несколько опешив.
– А доктор Билдунг дома? – наобум продолжала я.
– Он не доктор, а директор заводов Билдунга. А вы кто?
– Я подруга Христы.
– Так вы хотите видеть мадемуазель Христу?
– Нет-нет! Я готовлю ей сюрприз.
Если бы я выглядела повзрослее, она бы, наверное, вызвала полицию.
Дождавшись, пока дверь закроется, я украдкой сделала несколько снимков фасада.
Потом зашла в один из тех баров, которые успела обойти, и сказала, что мне надо позвонить. Около телефона взяла справочник и в желтых страницах нашла: «Заводы Билдунга: фосфаты, химикаты, удобрения». Одним словом, процветающий отравитель окружающей среды. Я переписала все эти сведения, включая перечень и местонахождение заводов.
Почему маме сказали в справочной, что в этом районе нет никого по имени Билдунг? Может, заводы Билдунга здесь так знамениты, что само слово перестало восприниматься как фамилия живого человека и превратилось в марку фирмы, как Мишлен в Клермон-Ферране?
Больше мне было нечего делать в этом городе зла, и я села в брюссельский поезд. День прошел не зря. За окном вагона валил снег.
Через два дня снимки были готовы.
Мне было как-то стыдно выкладывать родителям всю правду. Противно быть ищейкой, и я никогда не стала бы уличать Христу во лжи – не всякий обман достоин порицания, – если бы это не было единственным средством помешать ей подмять под себя нас всех.
Я позвала маму с папой в свою – бывшую! – комнату, все им рассказала и показала фотографии внушительного дома Билдунгов.
– Ты что, частный сыщик? – презрительно сказал папа.
Я заранее знала, что окажусь виноватой.
– Я бы и не подумала копаться в Христиных делах, но она распускает о вас гнусные сплетни.
Мама была потрясена.
– Это просто ее однофамилица, – сказала она. – Тоже Христа Билдунг, но другая.
– У которой есть дружок Детлеф, но другой? – ответила я. – Какое совпадение!
– Возможно, у нее есть свои причины, чтобы скрывать правду, – предположил папа.
– Какие же? – спросила я, почти восхищаясь про себя его стремлению оправдать Христу.
– Надо спросить у нее.
– Чтобы она опять наврала?
– Больше она не будет лгать.
– Врала-врала и вдруг перестанет, с чего бы это?
– Мы ее поставим перед фактом.
– И это, по-вашему, на нее так подействует? А по-моему, наоборот, она еще чего-нибудь наврет.
– Может, у нее своеобразный комплекс, – рассуждал папа. – У богатых людей это тоже бывает. Мы не выбираем свое происхождение. Наверное, она его стесняется. И вообще, это не такая страшная ложь.
– Тогда как же Детлеф? – возразила я. – Концы с концами не сходятся. Вот уж кто был бы при таком раскладе в самый раз: простой парень, симпатяга, уж он-то точно не из буржуазной среды. Если у нее такой комплекс, как ты говоришь, зачем ей надо было что-то про него придумывать? Сочинять этакого прекрасного, благородного и загадочного рыцаря? Нет, прибедняться из чистой скромности – на Христу это не похоже.
Я показала им фотографию Детлефа. Папа разглядывал ее с кривой усмешкой. А мама, взглянув на физиономию Детлефа, с отвращением вскрикнула и громко возмутилась:
– Зачем же она нас обманывала?
Так, одну союзницу Христа потеряла. Но, значит, в маминых глазах выбрать себе в дружки парня с поросячьим рылом – гораздо хуже со стороны Христы, чем петь песни о своем пролетарском происхождении, чтобы нас разжалобить!
– Ну, россказни про Детлефа – просто смешные детские фокусы. А что касается остального, Христа, может быть, не так уж и солгала. Вполне вероятно, что она сама зарабатывает на учебу, чтобы ни в чем не зависеть от своего отца-фабриканта. Доказательство тому – что ее избранник не из буржуазного круга.
– Но живет-то она у родителей, – сказала я.
– Ей всего шестнадцать лет. Может, она привязана к матери, к братьям и сестрам.
– А что, если не гадать и не выдумывать романтические истории, а взять и позвонить ее отцу?
По папиному молчанию мама поняла, что ему эта идея не по душе.
– Если ты не позвонишь, я позвоню сама! – сказала она.
Когда месье Билдунг подошел к телефону на другом конце провода, папа включил громкую связь.
– Вы тот самый месье Дрот, отец Бланш, – проговорил ледяной голос. – Понятно.
Что ему понятно? Во всяком случае, он знает о нашем существовании. Учитывая пристрастие его дочери врать всем и обо всем, я этому удивилась.
– Простите, что тревожу вас на работе, – бормотал, умирая от неловкости, папа.
Они обменялись парой вежливых фраз, а затем фабрикант Билдунг резко сказал:
– Послушайте, месье Дрот, я, конечно, рад, что моя дочь устроилась у вас, в семейной обстановке. В наше время это гораздо спокойнее, чем знать, что она живет одна и предоставлена самой себе. Но я все же считаю, что вы несколько злоупотребляете сложившейся ситуацией. Вы заломили дикую плату! Любой другой отказался бы снимать за такие деньги раскладушку в комнате прислуги. Да и я согласился только потому, что дочь очень просила. Вы же знаете, она обожает Бланш. Я понимаю: вы учитель, а я крупный предприниматель. Но все имеет предел, и, пользуясь случаем, заявляю вам, что прибавку, которую вы запросили после Рождества, я платить не собираюсь! Всего хорошего.
Он бросил трубку.
Отец побелел. Мама расхохоталась. А я не знала, ужасаться или смеяться.
– Представляете, сколько она огребла денег благодаря нам? – спросила я.
– Может, они ей очень нужны для какой-то неизвестной нам цели? – робко сказал папа.
– Ты и сейчас ее защищаешь? – возмутилась я.
– После унижения, которое ты вытерпел по ее милости? – прибавила мама.
– Мы не владеем всей информацией, – упрямо сказал папа. – А вдруг Христа переводит эти деньги какому-нибудь благотворительному обществу?
– А то, что она тебя выставляет этаким Тенардье, тебе все равно?
– И все же не надо торопиться осуждать девочку. Да, мы теперь знаем, что у нее был выбор. Она могла жить, где захочет. И предпочла жить у нас, в нашем скромном доме. Значит, зачем-то мы ей нужны? Может, это крик о помощи.
Ну, в этом я сильно сомневалась. Однако сам вопрос вполне резонный: почему Христа выбрала наш семейный мирок? Вряд ли главной причиной были легкие деньги.
Родители повели себя очень достойно. Над ними жестоко посмеялись, их это, конечно, оскорбило, но не озлобило. Меньше всего их волновал вопрос денег – об этом даже не заговаривали. Маму почему-то особенно задела внешность Детлефа. А папа был столь великодушен, что он попытался понять, что двигало Христой.
И лишь одно умеряло мое восхищение родителями: я понимала, что, будь на месте Христы я, мне бы снисходительности не видать. Такой у них был принцип: для себя, то есть для них самих и для меня, – только одни обязанности, а для других – одни права и даже оправдания. Если Христа поступила дурно, они будут искать объяснение, неизвестную причину, смягчающие обстоятельства. А случись провиниться мне, я получу порядочную взбучку. Обидно!
Оставалось ждать возвращения блудного дитяти.
Мы больше не говорили о Христе. Ее имя стало табу. По молчаливому соглашению, ничего не обсуждалось, пока ее нет и она не может за себя заступиться.
Знала ли Христа, что произошло? У меня не было такой уверенности. Детлеф и прислуга, скорее всего, не проболтаются, чтобы не испортить мой сюрприз. А месье Билдунг не станет пересказывать неприятный разговор, чтобы не расстраивать дочь.
