впервые поцеловался с девушкой: там стояло орудие, которое взорвали, и от дворика мало что осталось. Развесистый старый инжир возле дома, на который он лазил ещё мальчишкой, наполовину засох, но выглядел ещё крепким. А несколько гранатов в соседнем дворе и вовсе отчаянно зеленели назло всему миру.
Обычно фруктовые деревья в городе не сажали, а если вдруг такое приживалось — плоды не употребляли в пищу, считали грязными. Но порой деревья вырастали сами, а хозяева земли спокойно относились к такому соседству. Детям же и вовсе нет никакого дела до взрослых суеверий: что значит нельзя, когда медовые фиги — вот они, мягкие, ароматные, как удержаться?! А гранаты вообще сажал пожилой гном-ювелир, не понимавший этой традиции, и гнал из них отличное домашнее вино. Посмеивался ещё, что от вина не отказывался никто, даже зная, где именно выросли деревья.
Каждый день, выходя утром из дома, Шахаб бродил по знакомым улицам, иногда терялся, но быстро опять находил дорогу. Воскрешал в памяти места, казалось стёртые тремя годами плена, и с облегчением понимал, что — нет, вот оно. Земля, город, шайтары, камни под ногами и высокое горное небо. И он тоже не бессловесная тень, забытая миром в безмолвном одиночестве, не безымянный лабораторный образец и не цепной пёс.
Помогал Мутабар. Врач оказался неплохим парнем. Он занимался своими исследованиями, порой что-то проверял и сканировал в его ауре, Шахаб почти не вдавался в подробности, но больше болтал об отвлечённом, почему-то совсем этим не раздражая. Наоборот, от его болтовни становилось легче и спокойнее.
Но сильнее всего помогал Шад. Мать с сестрой после того первого вечера тоже вели себя более сдержанно, и семейные ужины потихоньку становились приятной традицией, а не тяжёлой повинностью, но всё же рядом с ними он ощущал напряжение и тревогу. Всё еще было стыдно за то, как они переживали о его смерти. Всё еще не получалось быть с ними хоть немного откровенным — боялся сказать лишнего, задеть, расстроить.
С Шадом такой проблемы не стояло. Старший брат, всегда служивший примером перед глазами и ориентиром в жизни, сейчас стал в ней и незыблемой опорой. Спокойный и уверенный, он просто был, самим своим существованием помогая помнить, что жизнь продолжается, что всё будет хорошо, что непременно что-то будет, не закончится вот прямо сейчас, и все сомнения и тревоги непременно разрешатся.
Его сдержанность и отсутствие излишней сентиментальности помогали спокойно обсуждать прошедшие три года, о которых Шад расспрашивал спокойно и по-деловому. Он пытался разобраться, где и с кем держали Шахаба, найти зацепки. Вдруг получится выдернуть кого-то ещё, кого посчитали мёртвым? Вдруг удастся найти эти тюрьмы, явно расположенные не в Новом Абалоне, а где-то поблизости, на территории соседних государств, давно подмятых эльфами. Хорошие, правильные вопросы, которые помогали спокойнее принимать прошлое и приносить пользу.
Одно Шахаба беспокоило, с каждым днём всё больше: Холера.
Сказать, что эта женщина его злила, — ничего не сказать. Её улыбка, её манера говорить, её невозмутимость, её отношение…
Он прекрасно видел, что эльфийка устроилась очень удобно и совершенно не страдает. Это снова злило, но никаких действий он не предпринимал, просто старался поменьше с ней встречаться. Да, он мог бы испортить ей жизнь, иногда даже представлял, что для этого надо сделать, но… не мог. От одного только намерения причинить действительную боль беззащитной женщине — да, редкой стерве, хладнокровной и циничной, но способной ужалить его разве что языком, — делалось тошно. А главное, ради чего?
Поначалу он действительно хотел мести. Любой. Заставить её мучиться. Возможно, даже просить пощады. Идея с цепью в первый момент показалась не просто единственной, но — неплохой. Однако сейчас он отчётливо понимал, что её страдания не принесут ни облегчения, ни удовлетворения, только еще больше стыда и отвращения.
Но и сдать её Шаду и забыть Шахаб тоже не мог. И последствия экспериментов тут ни при чём.
Прошло около недели с тех пор, как он воскрес, когда шайтар, вернувшись с семейного ужина, всё-таки решительно направился вниз, в свою старую детскую комнату, что бы взглянуть проблеме в лицо.
Лицо выглядело безмятежно-довольным, а проблема — цветущей. Она свила себе гнездо из одеяла и подушек в углу кровати, перенаправила настенную лампу и увлечённо что-то читала. Судя по обложке и отсутствию письменных принадлежностей вокруг, «что-то» было развлекательным.
Свалилась же на его голову…
— О, у меня гости! — Через пару минут Халлела заметила стоящего в проходе шайтара, ловко выпуталась из одеяла, уже отработанным привычным движением отбросив цепь, чтобы не мешала.
Пол здесь, даром что каменный, был достаточно тёплым, что бы ходить босиком, а Повилика всегда это любила, так что пренебрегала обувью, хотя тюремщики заботливо предоставили пару лёгких тканевых тапочек. Принесли ей и узкие штаны по местной моде, которые она даже не стала пытаться надеть через кандалы, и верхнюю одежду — сцар. Длинный, свободный, слегка приталенный наряд из простой и приятной к телу светло-зелёной ткани эльфийке понравился. Треугольный вырез мог бы быть и поглубже, а вот рукава по локоть и разрезы до середины бедра не вызывали никаких нареканий. Собственное платье у неё не отнимали, даже привели в порядок, но шайтарское одеяние оказалось удобнее для сидячего образа жизни.
Шахаб не двинулся с места, хмурясь и наблюдая за тем, как Халлела поднимается, подходит, останавливается почти вплотную…
Её макушка едва доставала до его плеча, и это с учётом стриженых рыжих кудрей, торчащих вверх, а в глазах — ни тени страха и сомнения. Ни раньше, ни теперь.
— Ты наконец-то решил меня навестить? — Тонкие пальцы эльфийки огладили его локти, предплечья скрещенных на груди рук.
— Когда ты разорвёшь связь? — спросил Шахаб первое, что пришло в голову. И отчего он не продумал этот разговор сразу? Даже не попытался…
— А я тут при чём? Этим наш мозгоправ развлекается, а я не нанималась облегчать вам жизнь. Мне и так неплохо, — губы изогнулись в лукавой улыбке, в золотисто-карих глазах блеснул смех…
Как же он ненавидел эту ухмылку!
Шахаб не сдержался. Схватил за горло — заманчиво тонкое, открытое — рывком придвинул эльфийку к стене, прижал…
Просто пугал. Он сам прекрасно это понимал. Даже злясь, двигал и держал осторожно, почти бережно: не впечатал с размаху, не сдавил шею. Слишком слабая, слишком хрупкая, чуть не рассчитать силу — сломается…
Хуже всего то, что она тоже это понимала. И улыбалась. Не попыталась вывернуться, да и за запястье его схватилась только в первый момент, от неожиданности и для устойчивости.
— Разорви
