А что благороднее радиодела?
Вот гибнет судно в Малаккском проливе, за многие-многие тысячи верст от Вовки, а он все равно слышит далекое SOS. И тут же передает: «Всем, всем, всем! Окажите помощь терпящим бедствие!» В Арктическое училище пойду, твердо решил Вовка. Закончится война, пойду в Арктическое!
«Ох, сколько мне еще топать и топать…»
Холодные звезды стояли над головой. Несло ледяным холодом от каменных стен. А разве на складе лучше? Вовка так ясно представил себе тьму склада, шорох рассыпающейся угольной крошки, он так сильно почувствовал ожидание, заполнившее тьму промороженного склада, что ноги сами собой задвигались быстрее: теперь Вовка почти бежал. Не было сил бежать, а бежал, старался, пока вдруг не ударился коленом о выступ.
Боль ослепила его.
Упав в снег, вцепился в лохматый загривок Белого и так, скорчившись, просидел минут пять. Вспомнил слова Лыкова: «Не суетись! Ох, не суетись на тропе, Вовка. Ногу потянешь, выбьешь колено – один останешься!»
Встал. Прихрамывая, двинулся дальше.
Вдруг легче стало идти. Он ясно почувствовал: легче!
Ну да, это подъем кончился, вон сразу сколько звезд высыпало над головой, и луна наконец засияла над перевалом, выбралась из-за восточной вершины Двуглавого. Вовка отчетливо разглядел: грандиозный каменный обрыв поднимался над его головой. Темные слои перемешивались со светлыми, как на Угольном. В лунном свете вспыхивало что-то, взрывалось искрами.
Лед? Горный хрусталь?
Вовка не знал. Упрямо наклонив голову, шел в черноту.
Собачья тропа. Знали, как назвать! Нашли точное определение!
Собачья! Именно собачья! Даже Белый вымотался, вываливал черный язык, оборачивался, поскуливая, глядел на Вовку. Сколько еще идти нескончаемыми каменными коридорами?
«Дойдем, Белый! Дойдем!»
Скользил по льдистым натекам, хватался за острые камни, помнил – его ждут на метеостанции, радовался, как хорошо греют рукавицы Николая Ивановича. Не обморозит он, Вовка Пушкарёв, пальцы, отстучит сообщение в Карский штаб.
«Сколько я прошел? Сколько еще впереди?»
Одно Вовка знал точно: тропа пошла под уклон.
Чувствовал это по изменившейся линии стен, по удлинившемуся неровному шагу, по тому, как, спотыкаясь, падал теперь вперед. Заторопился было, заспешил, но заставил себя не спешить – не хватало еще подвернуть ногу прямо у цели! Шел, ругал себя. «Эгоист! Живу с людьми, а людей не вижу! На «Мирном» все были заняты делом, а я вел себя как иждивенец. Нет чтобы посидеть с Леонтием Ивановичем, нет чтобы всерьез поговорить о Севере, еще смеялся над ним: почему, дескать, не на фронте? Нет чтобы посидеть с мамой, помочь, поговорить об отце. Или поделиться планами с боцманом Хоботило. Эгоист я! Это надо же, заскучал посреди Карского…» Вовка сплюнул с презрением. «О себе только думаю. Вот Лыков дал добровольное согласие еще сезон отработать на Крайночном. «Растут фиалки, ароматные цветы…» Или радист Елинскас. Прослушал мою морзянку, все понял сразу, но ведь сказал, поддержал меня: этот сможет, этот отстучит послание. И Николай Иванович… Будь лючок пошире, он бы сам вышел на Собачью тропу…»
Никогда Вовка не презирал себя так сильно.
К счастью, он не заблудился. К счастью, он прошел Собачью тропу.
С высокого выступа, запорошенного сухим снегом, увидел далеко впереди уже не каменные развалы, а плоскую тундру Сквозной Ледниковой. На низком небе, усеянном звездами, смутно вырисовывалось теперь и восточное плечо Двуглавого. Отражаясь от снега, ровный лунный свет размывал очертания предметов, делал все вокруг обманчивым и неверным. Лыков опять оказался прав: в тундре трудно определиться.
И пес куда-то исчез.
– Белый!
Не было пса. Исчез, растворился в неверном свете.
– Белый!
Вместо ответа ударил с моря гулкий орудийный выстрел.
«Подлодка? Да нет, нет, – презрительно успокоил себя Вовка. – Это сжатие льдов началось. Море выпирает их на берег, они лопаются, крошатся».
– Белый!
Не откликался пес.
«Бросил! – возненавидел Белого Вовка. – Кого же ты бросил, гад!»
Он торопился. Он не хотел ждать рассвета. Он хотел выйти в эфир как можно быстрее. Луна уже не помогала. Она скорее мешала. Все тонуло в обманчивой дымке, в холодной стеклянистой голубизне. Вовка шел вроде бы к темным скалам, но почему-то они остались левее, а он оказался среди торосов, на берегу. Поднялся на ледяную гору и замер. Вот она – та круглая полынья. Здесь, в ледяной трещине, похоронен боцман Хоботило. А все равно все вроде не так, все как бы незнакомо. Мрачно дымит, всхлипывает в полынье загустевшая от холода вода.
И еще – поскуливание.
Прислушался. Неужели Белый?
Неужели он, гад, сам свалился в полынью?
Почти на ощупь, обходя промоины, ледовые завалы, Вовка пошел на странные звуки, внимательно всматриваясь в пустынную белизну Сквозной Ледниковой. Странные серебристые полосы бесшумно взмывали над нею и тут же таяли. Или ему казалось такое от усталости? Мощный порыв ветра обдал холодом, поднял над Сквозной Ледниковой бледный снежный шлейф. Мириады ледяных кристалликов ярко вспыхивали, диковато преломляли лунный свет.
Вовка заорал: «Белый!»
И опять услышал жалобное поскуливание.
«Тоже мне, путешественник!» Вовка не знал, себя ругает или Белого.
Наверное, себя. Ведь ему надо искать черную палатку, а он ищет Белого. Ему следует думать о зимовщиках, возвращать стране украденную фрицами погоду, а он думает о Белом. Мучался, ругал себя, а все равно шел на зов Белого. Шел, чувствуя себя ничтожно малым и слабым перед безмерностью пустынного острова, обвитого шлейфами начинающейся пурги, перед безмерностью ужасных мировых событий, которые почему-то никак не могли разрешиться без его участия.
Зато, понял вдруг, теперь я всем нужен. Вот раньше, например, нужен был маме, отцу, бабушке, понятно. Ну, корешу своему Кольке Милевскому, хотя, если честно, Колька вполне мог прожить без него. Но сейчас, на острове Крайночном, в истекающей тревожным маревом полярной ночи, он, Вовка, сразу был нужен всем: Кольке, маме, отцу, радисту Елинскасу, бабушке, капитану Свиблову, дяде Илье, Леонтию Ивановичу. Всей стране нужен!
2
Ему повезло.
Он нашел полынью, в которую сорвался Белый.
А потом ему опять повезло: Белый вывел его к палатке.
Глава седьмая.
ВОЙНА ЗА ПОГОДУ
1
Вовка не знал, сколько времени провел в пути.
Но чувствовал, что вышел к палатке раньше, чем надеялся Лыков.
Быстро натянул антенну. Подключил питание. Со страхом глянул на ключ. Поймут его неуверенную морзянку? Нацепил на голову эбонитовые наушники. Вспомнил: у Кольки Милевского были такие же, только покрытые пористой резиновой оболочкой, удобные. Подумав, надел поверх наушников шапку. Радиолампы медленно нагревались, и вдруг разом, вырвавшись как бы из ничего, взвыли дальние эфирные голоса. Дикий свист. Неистовый вой. Шарканье, шорох, шипение, прерывистый писк морзянки.
«Будь Колька рядом…»
Но Кольки рядом не было.
Даже Белого не было, он лежал у входа в палатку.
Вовка положил руку на брошенный поверх ящика журнал радиосвязи, но работать в такой позе было неудобно, и он убрал журнал, пальцы удобно легли на ключ.
Точка тире тире…
Точка точка точка…
Точка…
Тире тире…
«Всем… Всем… Всем… – повторял он вслух. – Я – Крайночной… Я – Крайночной… Прием…» В ответ в наушниках дико и хрипло свистело. Прорывалась резкая не русская речь, неслись обрывки торжественной похоронной музыки, сипела порванная паровая труба, булькал рвущийся из чайника кипяток. «Всем… Всем… Всем… – повторял Вовка. – Я – Крайночной… Прием…»
Сквозь рёв и треск атмосферных разрядов вдруг прорвались одна за другой сразу три или четыре радиостанции. Забивая друг друга, стремительно стрекоча, они будто специально явились помучить Вовку; он ничего не мог понять в их стремительном сорочьем стрекоте.
Точка точка точка тире тире…
Точка точка точка точка тире…
Точка точка точка точка точка…
Тире тире тире тире…
Это же цифры, он попал на кодированную передачу.
К счастью, тут же запиликала, запищала в эфире самая обыкновенная морзянка. Никого не боясь, спокойно, как дома (а он и был дома), большой морской транспорт «Прончищев» открытым текстом запрашивал у Диксона метеосводку. Диксон так же спокойно и деловито отвечал: «… единичный мелко битый лед в количестве двух баллов… тире точка тире… видимость восемь миль… точка тире… ветер зюйд-вест двадцать метров в секунду…»
«Всем… Всем… Всем… – уже более уверенно выстучал Вовка. – Я – Крайночной…» И переключившись на прием, внимательно вслушался в нервный писк неизвестных станций. Никому, впрочем, не было никакого дела до полярного острова, взывавшего о помощи.
Точка тире тире…
