— Но столько раз люди затевали войны во имя Бога!
— Митч, Бог не хочет, чтобы убийства продолжались.
— Тогда почему они продолжаются?
— Потому, что этого хотят люди.
Он, конечно, был прав. То и дело слышится барабанный призыв к войне. Люди жаждут мести. Над терпимостью смеются. Мне всегда объясняли, почему правда на нашей стороне. А в это время в другой стране моего ровесника убеждали в противоположном.
— Я не зря дал тебе эту книжку, — сказал Рэб.
— Какая же на то причина?
— Открой ее.
Я открыл.
— Полистай.
Я пролистал страницы, и из книги выпали три черно-белые поблекшие, в грязных пятнах фотографии.
На одной из них была пожилая черноволосая арабская женщина с видом матроны. На другой — усатый арабский мужчина помоложе, в костюме и галстуке. На последней фотографии рядом стояли двое детей — очевидно, брат и сестра.
— Кто это? — спросил я.
— Не знаю, — тихо ответил Рэб.
Он протянул руку, и я вложил к нее фотографию детей.
— Все эти годы я смотрю на этих детей, на мать, на сына. Поэтому я и не выбросил эту книжку. Мне казалось, что я должен каким-то образом поддерживать в них жизнь. Я думал: вдруг кто-то посмотрит на эти фотографии и скажет, что знает эту семью. И вернет им эти снимки. Но у меня уже почти не осталось времени.
Рэб вернул мне фотографию.
— Погодите, — сказал я. — Я вас что-то не понимаю. С вашей религиозной точки зрения, эти люди — враги.
— Враги-шмараги, — сердито сказал Рэб. — Это была семья.
ИЗ ПРОПОВЕДИ РЭБА, 1975 ГОД«Человек пришел на ферму в поисках работы. Подает своему новому работодателю рекомендательное письмо. В письме всего одна фраза „Работник во время грозы спит“.
Хозяину отчаянно нужен работник, и он нанимает этого человека.
Прошло несколько недель, и вдруг посреди ночи в долине разразилась сильнейшая гроза.
Разбуженный завыванием ветра и проливным дождем хозяин вскакивает с постели. Он зовет своего нового работника, а тот спит как убитый.
Хозяин бежит к хлеву и, к своему изумлению, видит, что у его скотины достаточно корма, она в полном порядке.
Он бежит в поле и видит, что пшеница связана в снопы, и они обернуты брезентом.
Он бежит к амбару. Двери его плотно закрыты; все зерно сухое.
И тут до него доходит смысл фразы „Работник во время грозы спит“.
Друзья, если мы позаботимся о том, что для нас важно, если будем достойно вести себя с теми, кого любим, если будем соблюдать законы нашей веры, то мы избавим себя от мучительного проклятия незавершенности. Наши слова будут искренни, а объятия крепки. И мы не будем биться в агонии, повторяя: „я мог бы…“, „я должен был…“. Мы можем спокойно спать во время грозы.
А когда придет время, прощание наше будет завершенным».
ЖИЗНЬ ГЕНРИ
Генри Ковингтон в ту ночь так и не уснул.
Но и не погиб.
Торговцы наркотиками, которых он ограбил, по какой-то причине так его и не нашли. И из машин, кативших по его улице, не раздалось ни единого выстрела. Генри, прячась за мусорными баками, сжимал в руке дробовик и снова, и снова повторял свой вопрос: «Иисус ты спасешь меня?»
Генри следовал печальной традиции — бежать к Богу, когда все вокруг летит в тартарары. Он взывал к небесам и прежде, но как только старые беды оказывались позади, он впутывался в новые.
На этот же раз, когда солнце взошло, Генри Ковингтон спрятал под кровать дробовик и лег в постель рядом с женой и дочкой.
Наступило Пасхальное воскресенье.
Генри стал думать о своей жизни. Он лгал, воровал, угрожал оружием. Он потратил все свои деньги на наркотики. Он вспомнил, как однажды нашел дома крохотный кусочек крэка, но его не в чем было выкурить; и тогда он опустился до того, что принялся рыскать по улицам в поисках оброненного окурка, и не успокоился, пока его не нашел. На этот окурок кто угодно мог наступить, на него могла помочиться собака, но все это не имело никакого значения. Он сунул окурок в рот. И получил то, что хотел.
Однако сегодня, пасхальным утром, ему захотелось другого. Он и сам не понимал чего именно. И даже его жена не могла понять, чего он хочет. Заглянул приятель — он принес героин. Глаза у Генри загорелись. Тело его жаждало «дури». Но он знал, что героин его убьет. Он ни на минуту в этом не сомневался. Ночью в темноте, за мусорными баками он пообещал посвятить свою жизнь Иисусу, и это было его первое испытание.
Генри прогнал приятеля.
Потом пошел в ванную комнату, стал на колени и начал молиться. Кончив молиться, он с жадностью выпил бутылку най-куила[13].
На следующий день он выпил еще одну.
А днем позже — еще одну, — все это для того, чтобы заглушить в себе страсть к наркотикам и излечиться от наркомании. И только через три дня он смог проглотить первый кусок. И только через три дня он смог подняться с постели.
Через три дня.
И лишь тогда он открыл глаза.
СЧАСТЬЕ
Рэб открыл глаза.
Он лежал в больнице.
Это было уже не в первый раз. Хотя Рэб нередко скрывал от меня свои недомогания, я знал, что в последние месяцы ему трудно было стоять и ходить. Он оступился на тротуаре и в кровь разбил себе лоб. Он поскользнулся дома и поранил шею и щеку. На этот раз он упал, поднимаясь с кресла, и с размаху ударился грудью о край письменного стола. Это был не то обморок, не то временная потеря сознания, не то микроинсульт — мимолетный приступ головокружения и потери ориентации в пространстве.
Но что бы это ни было, ничего хорошего оно не предвещало.
И вот теперь я ожидал самого худшего. Рэб в больнице. Обычно это начало конца. Я позвонил Саре и спросил, можно ли мне навестить Рэба, и она великодушно разрешила.
Перед входом в больницу я собрался. Визиты в больницу давались мне нелегко, — меня тяготило все, что им сопутствует. Запах антисептиков. Приглушенное жужжание телевизоров. Задернутые шторы. Нескончаемые стоны с соседней кровати. Я перебывал уже в стольких больницах у стольких людей.
Впервые за долгое время я подумал о нашем договоре.
«Ты не мог бы сказать прощальную речь на моих похоронах?»
Я вошел в палату Рэба.
— А-а. — Он улыбнулся, глядя на меня с подушки. — Посетитель из дальних краев…
И я перестал думать о речи.
Мы обнялись, точнее, я обнял его за плечи, а он коснулся моей щеки, и мы оба сошлись на том, что это наша первая больничная беседа. Больничный халат Рэба слегка распахнулся, и передо мной мелькнула его голая грудь — дряблая кожа и редкие серебристые волосы. Мне стало не по себе, и я поспешно отвернулся.
В палату впорхнула медсестра.
— Как вы сегодня себя чувствуете? — спросила она.
— Я чу-у-увствую, — тихонько запел Рэб. — Я чу-у-у-вствую…
Медсестра рассмеялась:
— Поет и поет. Все время поет.
— Он такой, — подтвердил я.
Меня поражало, как Рэб в любое время мог привести себя в хорошее настроение. Петь медсестрам. Шутить с врачами. Накануне он, сидя в инвалидном кресле, оказался в коридоре, и к нему подошел какой-то сотрудник больницы и попросил его благословить. Рэб положил ему руки на макушку и благословил.
Рэб отказывался погрязнуть в жалости к самому себе. Более того, чем хуже ему становилось, тем больше он прилагал усилий, чтобы никого этим не расстраивать.
Мы сидели в палате, как вдруг на экране телевизора появилась реклама средств от депрессии. На экране печальные люди одиноко сидели на скамейках или тоскливо глазели в окно.
«Мне все время кажется, что случится что-то плохое…» — слышался голос с экрана.
Потом показали таблетки, какие-то графики, и сразу за этим на экране появились те же самые люди, но выглядели они гораздо веселее.
Мы с Рэбом молча смотрели рекламу, а когда она кончилась, Рэб спросил:
— Как ты думаешь, эти таблетки помогают?
— Возможно. Но не так, как их расписывают в рекламе, — ответил я.
— Нет, не так, как в рекламе, — согласился со мной Рэб.
Радость в таблетке. Так мы теперь и живем. Прозак. Паксил. Занакс. Миллиарды долларов потрачено на их рекламу. И миллиарды потрачено на их покупку. Их принимают даже те, у кого не было никаких серьезных психических травм, а просто подавленное или тревожное состояние. Грусть лечат так, будто это простуда.
Я знаю, что депрессия существует и нередко требует медицинского лечения. Но мне известно и то, что этим словом часто злоупотребляют. Порой то, что называют депрессией, на самом деле — чувство неудовлетворенности, вызванное непомерными требованиями к себе или ожиданием особенных, ничем не заслуженных жизненных благ. Я знаком с людьми, которые невыносимо страдали оттого, что весили больше, чем им хотелось бы, оттого, что у них была лысина, оттого, что их не продвигали по службе, оттого, что они не могли найти идеального партнера, притом что сами были далеки от совершенства. Эти люди считали свое безрадостное состояние болезнью, абсолютно невыносимым для них состоянием. А раз таблетки помогают, надо их принимать.
