сне, еде. Нормальном сне, без пистолета под подушкой. Поэтому еще раз, Морено, я хочу стопроцентной гарантии того, что вы — ты и твоя команда — сдержите слово. И ты знаешь, о чем я.
Морено посидел, подумал, с досадой цокнул языком и выдавил, точно через силу:
— Ошейник Черной Ма.
Дороти сначала удивленно приподняла бровь, но вовремя остановила себя и кивнула. Хотя, признаться, такого не ожидала. Думала сторговаться на военном контракте, который подписывался на год, только с изменениями. Но если Морено готов пойти на ошейник — то Вильямс не идиотка с таким спорить.
Суеверность моряков была бесконечным источником шуток и насмешек на суше, но почему-то стоило сухопутным ступить на корабельные доски и пережить первый слабенький шторм, как они начинали неистово молиться кому угодно, лишь бы сойти на берег невредимыми. Приметы, традиции, обряды — все множилось и цвело на всех кораблях. И никто из капитанов даже не думал этому воспрепятствовать. Вернее, те, кто пытался, долго небо не коптили.
Вильямс за годы службы лично знавала троих офицеров и одного жреца, которые попытались побороть морские суеверия силком. Запрещали жертвенные обряды, отнимали амулеты, отбирали резных божков. Первого размололо между бортом и причалом, второму отдавило ноги пушкой, сорвавшейся с лафета, третьему размозжило голову при погрузке тюков в трюм. Жрец повесился сам, на собственной рясе — перед этим ему три дня слышались голоса. Больше никто не рисковал связываться с верой в Морского дьявола, Ужас пучин, Тень кита или Черную Ма. Последняя была самым загадочным, сильным, но, надо отдать должное, справедливым божеством. Хоть и чудовищным, как и все остальные.
Ошейник Черной Ма или клятва на крови считалась самой серьезной из всех клятв. Вильямс подозревала, что, положив руку на святую книгу, из ста моряков солгут сто, а вот дав слово Черной Ма — вся сотня будет это слово держать. Потому что Ма лгунов не любила и карала быстро, страшно и безжалостно.
Черный Пес поднялся с досок причала, взял у кого-то из команды наточенную бритву и прижал ее к раскрытой левой ладони.
— Даю слово Черного Пса Морено, что пока я не ступлю на палубу “Каракатицы”, командор Дороти Вильямс — мой капитан. Мой и моих людей. Клянусь не злоумышлять против нее ни впрямую, ни косвенно. Не причинять ей вреда ни своими руками, ни чужими. Служить на совесть и выполнять то, что должно моряку. Тому порукой моя кровь, отданная по доброй воле Черной Ма сегодня и сейчас.
Стоило Морено убрать бритву, а темным в сумрачной предрассветной дымке каплям крови упасть на пирс, как в пучине что-то вздрогнуло, вздохнуло — на самой грани слуха. Черная Ма взяла кровь и клятву.
Команда “Каракатицы”, передавая лезвие из рук в руки, повторяла слова своего кэптена, бывшего кэптена, и на каждый новый порез океан отвечал вздохом глубин. Возможно, ученый астроном, лучший друг Дороти в Йотингтоне, сказал бы, что это отголоски подвижек земной коры, но в такие совпадения она не верила. Ей клялись и верили в эту клятву.
Теперь можно было забирать “Свободу”, не опасаясь, что кто-то из этих головорезов ударит в спину. Потому что теперь это были ее головорезы. Дороти приняла решение и протянула руку за бритвой.
— Тебе не нужно… командор, — с усмешкой отозвался Морено. Значит, издевательское «мэм» осталось в прошлом.
Видимо, сказать “капитан” язык у него все-таки не поворачивался, несмотря на клятву. Впрочем, желания придираться не возникало — Черный Пес и так наступил на горло своей гордости, второй раз за ночь.
— Мне — нужно, — отмела всякие возражения Дороти, прижала бритву к ладони, ближе к большому пальцу, чтобы порез потом не мешал, и почувствовала, как легко расходится под лезвием кожа. — Я, Дороти Вильямс, даю слово, что буду защищать команду своего корабля от любых опасностей, будь они земные или нет. И делать для защиты все, что в моих силах. Быть справедливой и не требовать сверх того, что мне могут дать. Пусть Черная Ма услышит и возьмет мое слово.
Вал ударил в быки пирса, и на секунду океан замер гладью, точно они попали в око бури. Если на пиратские клятвы отзывалась пучина, то клятву Вильямс приняли и подтвердили волны. Впрочем, после призрачной бригантины любая чертовщина этой ночью казалась логичной.
— И где пришвартована твоя “Свобода”, командор? — Морено достал из кармана платок и повязал его на голову. — Надеюсь, не на причале святого Джона?
Дороти поморщилась — запасной причал находился в трех часах ходьбы от города и был справедливо нелюбим всеми капитанами за неудобство расположения и две линии рифов на входе.
— Наша “Свобода”, первый помощник Морено. Наша. У военного причала, ниже. Сразу за мысом, там бухта…
— Глубже, да, я знаю. Плавал. Уже светает, командор. Нужно торопиться.
— Согласна.
Йотингтонский порт пока спал — рыбацкие легкие шхуны, которые выходили на лов еще до рассвета, сегодня остались на месте — слишком высока была для них волна, да и дождь, зарядивший с ночи, никак не унимался.
Дорога до военных причалов лежала вверх от города, петлей охватывала выступающий мыс, а потом скатывалась вниз, минуя мангровые заросли, к скалистому берегу бухты. Сейчас кроме “Свободы” там стояли еще три судна — два линейных военных корабля “Кронпринц Август” и “Вирджиния” и грузовой купец, привезший в Йотингтон месячный запас пороха и пуль для форта и флота.
До причалов пришлось почти бежать, чтобы опередить встающее солнце — угонять “Свободу” при свете дня было уже непосильной задачей. Команда “Вирджинии”, включая пехотную часть, которой командовал майор Тиллетт, была уже на борту — готовились днем выйти в рейд к соседнему острову. Поэтому действовать предстояло тихо, осторожно, но очень нагло.
На причале было пустынно, только у дальнего склада под навесом мелькал красный светлячок — там у чадящих дымом углей мирно спали часовые. Из ее, Дороти, команды.
“Свобода” покачивалась на волнах. Сходни были подняты, а бортовые фонари потушены. Или, скорее, погасли по недосмотру.
Дороти взяла с собой Морено и Саммерса и пошла в обход склада. Часовых следовало убрать: беззвучно отойти от пирса такая махина как “Свобода” точно не могла. Значит, они успеют поднять тревогу. А у нее всего двадцать один человек против почти трех сотен на “Вирджинии” и тысячи в казармах острова. Чистое самоубийство.
Морено осторожно заглянул за угол, полюбовался на спящих и сразу спрятался под прикрытие бревенчатой стены.
— Наши храбрые воины, — чуть слышно усмехнулся Морено. — Бдительны, как всегда.
— Эти храбрые воины взяли на абордаж твою “Каракатицу”…
— Не
