Черный Баламут собирал свой Жар в кулак!
Ответ не заставил себя ждать. Сразу гигантский волдырь вокруг Поля Куру становится видимым, ра-дужно мерцает его оболочка, внутри сгущается пелена грязно-серого тумана, но я успеваю разглядеть: всех троих — обоих братьев и Черного Баламута — накрывает почти таким же, только куда меньшим волдырем.
И все, больше не видно ничего.
Там, в тумане-грязи, решалась судьба Трехмирья, а я выжатой тряпкой висел здесь, за границей гигантского кокона, и был бессилен не то что вмешаться — даже увидеть происходящее!
Если хлестать нагую Калу плетью значило бы подгонять Время — клянусь, я пошел бы на это!
…Туман резко стал редеть, пошел рваными клочьями, да и те вскоре растаяли без следа.
Братья и Черный Баламут были живы. Арджуна помогал Волчебрюху, обалдевшему от пережитого, добраться до колесницы. До его, Арджуны, колесницы, на которую уже карабкался Черный Баламут, усталый и опустошенный. Едва оба взобрались в "гнездо", Кришна ткнул коней подобранным стрекалом и погнал колесницу прочь.
Не хватало лишь панегириста, чтобы возопил гласом громким:
— И когда страшная мощь того оружия унялась совсем, Бхима-Волчебрюх, одаренный большим умом, казался подобным заходящему солнцу!
Ничего, в будущем — если оно наступит — сыщутся и восхвалители, толпой набегут…
А я все смотрел им вслед — и отказывался поверить в случившееся. "Беспутство Народа" ушло без добычи! Оружие, просто по сути своей обязанное поразить хоть кого-нибудь, иссякло, упустив жертву!
И сделал это Черный Баламут?!
Господь Кришна?!
Воины на Поле Куру медленно приходили в себя, поднимались на ноги, подбирали с земли луки и копья, отыскивали взглядом упряжки, слонов…
И тут от ручья, где находился сын Дроны, вдогонку колеснице Арджуны ударил целый поток огня!
Кажется, я закричал.
Солнце померкло, словно Лучистый Сурья набросил вуаль на свою диадему. Порывы ледяного ветра пронизали все направления, облака на небосводе взгремели брошенными доспехами, испуская дурно пахнущую кровь, и тьма сошла на землю, оставив видимым одно — белая упряжка и гончее пламя следом!
Ревущая лавина с разбега окатила колесницу моего сына — и… брызнула жадными языками, раскрываясь. оранжевым лотосом, сжигая все на своем пути. Только теперь стало заметно слабое мерцание ореола вокруг колесницы Арджуны, ореол медленно гас, но свое дело он уже сделал.
Для того, кто мог справиться с "Беспутством Народа", "Агни-Вешья"[8] — так, детская забава.
Вокруг сотнями гибли рядовые воины, половодье лавы захлестывало позиции союзников Арджуны и Черного Баламута, но я уже не смотрел на это.
Пралая откладывалась.
Пока.
— Ты действительно так считаешь, Владыка? — паздался за моей спиной знакомый голос Словоблуда. Наверное, вдобавок ко всему я стал думать вслух.
ГЛАВА IV
ВОЗВРАЩЕНИЕ ЗЛОВЕЩЕГО МУДРЕЦА
— Увы, мальчик мой, но ты ничего не смыслишь в светопреставлениях. — Брихас смешно наморщил нос, собрался было чихнуть, но раздумал. — Как ракшас разбирается в цимбалах, так ты, Владыка, разбираешься в концах света. Как Дымнознаменному Агни недоступны глубины океанских вод, как мудрому непостижим путь скверны в женщине, как грязному пишачу немыслима прелесть покаяния, так Стогневный Индра, да будет ему всяческое благо…
— Ты собрался написать поэму? — перебил я Словоблуда.
— Нет, мальчик мой, — доступно разъяснил мой собеседник. — Просто я боюсь.
Брихас подумал и бесстрастно добавил:
— Очень.
…Меня до сих пор трясло от пережитого, подогретая сома с толченой корой ньягродхи помогала плохо, если помогала вообще, и жизнь была отвратительной. Особой гранью отвратительности являлось то, что Брихас внимательно слушал меня, ни разу не перебив во время сумбурного рассказа о последних событиях. Я не скрывал ничего: ни разговора с полубезумным Арджуной, ни внезапного бессилия и последующей любовной ночи с Калой-Временем, ни открывшейся мне жизни Гангеи Грозного, ни дурацкого бунта райских демонов и встречи с Раваной-Десятиглавцем, бывшим Бичом Трехмирья…
Впору было поверить в невозможное: я рассказывал, а Брихас слушал, клюя крючковатым носом и скорбно поджимая губы, изрезанные старческими морщинами.
Но дело обстояло именно так.
Это он, дряхлый Словоблуд, рассудительный Сура-Гуру, первым догадался поднять по тревоге дружину и, кулем взгромоздившись на спину белого гиганта Айра-ватты, кинулся во главе Марутов на помощь своему Владыке. "Свастика истекает кровью!" — это было все, что выкрикнул он дружинникам. И буйные сыновья бури, знавшие лишь одну власть — приказ Индры, — не усомнились ни на мгновение. Никогда, никогда прежде старец-наставник не ездил на слонах, а уж склочника Айраватту он обходил десятой дорогой, но пришло время, и даже Маруты-головорезы плохо поспевали за Брихасом, когда он немилосердно терзал стрекалом белую гору Земледержца.
И опять же он первым сообразил: бессмысленно и гибельно кидаться на прорыв, горя местью, если даже Громовержец, вооруженный всей силой Свастики Локапал, не сумел… не сумел.
Сейчас же мы сидели в саду за южными террасами, под раскидистым пожелай-деревом, измученные и опустошенные. А в кроне над нами исподволь зарождался тихий шелест, и первые плети золотистых вьюнков уже заструились вниз, к нам, по шершавой коре ствола.
— Цыц! — бросил я дереву, и оно послушно умолкло. Вовремя: достигни нас нежные усики вьюнков, и вскоре мы оба наслаждались бы полной победой над своими врагами, достижением всех жизненно важных целей и ласками красавиц, сотканных из наших грез.
Жаль только, что к реальности это все не имело бы никакого отношения.
Под пожелай-деревья я заботливо сажал свежеубитых кшатриев, героев того неугомонного сорта, которые все норовили удрать из райской Обители, чтобы довершить не законченные в прошлой жизни дела.
Год-два в сладостном плену вьюнков — и незаконченных дел не остается, душа обретает покой, а характер резко улучшается.
Увы, для меня подобное лечение подходило мало.
Как и для Брихаса.
— Ты лишил меня последней надежды, мальчик мой. — Один-единственный вьюнок, самовольно опустившийся на плечо Брихасу, посерел и завял под взглядом Словоблуда. — Пока я не видел тебя, мне казалось, что я просто трусливый старый дурак…
— Лишил надежды? Я? Тем, что не сумел вскрыть нарыв над Курукшетрой?!
"Старый дурак!" — чуть не добавил я в запале. Вспоминать о поражении было больно. Во всех смыслах.
— Нет. Это я предвидел заранее… И не устраивай мне разноса: почему, мол, не предупредил?! Зря только силы растратишь. Просто я уже второй день живу в Эре Мрака. Я видел ее начало и все пытался убедить сам себя — дескать, если постоянно ждать удара, то сонный фазан в кустах покажется тигром… Как видишь, убедить не удалось. Это тигр, настоящий тигр, с клыками и когтями, а фазан давным-давно ощипан и съеден…
— Второй день?
— Да, мальчик мой. Еще тогда, когда я встретил тебя, сонного и растрепанного, у лестницы. Еще тогда, когда ты…
— Когда я стал моргать? И умываться?! Что ты несешь, старик!
— Уймись, Владыка. Не пугай апсар, они ни в чем не виноваты. А для разнообразия, — Брихас извлек из складок своего одеяния маленькое зеркальце с костяной ручкой и протянул мне, — погляди на собственное лицо. Нравится?
Индра из полированной глади смотрел на меня.
Смотрел недоуменно — дескать, чего уставился?
— Смотришь и не видишь, — подытожил Словоблуд с подозрительным блеском в глазах. — Ты вот знаешь, что ныне, присно и во веки веков зрачки у Локапал должны находиться на одной высоте с ушными отверстиями?
Я хотел было спросить, откуда такие сведения, но промолчал. Раз говорит — значит, знает. Тем паче что зрачки у Индры в зеркале располагались явно выше сомнительного канона, сколько ни тяни воображаемые нити от глаз к ушам.
— Опять же лоб, нос и нижняя часть лица должны равняться в высоту тридцати двум ячменным зернам… Ладно, оставим. Ты изменился, мальчик мой. И изменился не только внешне. Индра, Владыка Тридцати Трех, — вечный воитель. Гром и молния во плоти. Молодость и порыв. Индре не положено ни по чину, ни по духу замечать мелочи, оттенки и подробности. А вчера… ты ведь сразу заметил, что я к тебе присматриваюсь?
Он был прав.
Я это заметил.
— Что ты хочешь сказать, Наставник? Что я — не Индра?!
— Ты — Индра. Просто повторю еще раз: ты изменился. А раз это произошло, значит, настал конец света. Вернее, рассветные сумерки Эры Мрака, которые, как тебе наверняка известно, длятся сто божественных лет. Увы, и у Эры Мрака есть свой рассвет. Тебе это не кажется смешным, мальчик мой?
