Но ад жил по другим законам. Исподтишка наблюдая за слугами Ямы, Ревун ни разу не заметил на их физиономиях злорадных ухмылок или раздражения, когда он, дергаясь на колу, выкрикивал проклятия и оскорбления (впрочем, это хоть как-то спасало лишь поначалу). Чувство превосходства, сострадание, наслаждение чужими муками — ровным счетом ничего не отражалось на бледных лицах киннаров.
Любая пытка, любое поведение пытаемого — равнодушные палачи словно были частью мучений!
Равана уже готов был счесть киннаров бесчувственными, неполноценными существами, тупыми исполнителями чужой воли. Но однажды случайно заметил, как двое сменившихся киннаров, отойдя в сторону, разговорились о чем-то между собой. Его мучителей словно подменили! Один оживленно жестикулировал во время рассказа, второй внимательно слушал, потом брякнул два слова, взлохматил красную шевелюру — и оба от души расхохотались! Хлопая друг друга по плечам и утирая слезы, выступившие от смеха, киннары направились прочь, а Равана еще долго смотрел им вслед.
С высоты кола.
Этот случай подсказал бывшему Десятиглавцу убедительней целой своры мудрецов-наставников: то, что для ракшаса некогда было развлечением и утверждением собственной власти, для киннаров являлось работой. Буднями, повседневностью, монотонным трудом, который адские служители прилежно выполняли тысячелетие за тысячелетием. Они были выше ненависти, наслаждения или сострадания. Просто каждый грешник обязан получить свое и уйти на новое перерождение. А на его место придет другой. Киннары должны мучить, а грешники — мучиться.
Таков порядок.
Таков Закон.
Недаром вторая ипостась Петлерукого Ямы — тот же самый Закон-Дхарма, и недаром Князя Преисподней зовут Дхарма-раджей, Царем Смерти-и-Справедливости.
Поняв это, Ревун смирился окончательно. Никто не издевался над ним, не желал ему зла — и стало быть, некого было ненавидеть или молить о снисхождении.
Таков Закон.
Теперь Равана все чаще вспоминал годы своего беспримерного подвижничества, и иногда ему казалось, что сейчас он снова предается аскезе и истязанию плоти. Нет вокруг мучителей-киннаров, нет адс ких тварей и огненных дождей — все эти муки причиняет и принимает он сам.
Добровольно.
Странное дело: когда нынешнее положение представлялось великому ракшасу в таком свете, боль от пыток слабела.
Таков Закон?..
Время червем рыло норы в стенах Преисподней. Равана давно потерял счет дням, месяцам и годам, а спрашивать у киннаров не хотелось, да и, собственно, какая разница?
Его стали чаще оставлять в покое. "С чего бы это? — гадал про себя ракшас. — Может быть, я уже искупил большую часть своих грехов?"
Далек ли он был от истины или приблизился к ней вплотную? Так или иначе, вскоре к нему явился посланец!
Вернее, посланец Вишну-Опекуна приходил не к Раване, а к Князю Преисподней, но на обратном пути небесный гость завернул и к закованному в цепи ракшасу. Сейчас бывший Десятиглавец страдал многодневным мутным похмельем, непонятно чем вызванным. Вернее, как раз понятно чем — просто пришло время для очередной пытки. Самым обидным было то, что хмельного Раване никто не давал целую вечность! Зато похмелье выглядело подлинным до мелочей: с головной болью, рвотными позывами, слабостью во всем теле… Ракшас уже начал задумываться: не лучше ли было бы вернуться к иголкам под ногти? Впрочем, его мнения никто не спрашивал.
Вот в этом-то состоянии грешника и застал посланец Вишну.
— Радуйся, ракшас! — громогласно возвестил гость, и Равана заскрипел зубами, морщась от очередного приступа головной боли. — В несказанной милости своей Опекун Мира переводит тебя, грешника, на сужбу в свою обитель Вайкунтху! Недолго осталось тебе стенать во мраке Нараки…
— Уйди, кошмар-искуситель! — простенал Равана, борясь с желудочными спазмами. — И без тебя тошно!
Посланец Вишну обиженно пожал плечами и исчез.
А примерно через месяц за Раваной действительно пришли…
Равана замолчал и машинально опрокинул в глотку чашу с сомой.
Мою.
Вздрогнул, непонимающе уставился на опустошенный сосуд и осторожно поставил его на стол.
— Это я случайно… — в смущении пробормотал ракшас, горбясь. — О чем мы?..
— Через месяц за тобой пришли, — напомнил ему Гаруда, все это время, как и я, внимавший рассказу ракшаса.
Напрашивался вывод: Лучший из пернатых слышит историю Десятиглавца впервые.
— Пришли, — подтвердил Ревун. — Я сперва не поверил, но меня действительно расковали и повели к выходу из Преисподней. Иду, все вокруг как в тумане — и не верю! Не бывает! Только когда миновали то место, где меня швыряло, чувствую: идти тяжело, но можно, и тут меня как обухом — поверил! А снаружи уже колесница ждет…
Он снова замолчал, уставясь в одну точку.
— Вот так я и попал сюда, — закончил бывший Десятиглавец. — Сам Опекун у ворот встретил, рассказывал: он, мол, когда Рамой-аватарой был и меня убивал — зарок дал, что теперь, значит, за меня в ответе! Дождался, пока положенное отмучаюсь, и к себе в Вайкунтху забрал, верховодить над всеми, кого Опекун за это время в ад спровадил, потому как помнит, что я — царского рода…
Равана тяжко вздохнул, вспоминая тот разговор.
— А я его слушаю — и чувствую: плохо мне! В раю плохо! Руки-ноги крутит, в голове звон, все тело огнем горит — и словно тянет меня куда-то, прочь отсюда! Опекун, видать, тоже заметил. Запнулся, а потом и говорит: "Вижу, все вижу, непутевый ты ракшас… Значит, не добела ты у Ямы очистился, отторгает тебя моя Вайкунтха! Даже под моей Опекой… Но это дело поправимое — есть тут у меня под боком одно местечко…" Оказалось — и правда есть! Вроде ада, только маленького. Душ на сто — сто пятьдесят. Вон Гаруда знает…
— Знаю, — мрачно кивнул Лучший из пернатых, чуть не пробив клювом столешницу. — Глаза б мои его не видели!
И непоследовательно добавил:
— Индра, хочешь покажу?
— Как-нибудь в другой раз, — отклонил я предложение Гаруды, которое почему-то не показалось мне особо заманчивым. — Лучше я Равану послушаю. Сколько лет, понимаешь, не виделись! А исподнее… в смысле, преисподнюю братца Вишну я потом посмотрю…
— Да что там смотреть! — досадливо махнул ракшас волосатой ручищей. — У Ямы-дружка небось бывал?
— Бывал.
— Так вот, у Ямы лучше. То есть хуже. То есть… Тьфу, пропасть, совсем запутался! Короче, дело у Ямы куда правильней поставлено! А тут не палачи, а недотепы! Хорошо хоть Вьяса-Расчленитель иногда заходит — уж он-то им мозги вправляет будь здоров! Любо-дорого посмотреть!
Вьяса?! Черный Островитянин, сын Сатьявати и Гангеи Грозного, одна из смертных аватар Опекуна?! Оч-чень интересно! Значит, он здесь? Или бывает здесь? Или иногда заходит?! Jlaднo, отложим. Вопросов пока задавать не будем — пусть Ревун рассказывает.
— Ну, мы их кой-чему подучили, теперь уже справляются. Не как киннары, иногда сознание теряют палачи-крылачи, откачивать приходится, но худо-бедно… Так и живем: сугки-двое… ну, да я тебе уже говорил. Все легче, чем в Нараке. И служба-то непыльная — прав Гаруда! Бездельничаем больше. Хотя грех жаловаться — Опекуну виднее…
И Равана подмигнул Лучшему из пернатых.
— А кого охраняете-то? И от кого?
Может, спрашивать и не стоило, но слова сами сорвались с языка. Однако ни Равана, ни Гаруда ничего не заподозрили. И то правда, любому интересно, кого и от кого в Вайкунтхе охранять понадобилось?
— Да мудрецов всяких, подвижников… а вот от кого — понятия не имею! Велено сторожить — мы и сторожим. Только покамест без толку! Эх, если б мне кто раньше сказал, что я, Равана-Непобедимый, царь ракшасов, буду у Вишну в саду плешивых мудрецов пасти, я б тому пророку… — Ревун безнадежно понурил голову. — Видать, и впрямь не добела отмылся. И Вайкунтха нас не любит: в аду очищаться приходится, чтоб приняла хоть на окраине! Правда, теперь пореже: раньше словно понос — через день бегали! Как мыслишь, Индра? Служба эта дурацкая, может, она тоже вроде искупления? Эх, искуплю до конца — и на новое перерождение! Засиделся я в мертвецах, надоело — во! (Равана выразительно провел ребром корявой ладони себе по горлу.) А так — ничего. Не совсем рай, конечно, но иногда и апсару какую-никакую подцепишь, и поговорить есть с кем — жить можно. Хотя я бы, дай мне волю…
Что бы сделал Ревун, если б ему дали волю, нам с Гарудой узнать было не суждено. Издалека послышались возбужденные крики, знакомое ржание — и тут же все это перекрыл трубный глас, который мудрено было не узнать:
— Владыка Индра! Яви лик! Меня прислал за тобой Брихас! Владыка-а-а!!!
Когда надо, звонкий голос Матали мог поднять на ноги мертвых. И уморить живых. Помню, на день рождения десяток остроумных мудрецов скинулись и поднесли Матали в складчину такой дар. Только пользовался им мой сута редко. Что ж стряслось у Тридцати Трех, если он так орет?
