Милку привезла в пансион Карлуша, и прелестная кошечка составляла радость и гордость горбатой девочки. Не было худшей обиды для Карлуши, как обидеть её любимицу. Милку подарил Карлуше её отец, который вскоре после этого умер и немудрено поэтому, что маленькая горбунья всем своим сердцем привязалась к его живому подарку. Милка спала в дортуаре в постели девочки, ела из одной тарелки с ней и бросалась со всех ног навстречу Карлуше.
Господин Орлик разрешил горбатенькой Вавиловой держать кошку при себе из жалости к обиженной судьбой девочке.
И вдруг Милка пропала. Пропала бесследно. Ее искали всюду: и в кухне, и в дортуаре, и в классной. Малютка или Ниночка Рузой, которая, по словам Красавицы, могла влезть даже в наперсток, по причине своего маленького роста, влезла в буфет и обшарила там все полки, стараясь найти Милку, которую любили все без исключения — и воспитанницы, и начальство.
Карлуша плакала. Остальные ходили, понуря головы; даже Настасья Аполлоновна меньше сердилась на девочек и реже покрикивала на них из уважения к общему несчастью.
Одна Тася была весела по-прежнему. Дело в том, что Тася поссорилась очень недавно с Карлушей.
Маленькая горбунья отлично знала языки и в совершенстве говорила по-французски и по-немецки. Тася тоже очень недурно владела тем и другим языком. М-llе Орлик, дававшая уроки языков в пансионе, ставила еженедельно отметки по этому предмету. У Таси оказалась на этот раз отметка значительно хуже, нежели у Карлуши.
Маленькая горбунья не могла не уколоть Тасю этим.
— Ах, ты, француженка! — усмехнулась она, — a еще хвалилась, что лучше всех нас знаешь по-французски.
— И знаю! — огрызнулась Тася.
— Ну, не очеиь-то велико твое знание!
— Отстань! — и Тася толкнула горбатую девочку.
— Не смей толкаться! — рассердилась та.
Тогда Тася толкнула Карлушу вторично. M-lle Орлик видела всю эту сцену.
— Стогунцева, подойдите сюда! — позвала она Тасю, и, когда она подошла, произнесла строго:
— У нас не принято толкаться в пансионе. Это доказывает одну невоспитанность и грубость. Поэтому не угодно ли будет вам в наказание выучить немецкие стихи, пока дети будут совершать послеобеденную прогулку.
Это было строгое наказание, так как девочек водили гулять по лучшим улицам города, a иной раз в городской сад, где всегда играла военная музыка и где было шумно и весело.
Тася очень любила такие прогулки.
— Если виновата я, — виновата и Вавилова, — звенящим слезами голосом поясняла она директрисе.
— Толкались вы, a не Вавилова, — отвечала неумолимая m-lle Орлиик, — и поэтому будете наказаны вы, a не она.
— Что, досталось на орехи! Ага, будешь толкаться, — успела шепнуть Карлуша Тасе.
— Противная горбунья! — буркнула она, — терпеть тебя не могу! Пусть меня наказали, уж и ты останешься довольна. Будет тебе праздник!
Но Карлуша не слышала последних слов рассерженной не на шутку девочки и побежала, подпрыгивая на ходу, в прихожую, где одевались остальные пансионерки и откуда раздавался звонкий голосок Ярышки, кричавшей Тасе:
— Ты ие горюй, Стогунцева, с тобой Милка останется и Мавра. Ничего, что Милка кошка, a Мавра глухая тетеря. За неимением лучшего будь довольна и этим обществом!
— Противные, — прошептала сквозь слезы Тася, готовая расплакаться навзрыд.
Тася долго смотрела в окно, пока вереница пансионерок не скрылась за углом.
Какие они были веселые! Как разрумянились и оживились на свежем осеннем воздухе их детские лица.
— Противные! Гадкие! — злобно шептала Тася, глядя им вслед, — ненавижу вас всех, ненавижу за то, что вы обижаете Тасю, за то, что вам нет дела до неё. Бедная Тася! Бедная Тася! — и она смотрела в окно на опустевшую улицу затуманенными от слез глазами.
И вдруг взгляд её упал на странную фигурку, стоявшую перед окном, Это был мальчик лет двенадцати, смуглый, черноволосый, с лукаво бегающим во все стороны взором. Он смотрел во все глаза на Тасю и смеялся. Что-то неприятное и отталкивающее было в его лице. Видя, что сидевшая на подоконнике девочка обратила на него внимание, он запустил руку в карман и, вытащив оттуда что-то серое и маленькое, посадил к себе на плечо. Тася увидела, что это был совсем ручной серенький мышонок.
Почувствовав себя на свободе, зверек и не думал убегать и преспокойно терся мордочкой о смуглую шею черноглазого мальчика.
Это так заинтересовало Тасю, что она в одну минуту вспрыгнула на окно и, открыв форточку, высунула из неё голову.
— Эй, ты, мальчишка! — крикнула она, — что это у тебя?
— Разве ты не видишь что? — закричал в свою очередь мальчик, — ручной мышонок.
— Во-первых, не смей мне говорить ты: я барышня, — неожиданно оборвала его девочка.
— Барышня! — расхохотался мальчишка, — велика штука барышня! A я вот король да и то говорю с тобой!
— Король? — изумилась Тася.
— Да, «Царь фокусов», или «Электрический мальчик», или «Истребитель шпаг», или «Король воздуха», — так и посыпал он названиями и присовокупил через минуту: — видишь, сколько у меня прозвищ!
— A мышонок чей же? — все больше изумлялась девочка.
— Мышонок мой! Он дрессированный. У нас не только мыши, но и кошки дрессированные есть, и собаки, и даже змея.
— Змея! — с ужасом произнесла Тася.
— Ну, понятно, змея. Чего ты испугалась, глупая девочка? Что это у тебя? — неожиданно ткнул он пальцем по направлению окна.
Тася оглянулась в свою очередь. Около её ног терлась Милка, незаметно подкравшаяся к ней и вспрыгнувшая на подоконник.
— Это кошка! — беря Милку на руки, отвечала Тася.
— Вижу, что кошка, a не корова! — расхохотался мальчик, — и красивая кошка, я тебе скажу. Таких мне видеть не приходилось. Вот что: дай ты мне ee.
— Это нс моя кошка, чужая! — произнесла Тася. — Эта кошка Карлушина.
— Чья?
— Карлушина. У нас такая девочка есть. Злая-презлая. Горбунья. Так вот Милка её.
— Злая, говоришь?
— Ужасно. Из-за неё меня наказали! Все ушли гулять на музыку, a меня дома оставили.
— Из-за неё?
— Да.
— Гак чего ж тебе жалеть ее, — снова расхохотался мальчик и подмигнул своими черными глазами, — тебя за нее наказали, a ты ее накажи!
— Как? — не поняла Тася?
— Очень просто: отдай мне её кошку. Ведь горбунья ее очень любит, и если ты ее мне подаришь, твоей горбунье больно будет. Вот ты и отмстишь таким образом.
— Чужое брать грешно, — нерешительно заикнулась Тася.
— Ишь ты! Впрочем, как хочешь. Не желаешь отдать мне эту кошку и не надо. Прощай. Мне еще на музыку поспеть надо. Сегодня музыка в саду особенная, с платой за вход: наш хозяин дает в городском саду представление.
— Какой хозяин?
— Наш хозяин, хозяин труппы фокусников. Собак, мышей дрессированных показывать будем, змею. Потом я на проволоке ходить буду. Это отделение «Король воздуха» называется. И шпаги глотать… Возьму длинную, острую шпагу и в горло ее себе пропущу.
— Ах, как интересно! — вскричала Тася, — a они, гадкие, меня оставили дома, и я ничего не увижу! — и слезы брызнули из её глаз.
— A потом Розка плясать будет. Платье все в блестках, звезда в волосах, и она пляшет. Розка пляшет, a музыка жарит. Тра-ла-ла! Трум! Тум! Тум!
— Ах, я несчастная! — прошептала Тася.
Ей так живо представилось, как играет музыка, как пляшет неведомая Розка, как прыгают дрессированные собаки, что слезы сильнее заструились по её печальному лицу.
«И все из-за Карлушки! Все из-за этой гадкой девчонки! — мысленно повторяла она. — Ох, уж эта Карлушка! Если б ей досадить хорошенько за всё За всё!»
И вдруг слезы её разом пресеклись. Она быстро вытерла глаза и решительно проговорила, обращаясь к мальчику:
— Бери Милку. Ты прав. Надо наказать Карлушку.
Взяв кошку за шиворот, Тася подняла ее в уровень с форточкой и быстрым движением выбросила за окно прямо в подставленные руки черноглазого мальчика.
— Вот это дело! — вскричал тот, с настоящей ловкостью фокусника подхватывал на лету Милку. Ну, прощай покуда. Мне идти надо, a то от хозяина попадет, если к своему выходу опоздаю. A пока слушай, что я тебе скажу: y нас жизнь веселая. И пляшем да кувыркаемся. То ли дело! A y вас, как я погляжу, ни свободы, ни радости. Ты к нам приходи в случае чего. A то одной Розке не справиться. Право, поступай к нам в труппу.
— A как же я уйду отсюда? — спросила Тася, которой очень понравилось плясать и прыгать или дрессировать животных.
— Да очень просто. Наш балаган на площади. A живем мы в слободе за городом. Да я тут каждый вечер собак прогуливаю после десяти часов, когда нет представленья. Ты возьми да и выйди ко мне, a я тебя мигом к хозяину доставлю.
— Хорошо, я подумаю! — проговорила Тася.
— Чего тут еще думать? Взяла — и ушла. У нас, говорю, весело.
