— Я исправлюсь, мамочка, дома, a в пансионе я всегда бы дурно вела себя, потому что я не хочу быть в пансионе.
И тогда мама поцелует Тасю и скажет:
— Я тебя прощаю, только старайся исправиться поскорее.
А Marie она выгонит из дома.
— Да, да, выгонит, выгонит! Непременно! — злорадствовала Тася.
Она так углубилась в свои мысли, что не заметила, как сгустились сумерки, и в каморке наступила полная темнота.
— Меня, кажется, совсем позабыли, — с горечью подумала девочка, и, чтобы напомнить о себе, громко закричала: — Господин Орлик! Господин Орлик!
Но по-прежнему никто не отзывался на её зов.
Тасе становилось жутко. К тому же она начинала ощущать голод, так как не ела с самого отъезда из дома. Правда, Василий Андреевич предлагал ей чаю и бутербродов на вокзале, но она гордо заявила на это, что не станет есть всякую гадость. Теперь же желание чего-нибудь покушать все сильнее и сильнее охватывало ее. К довершению всего в каморке стало совсем темно, a Тася не любила и боялась темноты.
И вот она сидела, подавленная и притихшая, в углу на постели и смотрела в темноту широко раскрытыми испуганными глазами.
Неожиданный шорох в углу заставил вздрогнуть девочку.
И в туже минуту две ярко горящие точки привлекли её внимание.
Точки приближались, блестя в темноте, как два маленьких фонарика, и направлялись прямо к Тасе. Какое-то странное фырканье послышалось в том же углу. Потом светящиеся точки приблизились окончательно и что-то мягко и бесшумно прыгнуло на колени Таси.
— Ах! — вскричала девочка и в ужасе закрыла глаза.
Глава XII
Это была кошка! — Добрый гений
— Ах! — вторил Тасе чей-то незнакомый крик со стороны окошечка.
И вмиг послышалось чирканье спички. Окно осветилось, осветилась и каморка.
Тася, вся замирая от страха, открыла глаза и… Громко расхохоталась. Напугавшие ее так светящиеся точки оказывались двумя ярко горящими глазами замечательно красивой рыжей кошечки. Кошка была преласковая. Она терлась о колени Таси и заглядывала ей в лицо, умильно помахивая своим желто-бурым хвостиком.
A в окошко, теперь освещенное ярким огнем свечи, смотрела белокурая головка девочки с большими ласковыми глазами и двумя туго заплетенными косичками по плечам.
Появление белокурой головки так удивило Тасю, что она мигом забыла и про рыжую кошку, и про недавние страхи.
— Как ты сюда попала? — с удивлением спрашивала она белокурую незнакомку.
— Очень просто. Я встала на сундук, где хранятся платья m-lle Орлик, потом на стул и дотянулась до окошка. Мне стало жаль тебя, я и пришла навестить тебя и успокоить. Ты, должно быть, боишься темноты.
— Кто ты? — снова спросила Тася, которой сразу понравилось открытое, симпатичное личико девочки.
— Я Дуся.
— Кто?
— Дуся, Евдокия. Девочки меня так прозвали. Они любят меня.
— Твои девочки злючки. Я их терпеть не могу, твоих девочек! — снова вспыхнула Тася.
— Нет, девочки добрые, — убежденно и спокойно подтвердила Дуся. — Ты верно злая сама, если считаешь злыми других. Увидишь, какие они добрые. Ярышка извиняется перед тобой, за то что отнимала у тебя шляпу, и просит передать тебе, чтобы ты не беспокоилась, что сделала ей больно.
— Я и не беспокоюсь…
— Вот ты какая! — и белокурая девочка изумленно вытаращила глаза, как бы разглядывая Тасю, потом, словно спохватившись, сказала: — Красавица прислала тебе пирожное.
— Кто прислал?
— Маргарита. Самая красивая и самая большая из всех девочек. Вот она и прислала тебе сладенького. Только я откусила кусочек: хотела узнать, из чего оно сделано. Ты не сердишься?
— Нет. Ты славная! Ты не знаешь, скоро выпустят меня отсюда?
— Нет, не скоро. Ты верно проведешь ночь в карцере. У нас всегда запирают на ночь девочек, которые не умеют быть добрыми. Меня ни разу не запирали, a Ярышку много раз. Она самая большая шалунья из всего пансиона.
— Но я боюсь оставаться в карцере на ночь! — закричала сердитым голосом Тася.
— Почему ты так кричишь? Разве я глухая? — удивилась Дуся. — Ты кричи нашей кухарке: она плохо слышит, ей надуло в уши после бани. A мне не надуло, и я хорошо слышу, — спокойно пояснила белокурая Дуся и, помолчав немного, добавила снова: — так ты боишься? Господин Орлик говорит, что боятся только люди с нечистой совестью. A знаешь, — снова, после минутного молчания, проговорила она, — я приду к тебе ночевать, хочешь?
— Да ведь тебе достанется.
— Нет. Меня очень любят и Василий Андреевич, и Анна Андреевна. Меня никогда не бранят. Верно оттого, что я сиротка.
— Ты сиротка? — удивилась Тася.
— Да, Я тебе все расскажу, когда мы уляжемся. Только надо выпустить Милку. A то она будет мяукать и разбудит весь дом.
И с этими словами голова и свечка исчезли в окошке, и на минуту в каморке водворилась прежняя темнота. Через секунду, однако, свет снова появился, за дверью щелкнула задвижка, и на пороге, освещенная мерцающим светом свечи, появилась белокурая головка Дуси. Она казалась очень худеньким и маленьким созданием с прозрачно-болезненным личиком и не детски серьезными глазками, которые смотрели так открыто и прямо, что, глядя в эти глаза, самый отъявленный лгунишка не посмел бы солгать.
— Ну, вот и я! — произнесла худенькая девочка. — Вдвоем не будет страшно здесь в карцере. Только Милку выгони. Пошла вон, Милка! — замахала она рукой на кошку.
Последняя с недовольным мяуканьем, выгибая кольцом свою красивую, полосатую спину, выскользнула из комнаты.
— Ну, ложись же. Ты к стенке, a я с краю, чтобы успеть утром вскочить и убежать на случай, если Сова или Сушка зайдут сюда.
— Кто? — изумилась Тася.
— Сова — это Настасья Аполлоновна, надзирательница. Сушка — сестра господин Орлика, Анна Андреевна. У нас у всех здесь прозвища. Только меня Дусей называют. A y остальных девочек у всех названия. Самая старшая, Маргарита Вронская — Красавица. Вторая, Степанида Иванова — графиня Стэлла, ее прозвали так в насмешку. Она очень важничает перед всеми нами. Горбатенькая Вавилова — Карлуша. Ты видела несчастную девочку с горбом? Так вот она Карлуша. Машенька Степанович — Гусыня. Она очень глупенькая. Немку Лизу Берг зовут Птичкой. Она все поет целый день. Фиму Ярош — Ярышкой. Потом идет Малютка — Нина Рузой. Потом двух близнецов, сестер Нагибиных, Анночку и Софочку, зовут Зайкой и Лиской, потому что одна такая беленькая, как зайчик, a y другой остренькое личико, как у лисички. Маруся Васильева — Коташка или Котик, и, наконец, мы зовем черненькую Галю Каховскую — Пчелкой. Вот тебе и весь пансион. У нас славные девочки. Только графиня Стэлла чуточку заносчивая, Гусыня — глупенькая, Карлуша — злючка немножко, да Ярышка — проказница невозможная, и хохлушка с Коташкой также, а в общем все очень хорошие.
— A господин Орлик и его сестра?
— Они очень строги, но справедливые. Сова сердитая. Только если с ней вежливы, то и она не сердится никогда.
— A ты давно в пансионе?
— Давно. Раньше всех. Меня привезли сюда совсем маленькой, я и не помню даже когда. Сюда ведь не только для ученья возят, но и для исправления и воспитания сироток. Например, вот Гусыню сюда привезли от лени отучить. Ее из гимназии за лень исключили. Пансион господин Орлика отчасти и исправительное заведение.
— Я знаю! — процедила Тася сквозь зубы и густо покраснела в своем уголке.
— Ах, да, я тебе пирожное принесла. От Красавицы. Ешь.
Тася взяла пирожное и в два приема съела его. Дуся удивленно смотрела на нее, пока она ела.
— Что ты? — спросила Тася.
— Нет, ничего. Я думала, что ты со мной поделишься. Я всегда делюсь.
Тася промычала что-то и отвернулась к стене, оставив очень мало места для своей соседки. Но Дуся нимало не смутилась этим. Она была очень нетребовательная девочка. Дуся потушила свечку и примостилась, свернувшись клубочком, в углу постели.
Через несколько минут обе девочки, и беленькая Дуся, и порядочно измученная долгим путем и слезами Тася, крепко уснули, каждая на своем уголке.
Глава XIII
Первый день в пансионе
Глухой удар колокола, повешенного в передней пансиона, разбудил Тасю. Она проворно вскочила с постели, решительно не понимая, где находится. Темная каморка стала светлее. Свет, проникавший сюда из коридора, делал крошечную комнату намного уютнее, нежели ночью. Ночной гостьи не оказалось на постели рядом и Тасе показалось даже, что она видела белокурую Дусю только во сне.
Едва Тася успела открыть глаза, как щелкнула задвижка, и в каморку вошла Настасья Аполлоновна. Надзирательница несколько минут молча смотрела на Тасю, Тася — на надзирательницу.
Потом Настасья Аполлоновна пожала плечами в знак своего изумления и сказала:
— Когда старшие входят в комнату, младшие должны здороваться с ними. Вы должны поздороваться со мной, Стогунцева. Я — ваша классная дама.
