Когда дети, наставляемые в вере, стали достаточно сведущими в катехизисе, они подготовились к исповеди.
По совету Клементины, которая знала, что брат стал туговат на ухо, дон Гаэтано решил впускать их в церковь по одному.
Сперанца с замиранием сердца ждала своей очереди. Она заключила договор с маленьким Иисусом и теперь должна была набраться мужества его выполнить.
Когда настало время, она на цыпочках пошла к исповедальне через притвор церкви, в котором, казалось, никого не было. На самом деле там были свидетели. Двое мальчишек, братья «горезцы», знавшие о глухоте дона Гаэтано, спрятались под алтарем святого Антония, чтобы насладиться исповедью товарищей.
«Горезцы» были известны во всем селении как самые отпетые сорванцы. Их настоящую фамилию знал разве только Тестина; для всех остальных они были просто «горезцы», как и их отец, дед и прадед, происходившие из Горо.
Когда пущенный из рогатки камень попадал кому-нибудь в голову или разбивал оконное стекло, можно было поручиться, что это дело рук «горезцев».
Сперанца, ни о чем не подозревая, с волнением подошла к исповедальне.
Дон Гаэтано высунулся в окошечко, чтобы взглянуть, кто будет приносить покаяние; ведь многим из детей он мог бы кое о чем напомнить, если бы они забыли рассказать об этом на исповеди.
Увидев, что исповедоваться пришла единственная из его маленьких прихожан, которая никогда не воровала у него в саду фруктов и не пила святое вино из чаши, он спокойно откинулся на спинку кресла, приготовившись слушать.
— Да славится имя твое и ныне и присно, — слабым голосом начала Сперанца.
— Громче!
— Да славится имя твое и ныне и присно! — крикнула девочка.
Теперь начиналось самое главное. Она крепко сжала кулачки и проглотила слюну.
— Я никогда не хожу к обедне и всегда говорю, что бог витает в облаках и забывает о бедных. Я ругаюсь, пью много вина и вру почем зря.
Она прокричала это одним духом на всю церковь.
Дон Гаэтано встал:
— Ты думаешь, это пустяки?
— Нет, преподобный отец, я не думаю, что это пустяки… — пробормотала Сперанца.
— Что ты сказала?
— Я не думаю, что это пустяки! — крикнула Сперанца.
— Подойди поближе.
— Иисус, Иисус, — шептала про себя девочка, — дай мне смелость выполнить договор.
И громко сказала:
— Я хватила топором по голове одного человека, потому что он задел мою честь.
Дон Гаэтано выскочил из исповедальни и подошел к Сперанце, чтобы удостовериться, что это в самом деле она.
Потом одним прыжком вернулся на свое место.
— Что ты сказала?
— Я хватила одного человека топором по голове… — глухо повторила Сперанца.
— И это был настоящий топор?
— Да.
— …ты сказала, что этот человек задел твою честь?
— Да.
— Как?
— Так.
— Ты знаешь, что это значит?
— Нет!
— Так что же ты говоришь?
— Так люди сказали…
Дон Гаэтано опять вышел из исповедальни.
— Подожди-ка, но ведь ты же Спере… Племянница Тони. Та самая, которая всегда помогает Клементине. Ты сказала, что пьешь вино… Уж не выпила ли ты случайно и сегодня, перед тем, как прийти сюда?
— Нет…
— Ты поняла, что я спрашиваю?
— Поняла. Я же сказала: нет! Я не выпила!
Дон Гаэтано, бормоча себе под нос, вернулся в исповедальню. Эта девочка, видимо, была повреждена в уме…
Сперанца, между тем, носовым платком вытирала ладони.
«Так, — думала она, — с дедушкой Цваном, бабушкой Мингой и дядей Джузеппе покончено. Теперь про других…» Она уже готовилась обрушить на священника новый поток покаяний, но дон Гаэтано ее предупредил.
— Скажи-ка… а за тот удар топором, который ты, говоришь, нанесла, тебя никто не наказал?
— Наказали. Меня отправили в сумасшедший дом…
В исповедальне прозвучал не то вопль, не то стон, тотчас заглушенный приступом кашля. Потом воцарилась тишина.
«Уж не хватил ли его удар», — с содроганием подумала Сперанца.
Потом голосом человека, покорившегося судьбе, дон Гаэтано проговорил:
— Что же теперь делать, рассказывай дальше, и будем надеяться, что ты не убила человека…
— Ну, того, которого я хватила топором, преподобный отец, я, должно быть, убила…
Снова тягостное молчание. Наконец, еле слышно, донеслось:
— Святый боже! Кто бы мог подумать! С виду она казалась нормальной.
Сперанца опять сжала кулаки и продолжала:
— Я обещала мадонне пожертвовать серебряную цепочку на шею, длинную-предлинную, до самой земли, если только дядя Тони вернется с фронта. С месяц назад он вернулся, но я уже не собираюсь ее жертвовать.
Никакого ответа. Сперанца обливалась потом.
— Потом, я пристаю к Гите и все норовлю ее ущипнуть. Она дает мне за это оплеухи, но принесешь ей немножко рыбы, она и утихомирится и не идет жаловаться тете Марте.
В исповедальне, казалось, раздувают меха.
— Хватит! — заорал дон Гаэтано. — Это все болтовня…
Сперанца дрожала.
— Ты сказала, что была в сумасшедшем доме? Когда ты там была? Ты, что же, пришла сюда морочить мне голову? Смотри, ты в церкви, а в церкви говорят правду…
— Я заключила договор, — всхлипывая, пробормотала девочка.
— Что ты сказала?
— Договор… Но это тайна между мной и младенцем Иисусом.
Дон Гаэтано, отдуваясь, опять вышел из исповедальни.
— Выкладывай правду…
— Я… я хотела исповедаться и за других, за тех, кто никогда не ходит в церковь, чтобы вы им всем отпустили грехи…
— Смотри-ка, смотри-ка… А кто же они, эти люди?
— Дедушка Цван, бабушка Минга, дядя Джузеппе — тот, который с топором… Потом тетя Марта, что обещала серебряную цепочку, и дядя Тони — это он мучает Гиту. Теперь мне осталось только покаяться за Микеле — и все.
В эту минуту статуя святого Антония зашаталась, как от подземных толчков, из-под алтаря с шумом выскочили два «горезца».
— Сукины дети! — завопил дон Гаэтано.
Сперанца, вскочив на ноги, поняла, что попала в глупое положение.
«Горезцы» побежали к выходу, но дон Гаэтано, шелестя развевающейся сутаной, уже бросился за ними.
Сперанца с минуту помедлила; потом ее охватил страшный гнев, и она тоже бросилась за мальчишками.
— Вот я им задам… — бормотал дон Гаэтано. — Наведу порядок.
— Приведите лучше в порядок ваши уши, — крикнула ему Сперанца, обогнав его и обернувшись на бегу. — Приведите в порядок ваши уши, это все из-за них.
— Приведи в порядок свою голову, сопля. Сорок лет людей исповедую и никогда еще такого не видел… Где же это слыхано — каяться в чужих грехах. Сумасшедший дом! Сумасшедший дом, да и только!
«Горезцы» замешкались на паперти возле ограды, остановившись позубоскалить.
Сперанца, как метеор, налетела на них, схватила их за шиворот и стукнула друг о друга стрижеными головами. Мальчишки закричали от боли. Но это было еще не все. Пользуясь их замешательством, она пустила в ход кулаки и ноги, и дон Гаэтано, стоя в дверях церкви, едва удерживался, чтобы не закричать:
— Так их, дай им еще!
Наконец, выбившись из сил, Сперанца оставила их в покое и, тяжело дыша, обернулась, собираясь схватиться с новым противником, но, к своему удивлению, увидела, что дон Гаэтано улыбается, поднося к носу понюшку табака.
— Все?
Сперанца не верила своим глазам.
— Ты с ними разделалась, правда? Теперь иди обратно.
— Не пойду.
— Что ты сказала? Сейчас же ступай в церковь!
— Не пойду.
— Я хочу дать тебе отпущение. Ну, живо!
Сперанца робко направилась в церковь. Дон Гаэтано положил ей руку на плечо, и они вместе подошли к исповедальне.
Глава шестнадцатая
В тот день был праздник моряков, и в селение на украшенном флагами пароходе должен был прибыть епископ.
Все лодки в гавани были разубраны гирляндами цветов, а команды одеты по-праздничному.
Вдоль мола в ожидании прелата с букетами в руках стояли дети, которым предстояло принять конфирмацию. Сперанца была в белом платье и белых чулках, с большим венком на голове, из-под которого, на плечи падала фата.
Когда пароход был уже вблизи гавани, зазвонили колокола, и дон Гаэтано, подталкивая вперед клирика, державшего, крест, поспешно прошел через толпу детей прямо в конец мола.
Все задвигались, расступаясь, чтобы дать дорогу священнику. Дети, стоявшие впереди, на самом краю мола, чтобы без помехи полюбоваться зрелищем, начали толкать друг друга, стараясь тут же встать на свои места.
Одного из самых маленьких, который, позабыв обо всем на свете, во что бы то ни стало хотел остаться в первом ряду, пихнули сзади, и он полетел в воду. Раздался отчаянный вопль — вопль тех, кто стоял с ним рядом. Малыш даже не вскрикнул. Он камнем пошел ко дну. На мгновение наступило общее замешательство.
