не ярости, чёртова идиотка, у меня депрессия, депрессия, я жить не хочу, я не хочу, чтобы жили другие!!!», — заорал я, и слёзы покатились по щекам, но тут же прошли. «У меня приступы ярости, только когда я разговариваю с тобой», — уже спокойно добавил я. Надо бы перед едой употребить «Корвалол», — хрен его знает, — помогает он мне или наоборот, но от сознания принятого лекарства мне становилось легче, наверно эффект плацебо.
Я специально привёл этот эпизод с матерью, чтобы читатель понял наши с ней отношения. Почти все контакты заканчивались приступом ярости с моей стороны, я считал её законченной тупицей и, буду считать всегда. Так как ничего не менялось и, чтобы не мотать нервы друг другу, мы решили свести контакты к минимуму; это стало довольно просто осуществить, когда я начал работать в суде, поскольку уезжал рано утром, когда она ещё спала, а приезжал, когда она уже уходила на работу в вечернюю смену. Я испытывал чувство вины (как иначе?!) за то, что отношусь недостойно к своей матери, но ничего поделать не мог, кажется, у меня была аллергия на неё, я обвинял её во всех своих неудачах, конечно сознавая, что причина недовольства жизнью — только моя вина; но, что действительно было, так это то, что я, на химическом уровне, вынужден был воспринимать её мнение (нет, не следовать ему, — воспринимать), как бы это объяснить… она являлась моей матерью и, я ощущал какую-то неведомую связь с ней, как будто её интеллектуальная ограниченность являлась непреодолимым барьером для меня самого. Моя собственная жизнь была в плену её глупости; она была уверена, что знает меня полностью и, я не знал, как разбить эту максиму даже для своего понимания. Ещё она считала, что сделала для меня много больше, чем я заслуживаю своим поведением и отношением к ней, считала, что положила свою жизнь на алтарь моего благополучия (каждый раз приводя в пример каких-то алкашей и наркоманов); я не припомню, чтобы я когда-то являлся сколько-нибудь видимым препятствием на пути её жизненных устремлений. Устремления же эти были под стать её зашоренному восприятию действительности. Любая дура боится остаться одинокой, наверное, потому, что боится остаться наедине со звенящей пустотой своего сознания. Мать была не исключением, — несколько сожителей, которые были свидетелями моего взросления. Они были более или менее одинаковые, и все более или менее ненавидели меня. Если первого я просто-таки боялся (не чувствовать себя в безопасности в собственном доме — не лучший способ сформировать здоровое сознание), то других просто открыто презирал, иногда мне было даже стыдно за это перед ними, — всё-таки они были не злодеи, а просто люди, со своими слабостями и страхами, но, извините, я ещё в детстве решил делать ставку на недостатки людей, а не достоинства, и пока эта фишка ко мне возвращалась. Итак, этот комплекс матери-героини доводил меня до белого каления (отдельным пунктом). Я давно уже не стеснялся обзывать её самыми последними словами (мне причиняло это не меньшую боль, уж поверьте), я сам выкачивал из себя жизненную энергию во время этих приступов, хотя мама была уверенна, что я, напротив, таким образом, восстанавливаю силы. Много лет назад она прочитала в одной из книжек «для тупых матерей», что рождённые такого-то числа, такого-то года дети являются энергетическими вампирами, которые, отныне и впредь, будут пополнят запасы жизненных сил за счёт других людей, так вот она считала, что «этими конфликтами» я-де пополняю свою энергию, и что я буду и дальше искать конфликтов, дабы жить. Получалось, что даже на уровне тонких материй, я был полностью зависим от неё. Ну не бред?! Я, конечно, был зависим от мамочки, но на довольно примитивном уровне, — мне негде было жить и не на что питаться. «У каждого человека свой персональный Ад», — сказал Ч. Буковски; необходимость общения с матерью — был одним из моих персональный Адов, да-да у меня их больше чем один. Как я уже сказал, после этих «сеансов родственного общения» я чувствовал себя как выжатый лимон, выходит книжка «про энергопиявок» бесстыдно врала. Также, я не нуждался в конфликтах с другими людьми и, после общения с мамочкой долго не мог прийти в равновесие. Я думаю, что стал бы счастлив, когда она умрёт. Но, почему-то, всегда улыбался, когда слышал её счастливый смех…
Процесс давно идёт, ничего интересного, но надо сделать паузу. Уверен, судья думает, что я увлечённо тренируюсь печатать протокол судебного заседания, а я пишу эти строки.
Примерно за час до обеда, когда я безнадёжно засыпал и не знал, как скрыть этот факт, судья попросила сходить меня в канцелярский магазин за три сотни метров вниз по улице, я, конечно, с радостью согласился. Мой путь пролегал через кебабную и я не смог отказать себе в удовольствии съесть «горячую собаку». Купив канцтовары, на обратном пути выпив гранатового сока, я вернулся в суд, дожидаться своего законного обеденного перерыва и писать эти строки.
Кстати, пока стоял в очереди за соком, передо мной были две бабули. Обе — те ещё стервы. Одна мотала продавщице нервы по поводу глубоко замороженной курицы, другая говорила, не обращаясь ни к кому конкретно, что-то про то как раньше было лето — так вот лето, зима — так зима, чайная колбаса пахла мясом, а не как сейчас — чаем. Продавщица процедила сквозь зубы: «Вот и валите в своё «Раньше». Когда не надо у бабушек очень хороший слух. Есть мнение (я его разделяю), что ничего раньше лучше не было, просто люди мечтают вернуть свою молодость, — то время когда им было хорошо независимо от того чем пахла чайная колбаса (мясом ли, шахматами ли); в этом вопросе у нас с мамочкой полное единогласие, причём высказала эту мысль именно она. Шагаю и пишу сообщению Аркаше: «Она предпочла безумному писателю и потенциальному человеку-легенде карабкающегося по служебной лестнице лопоухого татарина; карабкается, мать его, как восходящий рак прямой кишки. Её могла ждать удивительная (как ЛСД-приход) жизнь, а сейчас её ожидает ЛСД-телевизор после работы». Ответа не последовало. Начала читать Минаева, видишь ли, — это уже я говорю сам себе, — скачала все его книги, распечатала на казённом принтере и читает! Да я этого Минаева на духлесс не переношу!
*****
— Ах да, девочки, кто этот мужик, который постоянно здоровается со мной?
— Это как раз тот судья, у которого ты будешь с понедельника.
Был, кстати, ещё один судья, к которым здоровался я, но он почти никогда не отвечал;
