Христианство говорит о спасении как состоянии, доступном еще прежде смерти: человек может вкусить Царства Божия еще здесь, на земле, когда его сердце чисто, он внутренним оком ощущает близость Бога – и поет! «Есть только одно истинное “счастье” на земле, – пишет Иван Ильин, – пение человеческого сердца. Сердце поет, когда оно любит; оно поет от любви, которая струится живым потоком из некой таинственной глубины и не иссякает; не иссякает и тогда, когда приходят страдания и муки, когда человека постигает несчастье, или когда близится смерть, или когда злое начало в мире празднует победу за победой… И если сердце все-таки поет, тогда человек владеет истинным “счастьем”, которое заслуживает иного, лучшего наименования. Тогда все остальное в жизни является не столь существенным: тогда солнце не заходит, тогда Божий луч не покидает душу, тогда Царство Божие вступает в земную жизнь, а земная жизнь оказывается освященной и преображенной. А это означает, что началась новая жизнь и что человек приобщился новому бытию»[17].
Протоиерей Павел Великанов
Святость
«…Взрослые очень любят цифры. Когда рассказываешь им, что у тебя появился новый друг, они никогда не спросят о самом главном. Никогда они не скажут: “А какой у него голос? В какие игры он любит играть? Ловит ли он бабочек?” Они спрашивают: “Сколько ему лет? Сколько у него братьев? Сколько он весит? Сколько зарабатывает его отец?” И после этого воображают, что узнали человека… Уж такой народ эти взрослые. Не стоит на них сердиться. Дети должны быть очень снисходительны к взрослым»[18].
С этих слов Маленького Принца хочется начать наш разговор о святости. В мире всеохватывающего потребления, мире, который уже воспринимается не иначе как «гигантский супермаркет», человеку все равно чего-то не хватает. Не хватает даже тогда, когда, казалось бы, чего еще желать от жизни – и так все есть… При этом где-то в глубине души таится убеждение, что это нечто – не просто «недостающий штрих» к прекрасной картине, а некая загадочная соль, без которой жизнь пресна, безвкусна и просто сера, несмотря на множество истраченных красок… В поисках этой «животворящей соли» люди всегда стремились к тем, чьи глаза светились иным, небесным светом: к людям, которые являли миру собой образец святости.
Человек, живущий без святыни, словно скован параличом омертвевших душевных сил: он смотрит в мир и не видит в нем ничего божественного и святого. То, что он видит, это как мир без солнца: и в этой леденящей тьме мертвая машина продолжает стучаться в вечность… Лишь только память, эта докучливая спутница, терзает душу воспоминаниями детства, когда и солнце светило, и был, по словам Ахматовой:
Вечный беспорядок в золоте колечек,Ласковых словечек шепот в полусне,Мирные картинки птичек и овечек,Что в уютной детской дремлют на стене…[19]
«Детскость, – пишет отец Александр Ельчанинов, – утрачивается с возрастом и восстанавливается в святости». Жизнерадостность, беззлобие, простота и открытость – вот что объединяет детей и святых. Поэтому-то они так близки к Богу. Именно поэтому мы так трепетно относимся к детям – не потому, что они – наша «собственность», а потому, что в их глазах искрятся отблески Божественной святости – святости, еще не сильно помраченной собственными грехами и злом мира, святости, по которой не может не тосковать душа наша: «Ты создал нас для Себя, и мятется сердце наше, доколе не успокоится в Тебе»…
«Если любишь цветок, – тихо произнес Маленький Принц, – единственный, какого больше нет ни на одной из многих миллионов звезд, этого довольно: смотришь на небо и чувствуешь себя счастливым. И говоришь себе: “Где-то там живет мой цветок…”» Но святость – это не только «детскость». Кристальной чистоты души святые добивались тяжелым подвигом – подвигом борьбы со злом, с тиранией эгоизма и потребительского отношения к жизни. В этом противостоянии злу, в этом горниле искушений переплавлялись их души и сердца становились поистине золотыми, без примеси греховной житейской шелухи… Святые – это не просто «праведные», «добрые», «хорошие» люди: это только те, кто несет на себе зримый отпечаток Невидимого Бога, чьи глаза отражают лучи небесного света.
В русском языке есть замечательное слово – «инок». Инок – значит живущий иной, новойжизнью, в корне отличающейся от жизни греховной. Святость – это не-от-мирность: пока в человеке перемешано добро со злом, эгоизм с жертвенностью, правда с ложью, он не сможет воспламениться любовью к Богу. Ведь для хорошего костра дрова должны быть собраны – доколе они разбросаны повсюду, горения не будет. Святость живет именно таким, целостным горением человеческого сердца к Богу, которое начинается с появления в душе внутреннего центра, притягивающего к себе все стороны жизни. И этим центром является вера. Святость не принимает греха, так же как и ребенок не понимает грехов взрослых в силу своей чистоты.
Святость как причастность Богу – главный признак любого живущего по вере человека. Невозможно составить какой-то общий для всех «портрет» святости: ведь святые были такими разными… В том-то и тайна святости, что ее можно ощутить скорее сердцем, чем понять умом: ведь правду сказал Маленький Принц: «Самого главного глазами не увидишь»…
«Знаешь, отчего хороша пустыня? – сказал Маленький Принц. – Где-то в ней скрываются родники… Я был поражен, вдруг я понял, что означает таинственный свет, исходящий от песков… Да, – сказал я. – Будь то дом, звезды или пустыня – самое прекрасное в них то, чего не увидишь глазами. <…> Он уснул, я взял его на руки и пошел дальше. Я был взволнован. Мне казалось – я несу хрупкое сокровище. Мне казалось даже, что ничего более хрупкого нет на нашей Земле. При свете луны я смотрел на его бледный лоб, на сомкнутые ресницы, на золотые пряди волос, которые перебирал ветер, и говорил себе: все это лишь оболочка. Самое главное – то, чего не увидишь глазами…
Протоиерей Павел Великанов
Церковь
Знаменитый американский психолог XX века Эрих Фромм как-то написал: «Современное общество состоит из “атомов” —мельчайших, отделенных друг от друга частиц, удерживаемых вместе эгоистическими интересами и необходимостью использовать друг друга… Работодатель использует тех, кого он нанимает, торговец использует своих покупателей. Каждый служит товаром для всех остальных… В наши дни в человеческих отношениях незаметно особой любви или ненависти. В них, скорее, присутствует внешнее дружелюбие и более чем показная вежливость, однако за этой поверхностью скрываются холодность и безразличие»[20].
Вместе с неисчислимым множеством открытий и изобретений XX век принес и крайнюю отчужденность – не только между человеком и природой, но и между людьми. Однако проблема безразличия, то есть отсутствия любви в человеческих отношениях, совечна человечеству:
Горят во мне и жгутСлова любви, не сказанные мною[21].
В предыдущих передачах мы говорили о том, что Христос не только победил ад. Он вложил в человечество закваску новой жизни – жизни, исполненной любви, жертвенности и святости. Я с вами во все дни до скончания века (Мф. 28, 20) – эти последние слова, сказанные Христом на земле, ощутимо подтвердились, когда на апостолов сошел Святой Дух. Так была основана Церковь, не какая-то «организация» или «общественная структура», но таинственное единство тех, кто живет так, как заповедал Христос: живет, выполняя Его волю, становясь членами Его Тела, Которое и есть Церковь. Само слово «Церковь» – по-гречески «экклисиа» – происходит от глагола «собирать, созывать»: поскольку она всех созывает и воедино собирает под своей Главой – Христом.
Становясь частью живого церковного организма, человек уходит от всепожирающей самовлюбленности: он на собственном опыте видит правоту слов Христа: блаженнее давать, нежели принимать (Деян. 20, 35).
Церковь не есть «самодовольный» и «безразличный» организм: нет, она обращена лицом к миру – лицом открытым, любящим, ищущим, по слову апостола, «не вашего, но вас». Церковь живет не «себя ради», но ради жизни мира: она и есть та самая соль мира, которая сохраняет мир от окончательного разложения.
«Церковь – это прекращение одиночества. Чтобы жить в Церкви, нужно идти к людям, надо стоять с ними в тесноте храма, надо пить Божественные Таины из одной чаши. А хочет ли человек прекращения своего одиночества? Эта сторона христианства некоторым людям кажется наиболее трудной. Не есть ли это, говорят они, отжившая форма религии? Разве Бог не видит, если я молюсь один? Бог, конечно, видит все, но Церковь начинается там, где, по слову Христову, двое или трое собраны во имя Его (Мф. 18, 20). Не там, где “один”, потому что любовь начинается только там, где “двое или трое”. Двое или трое – это первичная клетка любви, а Церковь начинается там, где преодолевается самость, обособленность, где начинается любовь»[22].
