– У Катьки отец тоже учитель математики… – серьезно похвасталась Настя. – А тебе сколько лет? – Она все глядела на Сапара с затаенным любопытством.
– Тридцать два.
– Да-а-а…
Настя о чем-то думала, покачивая головой, потом, одними глазами осмотрела Сапара всего, как будто на рынке выбирала. Вздохнула, скосила глаза на Катю и вдруг, весело тряхнув головой, выпалила:
– А у нас Катька всю литературу прочла. Можешь ее проверить. Пушкин, Толстой… Есенин. Все-все читала! Она и по-английски читает. Ей все равно, по-русски или по-английски, да, Кать?
Спать положили в отдельной, специально для них подготовленной комнатке возле кухни. На полу лежали матрасы, сверху толстое, вроде матраса же, одеяло. Под ним было тяжело и жарко. Лампочки в комнатке не было, окон тоже. Девчонки прижались друг к другу.
– Мы с тобой как сиротки! – зашептала Настя. – Третью ночь уже… как бомжишки. Сейчас вот в чулане. А где мы первую ночь спали? Когда Сюйкина нас поперла?
– Нигде, на Казанском сидели.
– А-а-а, точно… – согласилась, задумчиво, Настя, – кажется, столько времени прошло.
– У меня ничего глаженого нет на завтра, и не мылась, от меня не пахнет?
Настя поднялась на локте, слышно было, как нюхает в темноте:
– Не-ет, – ответила серьезно, – а от меня?
Теперь Катя понюхала:
– Да нет вроде, духами немного… Может, правда, в ресторан попробовать. Там униформу дадут… Красивая… тебе понравилась?
– Если они тебя фотографировали, лицом тебя хотят сделать, они должны платить! Ты этот вопрос сразу должна поставить. Они поэтому и дали сорок пять тысяч, это очень много! – Настя замолчала, обдумывая. – Да не бойся ты, эти волчары людей насквозь видят, он посчитал, сколько будет стоить, если тебе за фотографии платить – это же огромные деньги! Я читала – Машка Шарапова за одну фотографию…
– Ну ладно уж, что с тобой?
– Что?
– Какая я Шарапова!
– Да ты красивее в сто раз!
– Слушай, давай спать! Помыться бы завтра как-нибудь, Шарапова, наверное, моется иногда?
– Ну, – хихикнула Настя. – Я чесаться начинаю, когда долго не моюсь. Прикинь, Шарапова выходит играть и так чешется потихоньку, чтоб камеры не видели.
Замолчали. Темно-темно в комнате. Тихо и бездомно. Катя думает о матери, отце и Андрюшке, представляет, как отправит им денег с первой зарплаты. Думает, когда это может быть и сколько может получиться, потом вспоминает, что им с Настей нечем пока и за квартиру заплатить. Чувствует, как какие-то букашки ползут по виску и шее. Пробует испуганной рукой и с облегченьем понимает, что это пот.
Настя лежала тихо, потом скинула с себя тяжелое одеяло, вытянула руку и пощупала близкую стенку. Вспомнила, как спали вчера среди упаковок у Сапара на складе. Вчера было холодно и страшно под гигантскими сводами вокзала, сегодня жарко и тесно. Поднялась на локте:
– Не спишь? – осторожно потрогала Катю.
– Нет.
Настя молчала в темноте. Потом вздохнула и спросила задумчиво.
– А зачем люди живут?
– Что? – не поняла Катя.
– Вот и мы с тобой… и таджики эти… они побросали всё, всю свою жизнь там, стариков, детей и поехали, хрен знает куда, в холодную и злую Москву. Им здесь холодно, плохо, их здесь ненавидят… Он быстрее, чем я на калькуляторе, считает, а стоит пирожки продает! Что за фигня, а? И мы вот, почему мы ночуем в этом чулане? Могли бы дома… – она замолчала. Потом легла на спину и сказала в потолок. – Что мы там могли бы? Ничего! – Ответила решительно сама себе и опять замолчала надолго.
– Я тоже по дому скучаю, – шепнула Катя, – дома лучше.
– Зачем все это? Вот такая вот придурочная жизнь? Ради денег, что ли… Ни хрена себе! Какой козел все это придумал?!
Катя молчала. Настя зашевелилась, снова поднялась на локте и, тихо хихикнув, зашептала:
– Мы с бабой Диной баню натопим, напаримся, а потом чай на кухне пьем вдвоем! А?!
– А я после бани читать люблю.
– А мне скучно читать. Может, только про рецепты… Я же правда свой ресторан хочу, чтобы я там все делала, все устраивала, а потом выходила бы так и смотрела, как люди у меня отдыхают. Все красиво, тихо, музыка на рояле… Почему у нас в Белореченске так нельзя? – Настя замолчала. – Я один фильм смотрела… там вот так и было! И хозяйка еще такая красивая, у нее детей куча… пять, наверное.
Помолчали, за стеной спали, негромкий храп слышался. С другой стороны, в кухне женщины разговаривали по-таджикски. Иногда тихо смеялись.
– Я никогда в жизни не бывала в ресторане, – шепнула Катя.
– Правда, что ль?
– Правда. Думаешь, мне в ресторан все-таки?
– Да что тут думать, ты «Кать» чокнутая… а я смотрю, ты сегодня смурная какая-то…
Катя вздохнула тяжело в темноте, повернулась к сестре:
– Я не из-за этого. Отец, как мы уехали, не встает…
– Звонила?
– Да.
– Из-за того, что ты уехала, не встает?
– Нет, – Катя замолчала, – ему вставать почти нельзя, только, чтобы пролежней не было, а он матери пытался помогать, когда я уехала. Все хотел делать из коляски, мама говорит, даже за водой с одним ведром ездил в колодец… – Катя опять замолчала, в темноте слышно было, как хлюпнула тихо носом, – мать хочет хирурга из Иркутска позвать, чтоб посмотрел…
– Ну?
– Семь тысяч рублей надо, а у нее денег нет на телефон положить… – слышно было, как Катя глотает слезы.
– Кинь ей!
– Я кинула.
Тихо сделалось в комнате. Таджички примолкли. С мужской половины доносился негромкий храп.
– Да-а-а, тяжело твоим… – Настя думала о чем-то, потом, вздохнула, – хорошенький, конечно, Андрюшка, но так подумать – не надо было теть Ире его рожать!
– Ты что болтаешь, Насть?!
– Ты и сама это знаешь. Что за жизнь у него будет? Денег на телефон нет, а тут целый ребенок живой!
Катя молчала.
– Не было бы сейчас Андрюшки, мать могла бы за отцом ухаживать, может, и операцию уже сделали бы. Чем она думала, когда рожала? В сорок-то лет? Она что, не видела, какая вокруг жизнь? Я уже тогда в Москву собиралась…
– Гадость, Настька, ты сейчас сказала. Будет у Андрюшки жизнь как жизнь…
– Ну да, только у теть Иры три мужика сейчас на руках! А руки-то две! Тебе придется на них вкалывать, а у тебя своя жизнь! Мне тебя жалко! – Настя зевнула.
– Какая ерунда! – сказала с досадой Катя.
– Жизнь – не ерунда… Она – одна!
– Это точно. Денег мне надо заработать! Если не заработаю, то не знаю…
– Вот я и говорю, все деньги да деньги, ради них и живем, получается. – Настя опять крепко зевнула и повернулась на бок.
Женщины на кухне подвигали стульями и замолчали. Тоже улеглись где-то. Настя уснула, а Катя долго еще лежала с открытыми глазами.
7
Утром позвонил вчерашний фотограф и все еще раз объяснил. Катя заволновалась и волновалась всю дорогу в электричке и метро, слушала и не слышала, что говорит Настя. Деньги были очень большие, и получилось все как-то непонятно, но главное – она совсем не представляла себе этой работы. Приехала к ресторану к половине одиннадцатого, остановилась в нерешительности недалеко от входа. В ногах было холодно от страха, какая-то девушка подметала крыльцо и ступени. Мимо шел официант, что вчера говорил про свою зарплату. Кивнул ей, как хорошей знакомой.
– Здравствуйте, – робко поздоровалась Катя, еще не зная, пойдет она или нет.
Парень остановился, настойчиво пропуская Катю вперед. Он был одного роста с ней, или пониже, худоватую спину держал ровно, чуть даже театрально. Узколицый, с усиками и челкой. Даже не одетый в униформу, он очень походил на официанта:
– Готов служить, сударыня! Богдан. – Он с подчеркнутым достоинством склонил голову. – Шапкин!
Катя растерянно кивнула. Богдан открыл перед ней дверь и проводил по коридору в небольшой кабинет. Высокая светлолицая блондинка лет двадцати шести – двадцати восьми очень просто протянула Кате крепкую руку:
– Светлана – старшая смены. Очень приятно. Садитесь. – Она легко улыбнулась.
На столе лежали несколько больших фотографий. Светлана подвинула их Кате:
– Это Стешин привез. Вы ему так понравились, что он сам поехал заказывать вам одежду. Он много чего сам делает, – улыбнулась Светлана, понимая по Катиному взгляду, что та ничего не знает. – Стешин – один из лучших фотографов в Москве, Катя.
С искусственно состаренных черно-белых снимков откуда-то из прошлого века глядела красивая серьезная молодая женщина. Катя себя никогда такой не представляла и рассматривала с тяжеловатым смущением, она стеснялась и даже не хотела этой красоты, ей казалось, она ее не заслуживала. Но карточки были хороши и еще чем-то, и она смотрела внимательно. На одной из них она стояла у тумбы, у входа в ресторан, не зная еще, что ее снимают. Вполоборота, стройная, спокойная и как будто строгая. Это была фотография из толстовских времен, как это сделано, было совершенно непонятно, но Кате казалось, сейчас швейцар распахнет двери и оттуда выйдут отобедавшие Облонский и Левин.
