Вот почему, следовательно, ушел генерал Алексеев. Вот почему он окончательно потерял веру в возможность сохранения строевого офицерства и восстановления боеспособности армии. «Мятеж» Корнилова еще не разрушил армию до конца. Покончили с ней меры, принятые после крушения корниловского движения для ликвидации «корниловщины».
Подача отставки всеми министрами в ночь на 27 августа и окончательный уход некоторых министров в ближайшие дни положили конец существованию второго коалиционного правительства и начали собой новый кризис власти, еще более затяжной и болезненный, чем предыдущий. Отношение Керенского к движению Корнилова и добровольная сдача Корнилова Алексееву вечером 1 сентября глубоко изменили положение в этом кризисе самого Керенского и тех «соглашательских» элементов, на которых держалась сама идея коалиции. Третья коалиция после целого месяца переговоров кое-как наладилась. Но все понимали, что это будет уже последняя попытка сохранить государственность на той позиции «буржуазной революции», которую все считали необходимой, но слишком немногие проявили готовность защищать последовательно и серьезно. Начиналась агония власти...
Часть III
Агония власти
I. Второй кризис власти
Керенский и большевики. Керенский и «буржуазия». Вступив в борьбу с Корниловым и с «корниловщиной», А. Ф. Керенский не только пропустил последний момент и лишил страну последнего шанса выйти из состояния распада и восстановить серьезную и сильную революционную власть. Он также, окончательно и навсегда, подкопал ту основу, на которую опиралось его собственное влияние. Чем дальше, тем больше его власть делалась личной, и именно с ее сохранением или падением связывалась та или другая судьба всех неутопических «завоеваний революции». Между тем эта власть держалась на очень сложной и хрупкой системе равновесия. Чтобы удержать это равновесие, Керенский постоянно балансировал то вправо, то влево и обнаружил при этом довольно значительную ловкость, гибкость, подчас чисто византийскую. Но именно к этому балансированию и свелось мало-помалу все его государственное искусство. Именно поэтому власть Керенского и получила, независимо даже от его психологических свойств, такой личный и случайный характер. Чтобы удержать за собой сколько-нибудь прочно те социальные и политические группы, на которые Керенский опирался, им нужно было дать что-нибудь положительное. Большевики, сторонники «солдатской, рабочей и крестьянской советской республики», если не давали, то обещали очень многое: немедленный мир солдатам, всю землю крестьянам, всю власть над фабриками рабочим, а всем — непосредственное господство и распоряжение всеми средствами государства при помощи организованного «сознательного» меньшинства. Это была группа вне конкуренции благодаря абсолютным лозунгам, которыми оперировала темнота масс, на которые действовали эти лозунги, и безграничной развязности приемов — от иноземного подкупа до вооруженных захватов, которые были в ее распоряжении.
Против ее анархического хулиганства все остальные политические течения должны были бы дружно объединиться; в этом, собственно, и заключалась сущность идеи коалиции. Но этого не вышло, потому что более умеренные течения русского социализма сами были еще слишком глубоко проникнуты элементами того же утопизма и той же отвлеченной идеологией. Они чувствовали себя более тесно связанными с анархо-ком-мунизмом, провозглашенным Лениным, чем с социал-реформаторами «буржуазных» оттенков, а тем более с самой «буржуазией» в тесном смысле. И когда приходилось выбирать между головоломным социальным экспериментом, грозившим в будущем привести к диктатуре и к реставрации самодержавия, или опорой на общественные силы и слои, в которых подозревали скрытых «контрреволюционеров», могущих вернуть старый режим теперь же, немедленно, то при всех колебаниях симпатии умеренных социалистов, если не их активная поддержка, склонялись в сторону головоломного социального эксперимента. Пусть лучше русская революция скажет свое «новое слово», хотя бы и неудачное, чем прямо возвращаться к старому. Если ленинцы говорили: «Лучше Вильгельм, чем кадеты», то умеренные социалисты говорили: «Лучше Ленин, чем Корнилов... и те же кадеты».
Церетели придумал для Керенского комбинацию, при которой «демократическая», а не чисто социалистическая платформа (в последней редакции — платформа 14 августа) поддерживалась «демократическими», но не только социалистическими, а и «буржуазными», отказавшимися от своей классовой подоплеки, элементами. Именно поэтому Церетели призывал «буржуазию» к самоотречению и грозил силой лишь тем, кто по мере углубления классовых противоречий «отпадет от революции». Однако вся эта искусственная постройка давно уже дала глубокие трещины влево и вправо. Влево она не встретила веры ни в солдатских массах, ни среди «демократических» элементов в узком смысле слова. Вправо она вообще не могла иметь широкой поддержки, ибо руками «буржуазии» здесь все же делалось дело социалистического утопизма. Московское совещание окончательно выяснило, что за платформой 14 августа «буржуазия» не пойдет и что примирение возможно только неискреннее — практически необходимое для класса, которому приходится слишком много терять. Именно таким примирением с задними мыслями было знаменитое рукопожатие Бубликова. Связь элементов, кое-как спаянных Церетели, была, таким образом, искусственной и чисто внешней. Она и показала себя такой, когда в конце концов объединяющим звеном осталась одна только личность Керенского. Обеим сторонам Керенский был нужен как наименьшее зло, и это поддерживало его у власти. Но такая поддержка только и могла быть временной. Она длилась только потому и до тех пор, пока насущные вопросы, которые должна была решить революция, не решались, а только отсрочивались. Эти отсрочки могли иметь значение и принести пользу при условии, что власть Временного правительства сможет продержаться до Учредительного собрания. Но что было делать, когда анархо-коммунистическое течение, поддерживаемое непоследовательностью социалистов и несознательностью масс, вовсе не хотело ждать Учредительного собрания и даже начинало его бояться, внушая эту боязнь всем социальным элементам, которые пользовались сложившимся положением? Закрепить текущий момент, не дожидаясь неверного будущего, — это значило для них прежде всего закрепить собственные завоевания в наиболее выгодное для себя время. Но это значило также — покончить с компромиссом, на котором держался Керенский.
С другой стороны, умеренные государственные элементы и «буржуазия» в широком и в узком смысле держались за Керенского — отчасти с возрастающим недовольством и даже отвращением — только потому, что видели в нем последнюю гарантию спокойного и благоразумного решения основных государственных вопросов в том же неопределенном будущем. Но чем дальше, тем больше выяснялось, что во многих вопросах нельзя долее ждать, ибо ожидание было равносильно предрешению вопроса. Вопрос о боеспособности армии, земельная реформа, состояние промышленности и производительных сил, устройство окраин и национальностей, наконец, основной вопрос о будущем государственном строе — все эти вопросы были уже в сущности предрешены бесплодным ожиданием в течение долгих месяцев и предрешены не в том смысле, в каком намечалось их решение государственными элементами. В частности, вопрос о восстановлении мощи армии и по существу нельзя было долее откладывать, нужно было приступить к серьезной работе по восстановлению армии немедленно в августе, если хотели, чтобы к весне, к моменту возможного нового наступления, могли сказаться результаты этой работы. Таково было мнение лучших военных авторитетов, как генерал Алексеев. Вот почему и генерал Корнилов ответил Верховскому, развивавшему перед ним за два дня до восстания свой план оздоровления армии, что путь этот «слишком медлителен, немцы наступают, а потому необходимо испробовать способ его, Корнилова, каким бы рискованным он ни показался»[96].
Долее отсрочивать было нельзя в самом основном вопросе текущего момента — в вопросе о войне, ибо от решения этого вопроса зависело и то или иное решение другого капитального вопроса — о сильной власти. А после того как эти два существенных вопроса были предрешены позицией, занятой Керенским в деле Корнилова, не в пользу государственного решения, дальнейшее ожидание стало и вообще бесполезно.
Беспочвенность коалиции. Совет против «директории». Поддержка «демократии». Вот почему Керенский, который уже давно стал бесполезным для крайних левых элементов, считавших его «продавшимся буржуазии», стал с этого момента бесполезным и для этой так называемой «буржуазии». Для тех и других он перестал быть наименьшим злом, ибо для тех и других было вредно дальнейшее существование фиктивной системы «коалиции». Бесповоротные решения, которые производились под прикрытием «коалиции», для одних противоречили их государственным взглядам или классовым интересам, а для других все еще были недостаточно последовательным выражением их теорий. Таким образом, связь рвалась с обоих концов. Защищать ее теперь могли только доктринеры чистой формы, лишенной всякого содержания, или личные друзья и сторонники Керенского — те немногие, которые еще сохранили веру в его личное обаяние. Продержаться на поверхности такая власть могла лишь до первого сильного толчка. Ни предупредить, ни отразить этого толчка она была не в силах, хотя и отлично знала, откуда придет удар. Она была бессильна против этого удара, потому что в конце концов на тех флангах, где была действительная сила, никто не хотел ее защищать, а за центром, который ее еще вяло поддерживал, вместо реальной силы была лишь одна идеология. Мы проследили в предыдущих главах, как под ударами фактов и эта идеология постепенно теряла веру в себя и превращалась во фразу, в «условную ложь». «Буржуазная республика», защищаемая одними социалистами умеренных течений, не находивших более опоры в массах, и даже ими защищаемая a contre coeur[97] и в то же время потерявшая последнюю поддержку «буржуазии», — такая платформа не могла держаться. Все существо ее выветрилось, оставалась внешняя шелуха. Под другими формами здесь в сущности вновь водворялась та система официального лицемерия, от которой погибла старая монархия. Судьба этой системы должна была быть такова же, как той: обе подготовили почву для революции и в день революции обе не нашли себе ни одного защитника.
