Подлинность копии подтверждена временным начальником штаба Черноморского флота капитаном 1-го ранга Смирновым. На документе, с которого великий князь Николай Николаевич сделал копию текста телеграммы Временного правительства, стояла подпись: «Подтверждаю. Подполковник Верховский».
9 мая, согласно решению комиссии Севастопольского совета рабочих и солдатских депутатов, принятому по указанию Временного правительства, предусматривалось проведение «особых мер», направленных на изоляцию проживающих в Крыму «членов бывшей Императорской фамилии».
11 мая Феликс Юсупов в письме великому князю Николаю Михайловичу так описывал настроения, царившие тогда в Крыму: «Чаир и Дюльбер совсем примирились с судьбой, а Ай-Тодор все еще хорохорится. Только один А. М. (великий князь Александр Михайлович. — Ю. К.) наконец понял, насколько все серьезно, и совершенно подавлен.
Ялта и окрестности возмущены происшедшим и своим возмущением приносят много зла. На улицах открыто говорят, защищают и стреляют. На днях были с Ириной в Ялте и пили кофе в кондитерской. Подошел какой-то офицер и громко, демонстративно сказал: „Ваше императорское] высочество, разрешите сесть“. Было крайне неловко, неуместно и глупо. Среди офицеров масса таких „храбрых“ людей. Мальчикам запретили ездить в Ялту; слава Богу, наконец, поняли». В конце мая Феликс Юсупов с женой выехали в Москву, а затем в Петроград.
Российские архивы сохранили письмо, написанное Марией Федоровной брату — датскому принцу Вальдемару в мае 1917 года, которое отразило то душевное состояние, в котором находилась бывшая императрица в те роковые для нее и всей императорской семьи дни: «Как только не разорвется сердце от такого количества горя и отчаяния. Только Господь Бог помогает вынести эти неописуемые несчастья, которые поразили нас с быстротой молнии».
Анализируя события января — марта 1917 года, вдовствующая императрица писала своему брату: «Я, конечно, давно предчувствовала, что это случится, но именно такую ужасную катастрофу предвидеть было нельзя! Как, оказывается, уже в прошлом году были возбуждены умы! Как долго играли с огнем!..Одна ошибка следовала за другой, почти каждую неделю смена министерства и, наконец, это ужасное назначение Протопопова, который оказался настоящим подлецом и предателем… Чтобы оправдать себя, он, наверное, говорил: „Как мне надо было себя вести с этими двумя сумасшедшими…“ Какой низкий человек… он все время лгал, что все хорошо и что она (Александра Федоровна. — Ю. К.) умнее, чем даже Катерина Вторая! Что, должно быть, она думает и чувствует сейчас, несчастная!»
Несмотря на то что Мария Федоровна отвергла мысль об отъезде из России («…пишут, что я как будто просила о разрешении уехать, я и не думала делать это»), она надеялась на встречу со своими дорогими близкими.«…Мои мысли постоянно со всеми вами, — жаловалась она брату, — я думаю о вас с грустью и неописуемой тоской, вижу ваши дорогие лица и как будто слышу ваши голоса. Кто бы мог подумать три года назад, когда мы расставались в Фрихавене (порт в Копенгагене. — Ю. К.), что война продлится так долго и что страна поведет себя так позорно. Я никогда не могла представить себе, что нас вышвырнут и что придется жить как беженцы в своей собственной стране».
Мария Федоровна с негодованием писала о заметке в одной из стокгольмских газет о том, что судьба якобы бросила ее на сторону революции: «Я была крайне возмущена, прочитав это сообщение… надеюсь, что никто из вас не поверил этому. Только сумасшедший может написать обо мне что-либо подобное…»
Почему Мария Федоровна не покинула Россию сразу после революции? Как ее решение остаться повлияло на судьбу ее детей? Не привело ли оно к роковому исходу для многих членов императорской семьи и в первую очередь ее сына и его близких? В мае 1917 года она задавала себе только один вопрос: «Что же, в конце концов, произойдет с нашим несчастным, бедным Ники, который сидит со своей семьей запертым в собственном доме… Очень больно думать о его несчастной и горестной судьбе. Можно совсем заболеть. Все более чем ужасно, и ты можешь представить, как это день и ночь мучает и терзает меня. О нем ничего не слышно…»
Мария Федоровна тяжело переживала, что не имела никакой связи с остальными членами своей семьи, постоянно возвращаясь к мысли о сыне, бедняге Ники, на долю которого выпали такие испытания. Николай, как свидетельствуют его дневниковые записи, также остро переживал отсутствие связи с матерью. В день своего рождения, 6 мая, он записал: «Мне минуло 49, недалеко и до полсотни. Мысли особенно стремились к дорогой Мама́. Тяжело не быть в состоянии даже переписываться. Ничего не знаю о ней, кроме глупых и противных статей в газетах». 9 июня: «Ровно три месяца, что я приехал из Могилева и что мы сидим как заключенные. Тяжело быть без известий от дорогой Мама́, а в остальном мне безразлично…»
Сын чувствовал, что мать постоянно думает о нем, его судьбе, судьбе его семьи. В одной из кратких открыток, направленных им в июле 1917 года в Павловск великой княгине Ольге Константиновне, он писал: «Если будешь писать милой Мама́, скажи ей, что я постоянно молитвенно или мысленно с нею».
В российских архивах сохранились и другие открытки, которыми обменивались Николай II и Ольга Константиновна на протяжении всей войны. После февральских событий, во время пребывания императорской семьи в Царском Селе, Ольга Константиновна направляла Николаю и Александре теплые ободряющие письма, а к Пасхе — даже цветы и пасхальные яички. Отвечая на эти послания, Николай II 9 мая 1917 года писал Ольге Константиновне: «Искренне и сердечно благодарю тебя и Елену за образ и добрые пожелания. Часто о вас думаю». 8 июля, незадолго до отправки в Тобольск: «Поздравляю тебя, дорогая т. Ольга (поздравление с днем именин. — Ю. К.), и желаю тебе всего лучшего от любящего сердца. Часто о тебе думаю и разделяю твои сокровенные чувства. Мы все здоровы и духом бодры. Обнимаю тебя крепко. Привет Елене, всей душой твой. Н.».
Когда летом 1917 года стало известно, что под давлением союзников сын Ольги Константиновны — Константин отрекся от престола в пользу своего среднего сына Александра и члены греческого королевского дома вынуждены были выехать из страны, из Царского Села ей писали: «Переживаем все с тобою… молимся, да утешит и подкрепит тебя Господь Бог. Так тяжело не быть вместе… Больно за тебя и за твоих дорогих! Сколько везде страдания! Куда не посмотришь — скорбь и скорбь. Но Господь не оставит».
19 мая газета «Ялтинская новая жизнь» перепечатала из петроградской газеты «Русские ведомости» заметку под заголовком «Странная история». В ней говорилось: «Адмирал Колчак отдал следующий приказ: „Военный и морской министр Керенский приказал мне немедленно установить, кем и по чьему приказу был произведен обыск в Ай-Тодоре, Чаире и Дюльбере у членов семьи Романовых, т. к. Временное правительство никаких распоряжений по этому вопросу не делало, разыскать и вернуть по принадлежности все украденное; вопрос о возмутительном поведении лиц, производивших обыск, поставить на суд чести. Производство расследования носит спешный характер, поэтому предписываю его закончить в возможно непродолжительное время“».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
