кого бы взаправду огорчила ее смерть. Год назад Лутый засобирался в Черногород: так ему повелел князь Хортим Горбович – бить челом, разговоры разговаривать, – и Рацлава запросилась с ним. Ей хотелось, чтобы Ингар узнал о том, что она жива, причем от нее самой; вот Лутый и довез ее до Мглистого Полога.
Рацлава понимала, что брат считает ее мертвой – она не верила, что слухи о ней дойдут до самого Черногородского княжества. Даже боялась, что не застанет его в живых – Ингар относился к ней не столько как к сестре, сколько как к дочери, и ее смерть стала бы для него страшным ударом; но оказалось, все не так.
В тот злополучный год Ингар много пил и даже пытался повеситься, но деревенский знахарь с мужиками успели вытащить его из петли. Должно быть, тогда боги заглянули Ингару в глаза, и больше он в их небесный чертог не торопился – обрил себе голову в знак скорби, но решил не тратить понапрасну жизнь, которую отобрали у его сестры. И когда Рацлава вернулась, то узнала, что Ингар успел жениться на дочери того самого знахаря, а за луну до приезда Рацлавы у него родился сын.
Ингар ужасно ей обрадовался. Вывалился из дому, постукивая деревянной ногой, обхватил ее ручищами и обнял, как малое дитя, а Рацлава уже пожалела, что приехала. Она, конечно, обрадовалась, что жизнь брата могла быть счастливой и без нее, но тут же смутилась – все-таки теперь она здесь лишний человек.
Рацлава надеялась вернуться вместе с Лутым, но когда тот отправился в обратную дорогу, слегла с хворью. Ее лихорадило, и Лутый, завернувший в Мглистый Полог, просто не сумел забрать ее с собой. Ждать ее не стали – отряд торопился обратно, к князю Хортиму.
Когда она оклемалась, Ингар пригласил ее пожить на мельнице вместе с его женой и сыном, но Рацлава отказалась. Ингар довольно с ней нанянчился. Он заслужил семью без слепой сестры в довесок – ему и так было о ком заботиться; к чему отягощать его другими хлопотами? Отцовский дом и без того был большим, а сейчас сестры Рацлавы повыходили замуж – ей выделили длинную комнатку вдоль северной стены. Без особого желания, но куда деваться? Родители и остальные братья встретили ее не так ласково – холодно-вежливо, с затаенной опаской.
Неудивительно. Рацлаве казалось, что они в расчете. Семья давала ей кров и пищу девятнадцать лет, а потом продала черногородскому купцу. Из-за отцовских долгов Рацлава попала в Матерь-гору, и за это поживет в его доме еще немного, не чувствуя, что чем-то обязана – раз уж судьба вынуждает. Они расплатились. Рацлава не любила ни родителей, ни братьев, кроме Ингара, ни сестер, кроме, пожалуй, самой доброй и старшей, уже много лет как замужней; Мцилава ей хотя бы не была противна. Но и зла Рацлава не держала – найдет возможность и уберется подальше, а вот мстить не станет. Никому, даже отцу. Может, но не станет – к чему ей это?
Ее комната была просторная, без нагромождений из утвари. Под окном – лавка, устланная льняным полотенцем; оно хрустело от чистоты. У рамы – связки сушеных трав, помимо лаванды: душица и мята, фиалка и сирень. Рацлава сидела, перебирая лоскуты света и тени, и ей было хорошо.
Из окна тянуло прохладой: это не теплая ласковая осень, которую она дважды застала в Старояре, а предвестник суровой зимы. На севере Черногородского княжества рано ударяли заморозки. Если Рацлава выходила погулять, под ее ногами обязательно лопался первый иней, схвативший палую листву.
Стоило вернуться домой, как кожа вновь начала зудеть от холода. Но все же Рацлава не могла не признать, что в такой погоде было свое очарование – оно оседало в ее песнях слюдяным стеклом; в льдинках – ягоды и цветы, сохранившие отпечаток ушедшего лета.
Рацлава не жаловалась. Судьба не всегда даровала ей то, что она жаждала в определенный миг, но ничего страшного, с этим можно было мириться. Разве она куда-то торопится?.. Она гуляла или ткала там, где ей никто не мешал. Она чувствовала мерное дыхание фьордов, слышала колыбельные песни студеной воды и различала шепот снегов, лежащих на горных вершинах. Ее любимый брат был счастлив. Сестра, которая была ей приятна, не знала горя. Люди, с которыми Рацлава делила дом, не печалились и не голодали – все было тихо и мирно. Благодатное время для песен.
Правда, иногда на Рацлаву все же накатывала тоска. Она с трудом признавала, что скучала по Кригге, Лутому и развеселому староярскому шуму. Как сейчас там, на юге? Кригга осталась при княгине Гедре Витовне, но если захочет, вскоре уедет в Гурат-град – когда княжна Вилдзе выйдет замуж за Хортима Горбовича.
Лутый служил князю Хортиму верой и правдой, и Рацлава знала, что ему воздавалось за труды. Лутый и сам был рад стараться – смеялся, увещевал и мирил правителей, крутясь между княжескими столицами. В последнюю встречу он сказал, что Хортим Горбович может отправить его с посольством в саму Волчью Волынь. Он лучился от предвкушения, но не мог радоваться в полную мощь: тяжело радоваться, если сидишь у постели больной подруги.
Но даже Лутый, все слышащий и знающий, не понимал, куда запропастилась Совьон. После победных пиров она растаяла, как дым; уехала, и поминай как звали. Рацлаву это огорчило. Что ни говори, а она успела к ней привязаться – изнутри царапнула обида. И не попрощались толком, хотя, может, и стоило бы: вдруг больше не свидятся. О том, куда направилась Совьон, не знала и Та Ёхо – сама айха вскоре вернулась домой, чтобы рассказать высокогорным племенам обо всем, что случилось за тот год.
Жизнь шла своим чередом. Княжества оправлялись после войны. В Пустоши медленно поднимался Гурат-град, а в Матерь-горе уменьшались богатства. Люди сеяли хлеб, строили дома, поминали павших, а Рацлава продолжала ворожить и ткать.
К вечеру разыгралась гроза, и Рацлава, даром что была мерзлячкой, открыла ставни – чудо, а не пряжа для песен! В комнату залетали косые струи. Пахло сырой землей и необъятной свежестью. Природа торжествующе шумела – шелестели кроны деревьев, и Рацлава чуяла, как в них вместе с дождевой водой падали капли лунного света. Она ощущала вспышки молний – не страшные, завораживающие; паутина, которую она разбросала над Мглистым Пологом, вся дрожала, но Рацлава смогла понять: путник, которого она приметила еще утром, подъехал к дому ее отца.
Она подумала: что, если бы это оказался какой-нибудь лиходей? Решил, что сможет нажиться у богатого пастуха, а вот – Рацлава, которая бы не отказалась развеяться и вспомнить, каково это – ткать не просто ради забавы. Тогда бы и волос
