чувствовала себя в Гурат-граде вольнее, чем его законная жена.
Казалось, женщины в горнице даже дышать стали тише, через раз, так боялись рассердить княгиню пуще прежнего. Совьон обернулась, и увидела: все да не все. Рацлава сидела у окна и, как и Совьон, живо вслушивалась в происходящее – должно быть, собирала ниточки для грядущих песен.
– Горуша, – потребовала Гедре. – Назови мне хоть одну женщину, которая была счастлива в гуратском тереме. Даже та тукерская наложница, и та плохо кончила. Как князь умер, она попыталась посадить на престол своего байстрюка. Извела старшего княжича, а младшего не успела, и Кивр Горбович умертвил и ее, и ее детей. Не припомнишь, как? А я вот помню – он привязал ее к конским хвостам.
Гедре раздраженно отложила рукоделие.
– Все, что связано с этим родом, запятнано кровью и горем. – Она глянула на княжну. – Ты слушай внимательно. А то хвост распушила: «Когда вернется, когда вернется…»
Не так скоро, как княгиня могла бы подумать. Совьон знала: смерть Сармата-змея – еще не победа. На Маковом поле им пришлось не то что отступать – бежать. Тукеры и каменные ратники Ярхо сражались как звери, и их ужасно разозлила гибель Сармата.
– Осенью должен воротиться, – пророчески изрекла Горуша. – Как раз к свадьбе. В начале зимы-то играть не станут.
Повисла страшная тишина.
– Сдурела? – осведомилась Гедре холодно. – Ни один из известных мне князей, даже если наутро окажется в Старояре, не женится на моей дочери, пока ей не исполнится хотя бы семнадцать лет.
– Княжна в невестином возрасте, – заворчала Горуша. – В ее годы уже принято…
Это стало последней каплей.
– Может, у кого и принято. – Гедре поднялась на ноги. – Но это мой дом и моя дочь.
О духи. Крепко старая служанка сидит на своем месте, если рискует так переговариваться с княгиней!
– Доброй ночи, – пожелала Гедре Витовна стальным голосом.
Она развернулась на каблуках и удалилась, больше ни на кого не глядя. За ней бросились несколько теремных девушек, а остальные, засуетившись, принялись убирать полотна и веретена.
Княжна беспомощно оглянулась. Старая Горуша что-то сказала ей на ухо.
Совьон проследила за ними, а потом вздохнула и довольно потянулась. Все-таки приятно, что не она стала причиной сегодняшних пересудов.
* * *
– Не думаю, что тебе стоит смотреть на него.
Кригга обернулась. Рацлава по-прежнему стояла, прислонившись к дверному косяку.
– Я… вовсе не… – Кригга потерла лоб. – Это пустяки.
Рацлава не изменилась в лице.
– Неужели? Ну, как знаешь.
Вилдзе Витовна захотела, чтобы Кригга была среди девушек, сопровождающих ее и княгиню в Божий терем. Она подарила Кригге шелковую ленту и платье чудного грушевого цвета – принарядиться. Ленту Кригга вплела в единственную косу и даже пыталась заплести Рацлаву так же, как и себя – на юге две косы носили лишь замужние женщины. Но Рацлава воспротивилась. Заявила, что у нее дома, в Черногороде, принято с точностью до наоборот, и уж теперь-то, когда в ее жизни не стало ни марл, ни тукерской полонянки из каравана, она будет носить столько кос, сколько пожелает. Вывернулась из цепких пальцев Кригги и перебралась подальше, к выходу; нащупала дверной косяк – и сказала это.
Не стоит тебе смотреть на него.
Криггу развеселила их шутливая перебранка насчет волос, но сейчас веселье как ветром сдуло. Потому что люди говорили: на площади перед Божьим теремом вбили кол, а на том колу – голова Сармата-змея.
– Зачем ты так? – Кригга похолодела. – Мне не страшно увидеть его мертвым. Он злодей.
– Конечно, – легко согласилась Рацлава, но Кригге не понравился ее тон, и она чуть не расплакалась от досады.
В последние дни к ней стали возвращаться человеческие чувства – все лучше, чем не свойственное ей тоскливое равнодушие.
– Мне его не жаль, – сказала она. – Я рада, что он умер.
– Хорошо.
– Он больше никому не причинит вред. И это замечательно. – Кригга рассерженно выдохнула. – Боги, Рацлава… ты же не думаешь… Я не буду по нему горевать.
– Я не думаю.
Кригга стиснула зубы.
– Может, я хочу увидеть его голову? Хочу убедиться, что с ним поступили так, как он того заслуживал? Может, я…
– Как пожелаешь, – отмахнулась Рацлава. – Мне лишь казалось, что тебе будет неприятно такое зрелище. Но раз хочешь, рассмотри все хорошенько и расскажи мне. Ну давай, давай, ступай.
Кригга помешкала, пригладила волосы у висков.
– Тебе… помочь вернуться к окну?
– Благодарю, я справлюсь.
Комната, в которой переодевалась Кригга, была маленькая и пустая, если не считать лавок да сундучка, – Рацлава могла спокойно передвигаться в ней на ощупь.
Кригга неосознанно кивнула и оправила рукава, пережатые деревянными браслетами. В котомке, которую спрятал Лутый, дожидались и другие браслеты – тонкие, золотые, усыпанные алмазами, как сахаром, но Кригга не собиралась в них щеголять. Когда Лутый уезжал, Кригга и Рацлава попросили укрыть и их сокровища, оставив себе лишь пригоршню медяков – на возможные нужды. Лутый зарыл котомку при Кригге, чтобы, если потребуется, она могла ее отыскать. Но Кригга совершенно не знала, что делать с богатствами. Подумала было, что стоит отблагодарить княгиню за гостеприимство – Рацлава сморщилась и заявила, что у староярских господ и без нее добра навалом.
Кригге мерещилось, что Рацлава не слишком-то ее жаловала с тех пор, как привезли голову Сармата-змея. Разочарованно усмехалась, качала головой, говорила с призрачным оттенком насмешки – а может, Кригга все это надумывала. Она и сама не знала, что было правдой, а что – плодом ее тревог.
В Старояре начиналось бабье лето, и погода стояла славная. Все бы хорошо, но вчера утром случилось землетрясение: весь город ощутил несильные подземные толчки. Кригга тогда насмерть перепугалась, хотя на деле не произошло ничего страшного. Но княгиня Гедре решила, что если это знак богов, их стоит умилостивить – и собралась в Божий терем.
Наверное, рассудила Кригга, это матерь Тюнгаль неосторожно поднялась со своего подземного престола. Задела макушкой потолок, вот и вышло землетрясение. Кригга и рада была бы поделиться этим знанием, но в Старояре не чтили матерь Тюнгаль, только Ражвецу – хотя отчего бы не чтить обеих матерей?..
В Божий терем ехали на повозке, запряженной тремя гнедыми лошадьми, – на упряжи звенели медные колокольчики. Люди кланялись, завидев княгиню и княжну, и кричали приветствия. Кригга, сидя меж других девушек, жадно разглядывала проносящиеся дома – они мельтешили лентой пряничных крыш и кружевных наличников, разреженных черными кляксами пепелищ. Но когда повозка оказалась на площади, Кригга, сама того не желая, опустила глаза и не смотрела по сторонам, пока не вошла в Божий терем.
За прошедший год она повидала много удивительного, но не растеряла умения восхищаться. Кригге никогда не доводилось быть в Божьих теремах –
