Задача эта очень непростая. Танки, пушки, самолеты можно пересчитать, толщину брони — измерить, реальную бронепробиваемость снарядов проверить на полигоне. А вот как измерить «боевой дух», оценить в количественных параметрах наличие квалификации у командиров и мотивации к исполнению воинского долга у солдат? Сложно — не значит невозможно. И хотя ответы никогда не будут столь же простыми и однозначными, как в задачах по классической механике, можно найти и соответствующие объективные (допускающие количественную оценку) критерии, и первичные документы, содержащие необходимую исходную информацию для количественной оценки.
Первым по значимости критерием может служить структура потерь личного состава. Армия — это не танки, армия — это люди; разгромить армию — это значит физически уничтожить солдат противника или принудить их к отказу от исполнения воинского долга, уничтожение боевой техники играет тут сугубо вспомогательную, подчиненную роль. К сожалению, нет никакой возможности составить поименные списки потерь или, по меньшей мере, установить с точностью до тысячи человек количество убитых, раненых, дезертиров и пленных (две последние категории в конкретных условиях лета 41-го года в значительной мере неразличимы — сначала происходило бегство в лес, а затем, спустя несколько дней или недель, переход из леса в лагерь военнопленных). Хуже того, развал Красной Армии был столь глубоким и быстрым, что само использование обычных терминов военного языка становится проблематичным. Можно ли назвать «дезертиром» солдата, которого бросили все командиры — от комбата до командарма? Можно ли назвать «воинской частью» то, откуда самовольно бежал этот солдат?
Тем не менее, к несчастью для нашей страны — и к облегчению жизни будущих историков — диспропорция между «кровавыми потерями» (убитые и раненые) и потерями в результате хаоса и развала (дезертиры, пленные) настолько ярко выражена, что для ее установления и измерения достаточно даже того скромного количества информации, которым мы сегодня располагаем (арбуз настолько больше вишни, что разницу в их весе можно выявить даже на самых плохих, грубых и испорченных весах).
Строго говоря, первый шаг к выявлению этой диспропорции был сделан 20 лет назад и сделан отнюдь не мною. В 1993 г. вышло в свет первое издание статистического сборника «Гриф секретности снят», в котором коллектив вполне «официальных», «статусных» историков, возглавляемых генерал-полковником Г.Ф. Кривошеевым, опубликовал данные о потерях Красной Армии по годам и операциям войны. Там, в частности, черным по белому было написано, что количество «пропавших без вести» составляло 71 % от общего числа потерь Южного и Брянского фронтов, 77 % потерь Юго-Западного фронта, 65 % потерь Западного фронта (это данные за весь 1941 год).
В других разделах (таблицах) сборника Кривошеева убитые и пропавшие без вести были объединены в общей графе «безвозвратные потери», однако и в этом случае огромное преобладание числа «пропавших» было отчетливо видно: безвозвратные потери оказались в 5,7 раза больше санитарных на Северо-Западном фронте (с 22.6 по 9.7), в 4,4 раза больше санитарных потерь на Западном фронте (с 22.6 по 9.7), в 2,5 раза на Юго-Западном фронте (с 22.6 по 6.7), в 7,3 раза на том же Юго-Западном фронте в период с 7.7. по 26.9. Такие «перевернутые» пропорции, несовместимые с логикой, физиологией и военной историей (в реальности число раненых во всех боях XX века в 2,5–3 раза превосходит число убитых), могут иметь только одно объяснение: безвозвратные потери состояли главным образом из «пропавших без вести», убитых же было на порядок меньше.
Данные, приведенные в сборнике Кривошеева (которые сами составители сборника изо всех сил постарались не заметить и не понять), указали общее направление дальнейшего поиска. Ограничиться только ими было невозможно хотя бы по двум причинам: нет подробной детализации, сведения слишком общие (за весь 1941 год, по целому фронту), да и сами цифры потерь, учтенных у Кривошеева, значительно занижены. Для восполнения этого пробела были написаны Части 2 и 3 данной книги. Удалось выявить конкретные цифры потерь за первые 10–15 дней войны по десяткам частей и соединений Юго-Западного и Западного фронтов. Результат исследования подтвердил — и даже значительно усилил — первоначальные оценки. Да, пропавших без вести было во много раз (часто — на порядок] больше совокупного числа учтенных в штабных документах убитых и раненых.
Формально рассуждая, число учтенных в документах «кровавых потерь» и их реальное количество могут не совпадать. И если бы все наши сведения по истории первых недель войны ограничивались только названными выше цифрами, то вполне уместно было бы высказать гипотезу (да, именно «высказать гипотезу», а не категорически утверждать, как это делалось на протяжении многих десятилетий), что пропавшие без вести на самом деле погибли, сражаясь до последнего патрона в окружении, в одиночку, в отрыве от командования и штабов.
В некоторых случаях именно так все и было. И случаев таких известно немало. Выше было неоднократно показано, как в документах вермахта появляется описание боя «неизвестно с кем» (в соответствующих советских документах такой эпизод никак не отражается, и по этим документам даже невозможно понять — кто же там воевал). Тем не менее, в целом и главном указанная выше «гипотеза» категорически не верна. Пропавшие без вести летом 41-го года — это, за редкими исключениями, дезертиры и пленные [162].
Прежде всего следует вспомнить о том, что «пропавшие» не пропали бесследно. Они отчетливо видны: и на фотографиях немецкой кинохроники, запечатлевшей огромные, за горизонт уходящие колонны пленных красноармейцев, и в документах штабов вермахта. Как было выше показано, две трети потерь Западного фронта полностью покрываются учтенным немцами количеством пленных (если же принять цифры Кривошеева — 418 тыс. человек в период с 22.6 по 9.7, то захваченные немцами 338,5 тыс. пленных составят не две трети, а четыре пятых всех потерь фронта). В целом до конца 1941 г. немцы захватили в плен 3,8 млн человек, что составляет примерно половину от реального количества потерь [163], или 85 % от потерь, указанных в сборнике Кривошеева (4,47 млн человек).
Захваченные и учтенные (что совсем не одно и то же!) в документах вермахта пленные — это только одна из (хотя и самая крупная) составляющая общей совокупности «пропавших». Огромное количество бывших красноармейцев избежало плена, причем самыми разнообразными способами. Так, в 1941 г. только органами НКВД (без учета деятельности армейских заградотрядов) было задержано 710 755 дезертиров (данные из доклада начальника Отдела по борьбе с бандитизмом НКВД СССР А.М. Леонтьева от 30 августа 1944 г.). [499] Несмотря на формальную точность (вплоть до одного человека), эти отчеты, разумеется, не дают полной картины произошедшего.
Есть все основания предположить, что бо´льшая часть дезертиров побежала не назад (на восток), в объятия НКВД, а постаралась остаться на оккупированной противником территории, вернуться к себе домой, осесть в «примаках» у сердобольной солдатки и т. п. Летом 41-го немцы смотрели на это дело «сквозь пальцы» — война казалась им уже выигранной, а на полях зрел урожай, который надо было до последнего зернышка собрать, обмолотить и отправить в нужном направлении, т. е. в Германию, традиционно испытывающую серьезные затруднения с собственным зерном; в такой ситуации не было никакого резона ловить и держать бывших красноармейцев в лагерях, где их предстояло охранять да еще и как-то кормить.
Некоторое представление о количестве дезертиров (сама природа этого явления исключает возможность точного учета) может дать цифра «призванных повторно». По данным все того же сборника Кривошеева, «939,7 тыс. военнослужащих из числа ранее пропавших без вести и бывших в плену были призваны вторично на освобожденной от оккупации территории» . Однозначному пониманию этой фразы мешает союз «и» («пропавших без вести И бывших в плену» ). С одной стороны, возникает возможность «двойного учета» (сначала как пленного, затем как «вторично призванного»). С другой стороны, к тому времени, когда началось широкомасштабное освобождение оккупированных территорий (43–44 гг.), большая часть пленных была уже давным-давно перемещена в лагеря на территории Германии, и их освобождение, репатриация (а в ряде случаев и зачисление на воинскую службу) произошли уже после окончания войны; что же касается пленных 41-го года, то две трети из них не смогли пережить первую военную зиму.
Далеко не все «пропавшие» и осевшие на оккупированной территории дожили до того момента, когда их смогли повторно призвать в Красную Армию. Сотни тысяч человек погибли, сражаясь по обе стороны баррикад гражданской войны (в «полицаях» и в партизанских отрядах), попали под бомбежку и арт-обстрел, умерли от голода и болезней, расстреляны как заложники, как «пособники партизан», как «пособники оккупантов» и пр. Наконец, не следует забывать о том, что в 1943–1944 годах на освобожденных от немецкой оккупации территориях СССР в массовом порядке происходил т. н. «призыв непосредственно в воинские части». На практике это означало, что обнаруженных мужчин призывного возраста без лишних сантиментов отправляли «искупать вину» прямо в бой, часто даже не переодев их в военную форму; эти люди ни в каких документах мобилизационного Управления Генштаба учтены не были, сколько их было и сколько их погибло — не знает никто.
