О том, что денег в стране было достаточно, свидетельствуют масштабы экспорта капитала за рубеж новыми отечественными собственниками и филиалами иностранных компаний. Оценивая отток капиталов за границу, А. Колганов пишет:
«Этот отток многократно превышает все иностранные инвестиции и займы, полученные Россией за период реформ. В 90-х годах этот отток оценивался специалистами в 1.0–2.0 млрд. долларов ежемесячно, а суммарный нелегальный вывоз капитала за рубеж различные эксперты оценивают в 150–250 млрд. долларов. В период экономического роста 1999–2000 гг. утечка капитала даже несколько возросла»[777].
Эксперты оценивают масштаб бегства капиталов из России во второй половине 1990-х годов как величину порядка 30% экспорта, верхняя граница оценивается в 20–25 млрд. долларов в год. Вопреки распространённым в прессе представлениям даже капитал, вывозившийся из страны нелегально, преимущественно не имел криминального происхождения. Другое дело, что его собственники уклонялись от российских налогов. Вывозимые из России средства представляли собой «недорогой источник капитала для мировой экономики»[778]. Значительная доля «иностранных» инвестиций в России рубежа XX и XXI веков также представляла собой возвращение части «убежавшего» капитала. Именно поэтому значительная часть средств приходила с Кипра, облюбованного российскими бизнесменами в качестве оффшорной зоны. Как отмечают эксперты, «такой капитал не приносит, видимо, значительного управленческого или научно-технического опыта в Россию. Фактически это лишь способ кредитования российских предприятий из-за рубежа (при слабости банковской системы) или закрепления контроля над российскими предприятиями его фактическими владельцами»[779].
По мнению большинства экспертов, колебания политического климата в стране и финансовый крах 1998 года не оказали видимого воздействия на вывоз капитала из России. Вообще утечка капитала отнюдь не была результатом неблагоприятных экономических условий. Как раз наоборот, в 2000 году, когда российская экономика достигла рекордных для постсоветского периода темпов роста, пропорционально увеличился и вывоз капитала.
После финансового краха 1998 года, когда рост экономики возобновился, экспортёры топлива, а позднее и металла стали получать огромную выручку, но вплоть до 2002 года это мало влияло на инвестиционный климат в стране. Разумеется, некоторое подобие «инвестиционного подъёма» наблюдалось, но вывоз капитала не прекратился. Отечественные корпорации предпочитали использовать оставшиеся им с советских времён производственные мощности, а не создавать новые. «Даже наиболее консолидированные из них, такие, как «Газпром» или нефтяные кланы, — пишет Колганов, — очень вяло осуществляют производственные инвестиции. Экономический рост 1999–2000 гг., сопровождавшийся и значительным ростом инвестиций в нефтегазовой отрасли, не обеспечил даже компенсацию недоинвестирования в предшествующий период»[780].
Колганов делает отсюда вывод об отсутствии у олигархии интереса к серьёзной модернизации отечественной экономики. Однако дело было не только в олигархии. До тех пор, пока сохранялась сложившаяся в 1990-е годы модель интеграции России в миросистему, любая серьёзная попытка модернизации обречена столкнуться с непреодолимыми препятствиями.
Как и другие периферийные страны, Россия начала с 1990-х годов обслуживать международный процесс накопления, перераспределяя средства в пользу центра. По данным Министерства внутренних дел вывоз капитала из России в 2000 году составил около 11 млрд. 523 млн. долларов, причём до 80% этих средств были направлены в США. В то время как объём иностранных инвестиций в отечественную экономику составил 7 млрд. 888 млн. долларов. Причём большинство иностранных инвестиций поступило из оффшорных зон[781].
Деиндустриализация
Как заметил Михаил Делягин, экономический советник правительств Евгения Примакова и Михаила Касьянова, «сырьевая ориентация в долгосрочной перспективе звучит не диагнозом, а приговором»[782]. Такая система «бесперспективна из-за «врождённой» нестабильности сырьевых рынков, которые, в отличие от рынков товаров с высокой степенью обработки, не контролируются продавцом и в целом дестабилизируют его»[783]. Выход Делягин предлагал искать на путях развития высоких технологий и модернизации промышленности, обслуживающей внутренний рынок. Однако сырьевая ориентация была для российских элит к началу 2000-х годов уже не просто экономической политикой, а основой их существования и способом их интеграции в мировую систему. Соответственно, решить проблему было невозможно, не затронув ключевых интересов отечественной олигархии и не вступая в конфликт с неолиберальным миропорядком (а то и с капитализмом) в целом. Попытки стимулировать промышленность с помощью государственного регулирования, повышения покупательной способности населения и инвестиционных программ, предпринятые правительством Евгения Примакова в 1998–1999 годах, принесли явственные и быстрые результаты. Но, увы, именно эти меры вызвали дружное осуждение западных «экспертов по России» и отчаянное сопротивление олигархов, обернувшись политическим поражением кабинета. Просуществовав всего 8 месяцев, правительство Примакова вынуждено было уйти, оставив после себя светлые воспоминания и недоделанную работу.
В 1990-е годы в России и других постсоветских республиках не просто закрывались предприятия, а миллионы людей, ранее работавшие в промышленности, вынуждены были искать себе новые места — мелких торговцев, охранников, прислуги у «новых русских» и т.д. Резкий переход к открытой экономике означал, что советские производители, привыкшие к совершенно другим условиям, оказались беспомощны перед лицом мирового рынка. Погибали целые отрасли экономики. Реформаторы оправдывались, напоминая, что многие из рухнувших предприятий производили некачественную продукцию и были неэффективны. Что, разумеется, верно. Однако показательно, что творцы экономических реформ вместо того, чтобы создать этим предприятиям стимулы для более эффективной работы, создали условия, при которых не выживали даже сильнейшие. На рубеже 1980-х и 1990-х годов эксперты Международного валютного фонда, предрекавшие неизбежный спад советской промышленности в условиях «структурной перестройки», пророчили успешное развитие сельского хозяйства. На практике сельское хозяйство перенесло не менее тяжёлый спад, нежели промышленность. В 1998 году производство в этом сектора экономики составило лишь 43.4% к уровню 1990 года[784].
Итоги «десяти лет российских реформ» лучше всего иллюстрируются данными о валовом внутреннем продукте (ВВП). По этому показателю позиции России в мировой экономике оказались к началу XXI века не только хуже, чем в советское время, но даже хуже, чем в 1913 году. Были утрачены не только многие завоевания послереволюционного периода, но и то, что было достигнуто при Витте и Столыпине.
Доля России в мировом ВВП:
1 — СССР/Россия без Польши и Финляндии;
2 — Россия в границах РФ;
1913 1960 1980 2000
1: 9,07 14,47 11,71 3,8
2: 6,8 8,94 7,08 2,1
Источник: Мировая экономика. Глобальные тенденции за 100 лет. М.: Юрист, 2003. С. 509–510.
Деиндустриализация в республиках бывшего Советского Союза качественно отличалась от того, что имело место на Западе. Если в первом случае промышленное производство сокращалось при одновременном развитии новых технологий, то в России имела место технологическая деградация. Изрядная часть рабочих мест, потерянных в промышленности, либо не была компенсирована вообще, либо была замещена работой в «неформальном секторе», где говорить о современных технологиях
