— Принял. И, я надеюсь, постройка дворца поглотит его ровно настолько, чтобы не вмешиваться в наши дела. Хотя, возможно, здесь я обманываюсь.
Корэмори вздохнул и уставился на руки.
— Вся эта грязь, пренебрежение… отвращают. Боюсь, вы становитесь похожи на деда.
— Если мне предстоит быть первым среди Тайра, — ответил Мунэмори с неподдельной грустью, — иного скорее всего не остается.
Сад глициний
Кэнрэймон-ин сидела в императорском саду внутри Дай-ри рядом с матерью Нии-но-Амой. На обеих были темные траурные одежды. Отсюда, с этого самого места, не было видно ни обгорелого остова зала Государственного совета, ни прохудившейся кровли Портняжного ведомства. Сидя здесь, можно было — пусть ненадолго — увидеть дворец таким, каким он был — в красе и славе ушедших времен. Здесь, пусть ненадолго, забывалось, что вне долины Сверкающих ручьев мир погрузился в хаос.
Каким-то чудом деревья глицинии в этом саду пережили императорское отсутствие и выпустили кисти бело-лиловых цветов, сохранив их до поздней весны.
— Я решила непременно их показать тебе, — сказала Нии-но-Ама. — Маленький знак надежды в наше горькое время.
Кэнрэймон-ин увиденное не ободрило.
— Они прелестны, матушка, но глициния — цветок мимолетности. Меня скорее обнадежило бы, отыщи ты деревце юд-зуриха, означающее «постоянство».
— Увы, их я не нашла, — призналась Нии-но-Ама.
— Впрочем, — вздохнула Кэнрэймон-ин, — к чему нам, двум старым вдовам, уповать на постоянство?
— Старым? — переспросила Нии-но-Ама, приподнимая бровь. — Я-то стара, а вот ты?
— Мама, мне почти тридцать! Нии-но-Ама усмехнулась:
— Я едва помню себя в тридцать лет.
— Разве не странно, — сказала Кэнрэймон-ин, — что женщина молода так недолго и стара чуть не всю жизнь?
— Судя по тому, что я видела, в мире смертных вообще много странного, — отозвалась ее мать.
Помолчав немного, Кэнрэймон-ин спросила:
— Что мне делать, матушка? Я хотела бы тоже постричься в монахини и оставить эту скорбную юдоль, но Мунэмори твердит, чтобы я осталась присмотреть за Антоку.
— И он прав, — ответила Нии-но-Ама. — Теперь, когда Киёмори не стало, Тайра, как никогда, нужен достойный пример для подражания, путеводная звезда. Ты должна оставаться во дворце.
Кэнрэймон-ин, потупившись, произнесла:
— Я не стою того, чтобы мой род возлагал на меня надежды. После некоторого молчания Нии-но-Ама спросила:
— Когда я беседовала с князем тэнгу, он как-то странно обмолвился о тебе. Сказал, что ты кое в чем согрешила, а в чем именно — следует справиться у тебя. Ты не знаешь, что бы это значило?
Кэнрэймон-ин почувствовала острый приступ вины и закрыла лицо рукавами:
— О-о! Я-то думала унести этот позор в могилу! Нии-но-Ама придвинулась ближе и взяла ее за руку.
— Прошу, скажи мне обо всем. Уверена, грех не так велик, как ты думаешь. Тэнгу жестокосердны и любят раздувать наши ошибки до сущих преступлений.
Кэнрэймон-ин приклонила голову матери на плечо.
— Все случилось в ночь того великого пожара, — начала она вполголоса. — Я проснулась от тяжкого сна. Стояла ужасная духота — и ни ветерка, чтобы ее развеять. Мы спали в палатах государевой матушки. Мне стало любопытно, где хранят священные сокровища. Я наслушалась разных историй — будто меч обладает чудодейственной силой…
— Кусанаги, — выдохнула Нии-но-Ама. — Ты к нему прикасалась?
Кэнрэймон-ин стиснула ее руку.
— Я и представить себе не могла, что такое случится! Будто мной двигал какой-то злой дух. Я взмахнула мечом и велела призвать ветер. Тот самый, что забросил огонь во дворец! — Она разрыдалась у матери на груди, а та, обняв, гладила ее по голове.
— Тебе не в чем себя упрекать, милая. Откуда тебе было знать, что в городе бушует пожар?
— Должно быть, в моей душе есть какой-то порок, — промолвила Кэнрэймон-ин, вновь обретя голос, — который позволил тому ужасному духу мной овладеть. Потом он еще раз пытался так сделать — когда я рожала Антоку на свет. Это был тот же самый — я уверена.
— Син-ин, — прошептала Нии-но-Ама.
— Кто?
— Государь-инок считал, что в тебя хотел вселиться дух его брата, Син-ина. И ему было легче овладеть тобой, нежели кем-то иным, из-за кровного родства, а вовсе не потому, что ты якобы порочна. С тех пор ты еще когда-нибудь повелевала Кусанаги?
— Нет-нет, ни разу! — воскликнула Кэнрэймон-ин. — Я поклялась больше не прикасаться к нему. Даже в ночь землетрясения…
— А что случилось в ночь землетрясения?
— Теперь уже трудно вспомнить… но после первых толчков я случайно ворвалась в комнату, где хранились сокровища, и девушки, сторожившие их, уверяли, будто мечей два.
— Два?!
— Два Кусанаги, похожих как две капли воды. Девушки не могли различить их. Я подумала, что смогу отличить настоящий, если схвачусь за рукоятку, но не посмела нарушить клятву. Я выбежала из комнаты на веранду и столкнулась с Мунэмори. Мне кажется, он… навещал девушек.
— Мунэмори? Понятно, — ответила Нии-но-Ама. — Сейчас вспомнила: ведь это он настоял, чтобы твои родины состоялись именно в Рокухаре.
— Разве? Впрочем, наверное, — согласилась Кэнрэймон-ин, начиная недоумевать над словами матери.
— А перед ураганом он раньше времени покинул дворец, сославшись на какое-то недомогание.
— Да ведь Мунэмори тогда часто недужилось — из-за смерти жены и ребенка.
— Хм-м… Перед смертью Сигэмори о чем-то с ним сговорился. Затея не удалась, но Сигэмори отказался мне ее открыть. Может, ты знаешь, что они затевали?
Кэнрэймон-ин покачала головой:
— Я ведь младшая сестра. Стали бы они со мной делиться? Нет, ничего я не знаю.
Нии-но-Ама обняла ее крепче.
— Не терзайся больше. Ясно, что обе мы стали невольными жертвами чьей-то крупной интриги. Пожалуй, пришла пора сделать то, что давно следовало: навестить блистательного господина Мунэмори.
Кэнрэймон-ин вздохнула и положила голову матери на колени, как в детстве.
— Надеюсь, он сможет тебе ответить. Теперь весь наш мир на нем держится.
Беседа матери с сыном
Нии-но-Аме пришлось изрядно потрудиться, чтобы застать Мунэмори, так как тот вечно пропадал на заседаниях — то в Рокухаре, то в Государственном совете, то в усадьбе Ходзидзё. Наконец, в начале пятой луны, он явился в государев дворец для встречи с начальниками Левой и Правой страж.
Нии-но-Ама расположилась у дверей его дворцового кабинета и отказывалась уйти, пока ей не позволят поговорить с сыном. Как бабка правящего государя, наделенная правом Трех императриц, она имела немалое влияние при дворе, и уже вскоре ее препроводили к Мунэмори.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
