— Прошлой ночью мне было видение. Мне снилось, что я была здесь, в Рокухаре, и у ворот появилась повозка, влекомая демонами-они, вся в языках пламени. Чей-то голос выкликнул имя Киёмори, сказав, что властитель Эмма-о, судья царства мертвых, призывает канцлера-послушника из рода Тайра к себе на судилище. Сказали, будто бы Киёмори был обречен на вечные муки в аду безвозвратном. Я проснулась и с тех пор не смыкала глаз.
— Матушка, не говори о таких вещах. Он может услышать.
— Если верить глазам, он сейчас слышит одних только демонов, что верещат ему в уши.
Мунэмори глянул через плечо.
В клубящихся струях пара он различил знакомое лицо со впалыми щеками и глубоко сидящими глазами. Син-ин ухмылялся.
В тот же миг его отвлек дробный стук по крыше — пренебрегая опасностью, слуги спешили приладить к бочке пустотелый бамбуковый шест. Наконец трубу прикрепили поверх черепицы, и вскоре над купальней заструился поток ледяной воды. Когда Мунэмори снова вгляделся в завитки пара, Син-ина уже не было. Однако затея окатить Киёмори сверху не увенчалась успехом. Вода, шипя, испарялась у самой его кожи, точно грудь больного была докрасна раскаленным железом.
— Он борется, — сказала Нии-но-Ама. — Не дает демонам овладеть им, потому-то его тело и горит, как в аду, хотя сам он еще с нами.
— Чем мы можем помочь? — прошептал Мунэмори.
— Я буду молиться, — ответила Нии-но-Ама, — хотя вряд ли из этого выйдет толк. А ты поступай как хочешь. — И она затянула сутру Тысячерукой Каннон, что спасла его сестру два года назад.
Через некоторое время возвратились и слуги с горы Хиэй.
— Привезти бочки так скоро не было никакой возможности, — оправдывались они, — поэтому мы принесли доски, вымоченные в воде святого источника. Монахи сказали, что господин должен лечь на них. Это-де облегчит его душевные муки.
И вот пропитанные водой доски разложили в опочивальне Киёмори. Слуги не без труда перенесли его из купальни — он так горел, что им пришлось соорудить подобие прихваток, обмотав тканью кисти рук и предплечья. Наконец Киёмори уложили на доски, а служанки, сидя рядом, изо всей мочи обмахивали его веерами. Однако и это не помогло — жар не только не унялся, а, наоборот, разбушевался сильнее. Девушек, которые чуть не падали без чувств в раскаленной спальне, пришлось отослать.
Мунэмори и Нии-но-Ама сидели так близко, как только могли.
— Супруг мой, я чувствую, конец недалек, — промолвила Нии-но-Ама. — И хотя мы отдалились друг от друга в последние годы, долг жены велит мне позаботиться об исполнении твоей последней воли. Какую памятную ступу тебе выстроить? Какие сделать пожертвования храмам в твою честь? Какими чинами желаешь ты наделить своих детей и родичей?
— Скажи нам, отец, если можешь, — поддакнул Мунэмори. Киёмори обратил к ним искаженное мукой лицо.
— Не надо… ступ! — прорычал он. — Ни… даров. Ни… чинов.
— Тогда чего же? — спросила Нии-но-Ама.
— Хочу… голову Ёритомо! — выкрикнул Киёмори, рывком приподнявшись на досках. — Повесьте… над могилой. Вот… моя последняя воля.
— Но, отец, — возразил Мунэмори, — разве подобает просить о таком на пороге кончины? Подумай о грядущей…
— Такова… воля воина, — огрызнулся Киёмори. — Я хочу умереть… как воин. — Он откинулся спиной на настил и закрыл глаза.
Еще два дня Киёмори боролся с демонами. Потом, на четвертый день високосной второй луны, после приступа судорог, он умер. Оглушенная новостью, столица погрузилась в безмолвие. Дела, что требовали решения, застыли, как застывает на миг подброшенный в воздух кинжал. Будущее пугало сплошной неизвестностью.
Три дня спустя тело Киёмори было предано огню. Его кости и пепел отправили в край Сэтцу и погребли на острове Сутры, Кёносиме, гробнице, выстроенной им у берегов Фукухары. Даже мертвый, Киёмори бросал вызов Царю-Дракону.
Великая потеря
— Нет, не верю! — вскричал Минамото Ёсицунэ, когда весть о смерти Киёмори донеслась в Идзу. — Нет, нет! — Он толкнул стойку со своим досиехом, оторвал себе рукава, бросился на пол и стал молотить кулаками по циновкам.
— Господин, — прогремел Бэнкэй, вбегая вслед за ним в комнату. — Зачем так убиваться? Ведь Киёмори был вашим заклятым врагом, а вы сокрушаетесь о его смерти!
— Потому что я должен был его прикончить! — подвывал Ёсицунэ. — Сёдзё-бо обещал мне! Я готовился к этому, сколько себя помню! А теперь боги отняли у меня то, ради чего я жил! За что? За что? За что?
— Тише, молодой господин, — сказал Бэнкэй. — Вот что случается, когда веришь обещаниям тэнгу.
— Зачем теперь жить? — повторял Ёсицунэ сквозь слезы. — Я снова, точно бесприютный сирота, плыву по волнам, и не за что уцепиться. Меня лишили мечты, Бэнкэй! Что же мне делать?
— Разве не ясно, господин? Вы нужны брату. Пусть Киёмори не стало, есть много других Тайра, кому бы вы могли отомстить. Канцлер даже не был главой клана. Значит, вашим врагом должен стать Тайра Мунэмори.
— «Тайра Мунэмори», — передразнил Ёсицунэ. — Это трусливый заяц, а не человек. Все так говорят. Убить его — не славнее, чем придавить крысу в амбаре.
— Да, но у него в подчинении есть и более достойные люди, господин. Как насчет Корэмори, сына Сигэмори?
— Он бежал от уток. Разве этим не все сказано?
— Я уверен…
— Довольно, Бэнкэй. Не будь брата, я не видел бы смысла продолжать свою никчемную жизнь. Полагаю, придется довольствоваться тем, что имеется, — для сохранения чести. Коли нет среди Тайра достойных соперников — значит, надо убить их как можно больше. Дам такой же обет, как и ты: уничтожить перед смертью тысячу воинов.
— Я отказался от этого обета.
— Ну так я приму. Мой меч будет проливать кровь Тайра до тех пор, пока Внутреннее море не покраснеет от нее. Только так я верну себе славу. Передай брату, что я дал такой зарок.
— Господин, надо ли…
— Передай! Пусть знает, с каким усердием я намерен служить ему.
Бэнкэй нехотя поклонился и ответил:
— Слушаюсь, повелитель. Как прикажете.
Поначалу Ёритомо позабавил данный братом «обет», а после встревожил. «Такого лиши долго лелеемой добычи — и он в бою свернет горы. Или наломает дров. Нет, нельзя, чтобы поход против Тайра возглавил сорвиголова. Следует быть осторожным и не давать ему много людей под начало. Пусть сперва завоюет мое доверие».
О смерти Киёмори Ёритомо думал мало, и лишь в том смысле, что она может быть на руку восставшим. Ему хватало по горло собственных воинственных родичей: Сатакэ, Сига, Асикаги, — которых нужно было усмирить. Все эти семейства происходили от знаменитых предков Минамото, и в каждом имелись свои полководцы, готовые бросить Ёритомо вызов. Со многими, за исключением двоюродного брата Ёсинаки, он сумел договориться. Кое-кого пришлось убить. Советами Син-ина Ёритомо подошел совсем близко к тому, чтобы подчинить себе все восточные земли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
