– Малышка, да ты никак решила меня напоить, словно пьянчужку в праздники, – сказал он, но кубок взял, чтобы не обижать девочку.
Она устремила на него строгий взгляд. Фульку показалось, что на него взирает монахиня или суровая тетушка.
– Я всего лишь пошутил, – мягко добавил он. – Спасибо, что помогаешь моей жене! Ты прямо настоящая хозяюшка.
– Мне нравится помогать миледи.
Кларисса приняла комплимент как должное и, забрав пустой кубок, стала пробираться сквозь толчею обратно к буфету. Фульк завороженно смотрел ей вслед. Но тут Хависа, которую не укладывали в постель, как младших детей, подергала его за край котты.
– Папа, возьми меня на ручки, – потребовала она. – Мне не видно.
Фульк подхватил дочку и усадил ее себе на плечи:
– Теперь видно?
Она захихикала и потянула отца за волосы, после чего он окончательно пришел в себя.
– Сколько еще? – шепотом спросила Мод. Они с Фульком удалились в свой отгороженный от всех укромный уголок спальни. По ту сторону тяжелых шерстяных портьер весь пол был занят тюфяками со спящими воинами, слугами и детьми. В доме едва ли оставался хоть дюйм свободного места, и разговаривать громко было невозможно. – Сколько у нас есть времени?
Фульк сидел на кровати. Когда он снял лохмотья угольщика, Мод с отвращением отложила их в сторону, чтобы потом разрезать на тряпки, поскольку больше ни для чего они не годились. Угольную пыль он смыл с себя в корыте для лошадей.
– Ну… э-э-э… – неопределенно пробормотал Фульк, снимая чистую котту и рубашку. Даже после блаженного омовения еще чувствовались запах дыма и примешивающаяся к нему вонь от пота.
Мод понимала, что муж пытается выиграть время, и, значит, ничего хорошего ей ждать не приходилось. Да она не особенно и надеялась. Шутка ли, он нарушил границу охотничьих угодий короля, выкрал Уильяма и тем самым еще раз переиграл Иоанна.
– Так когда вы уедете? Сегодня вечером? Завтра? На следующей неделе? – настаивала она.
Фульк потер лицо ладонями.
– Лучше сделать это пораньше, – наконец сказал он, убрал руки и посмотрел на Мод. В свете факела его глаза казались темными, как омуты. – Я не осмелюсь восстановить против себя архиепископа Хьюберта. Здесь подходящее убежище для тебя и детей, но не для меня.
– Тогда это не убежище. – Мод развязала кожаные ремешки туфель и скинула обувь. – Я этого не вынесу!
Глупые слова. Надо вынести. Она сама, положим, запросто смогла бы побежать за любимым через леса, холмы и долины, но дети-то не смогут, и это главное.
Она встретилась с Фульком глазами, и ее дыхание участилось.
– Ты бы отказался от Уиттингтона ради меня и своих детей? – спросила Мод. – Согласился бы уступить в одном, чтобы получить взамен все остальное?
– А как же мои принципы и гордость, пятьдесят лет борьбы нашей семьи, включая шесть лет моего собственного противостояния с Иоанном? – Голос мужа звучал ровно, но не мог ввести Мод в заблуждение.
– Стоит ли оно того?
– Зависит от того, во что ценить честь. Как золото или как пыль?
– Стало быть, твоя честь бесценна, и поэтому цена твоей жизни – пыль.
– И поэтому я живу с честью, – возразил Фульк. – А без нее я стану пылью.
– Тогда нам больше не о чем говорить. – Мод прикусила губу, и слезы досады наполнили ее глаза.
Она понимала, что если прямо попросит мужа уступить, если будет умолять и рыдать, то он, может, и согласится ради нее и детей, но это будет пиррова победа. Фульк только что ясно дал ей понять, что в этом случае перестанет себя уважать. И что дальше? Он постепенно начнет негодовать на жену, которая заставила его уступить помимо его воли. Если Мод погубит честь мужа, то погубит и его самого. Ужасно, правда? А жить в изгнании, редко видеться, вечно прислушиваться, нет ли погони, – не ужасно? А больше-то ведь никакого выхода нет!
Завтра Фульк уедет. Они принадлежали друг другу одну только эту ночь, и Мод не хотела попусту тратить время на ссоры и взаимные упреки, когда каждый из них гонялся за своей призрачной целью.
По щекам у нее потекли слезы. Горло сжималось от попытки сдержать горе внутри. Мод слишком долго возилась с завязками на боку платья. Фульк положил руку поверх ее ладоней.
– Если бы я мог, то отказался бы, – сказал он.
– Знаю, – выдавила она. – Не говори ничего.
Шнуровка завязалась узлом, а Мод сквозь слезы ничего не видела и не могла ее распутать. Фульк попытался помочь, но у него дрожали руки, и в конце концов пришлось разрезать веревку ножом. Мод высвободилась из платья – это было непростым делом, учитывая целые ярды ткани и маленькое пространство кровати. Раскрасневшаяся, задыхающаяся, вся в слезах, она встала на колени на кровати и посмотрела на Фулька, впитывая его запах и вбирая глазами его суровую мужскую красоту. Ее буквально сжигало желание, но она знала, что сможет только пригубить чашу, и от этого захочется пить еще больше, однако, увы, не будет возможности. Взявшись руками за край сорочки, Мод стянула и ее и под громкий стук сердца, пока еще были силы держать себя в руках, вынула шпильки и распустила косы, окутав себя шелком серебристых волос.
– Господи! – тихо произнес Фульк.
Он прикоснулся к их сиянию, а затем осторожно отодвинул в сторону, так чтобы его ладонь легла на кожу жены. На ее горло, на ее плечо, на ее грудь. Мод ахнула. Она встретилась с мужем глазами, увидела в них всю тяжесть страсти и усилие сдержать ее. Но сегодня это было не важно.
Она оттолкнула его ладонь, порывисто обняла Фулька руками за шею и увлекла на кровать. Тела их соединились.
– Ну же! – отчаянно потребовала она. – Возьми меня прямо сейчас!
Все это звучало эхом их первой ночи: закрытое пространство создавало ощущение интимности, соседство других людей придавало соитию особую пикантность, а понимание преследовавшей их опасности усиливало нетерпение, и так уже изрядно накопившееся за долгие месяцы, проведенные порознь. Это было раскаленное добела пламя, стремительное, буйное, все сметающее на своем пути.
Вынесенные на берег волной, захлестываемые последними ее брызгами, они лежали, утонув друг у друга в руках, и тяжело дышали, как пловцы, только что спасшиеся от бешеного прилива. Мод прижалась к Фульку, не желая расцепляться, влечение лишь усилилось от краткого насыщения. Она чувствовала, как вздымается и опадает его грудь, как грохочет сердце, словно несущийся галопом табун. У них была только сегодняшняя ночь, и воспоминаниям о ней предстояло поддерживать Мод еще целую вечность.
Второй раз был медленным и томным, как мягко набегающий на берег прибой, а потом они вместе дремали на мелководье, вновь вынырнув на поверхность где-то к рассвету, чтобы опять соединиться в мучительной жажде и наслаждении на самом краю разлуки.
