— Кости брошены, о Джусс, — сказал Лорд Брандох Даха. — И королева выиграла.
— Мадам, — сказал Джусс, — клянусь, что никто тебя и пальцем не тронет и ты будешь вольна делать все, что захочешь. Тебя будут уважать и почитать, и, если захочешь, ты сможешь завести себе друзей. И, ради твоего брата, мы сделаем для тебя все, только попроси. — Но она по-прежнему глядела на него сверкающим взглядом, и он добавил: — Но я прошу тебя, не накладывай на себя руки. Ради тех, кто даже сейчас, в эту роковую ночь, смотрят на нас из неведомых пустынных земель за мрачным озером, не делай этого.
Стоя лицом к нему, с высоко поднятым кубком в правой руке, Презмира положила левую на медные пластины кольчуги Корунда, закрывавшей могучие мускулы его груди. Потом ее рука коснулась его бороды, и, внезапно, отдернулась; и, через мгновение, опять успокоилась на груди. Изменившийся свет отчасти смягчил ее строгую восточную красоту, и она сказала: — Юной отдали меня Корунду. Этой ночью я опять буду спать с ним, или царствовать вместе с ним среди могучих народов мертвецов.
Джусс шевельнулся, хотел что-то сказать, но она остановила его взглядом, тело ее опять стало привычно жестким, и львица выглянула из ее бесподобных глаз. — Неужели победа так затуманила твой ум, — сказала она, — что ты решил, будто я — Княгиня Пиксиландии, Королева далеко протянувшейся Чертландии, жена величайшего воина Карсё, ужаса всей земли — я буду жить у тебя на содержании? О милорды Демонландии, добрые ограниченные дураки, я не хочу больше слышать ваши глупости. Лучше снимайте ваши шляпы перед глупой ланью, бегающей по горам, и, убив ее самца, молите ее жить среди ваших баранов. Если жестокий мороз, уничтожив и заморив голодом все остальные нежные цветы в саду, скажет розе "Живи со мной", неужели она послушается своего волка-поклонника?
С этими словами она выпила кубок и, отвернувшись от Лордов Демонландии с видом королевы, отворачивающейся от не стоящей внимания толпы, встала на колени перед гробом Корунда, белыми руками обвила его голову и уткнулась лицом в его грудь.
Задушенным слезами голосом Джусс приказал Бремери унести тела Корсуса и Зенамбрии, а также сыновей Корунда и Корсуса, лежавших на полу, и завтра почтительно предать их земле. — Что касается Лорда Кориниуса, приготовьте ему достойное ложе, на котором он пролежит эту ночь здесь, в зале, а завтра мы похороним его в аллее перед Карсё, как и подобает столь знаменитому капитану. Но великого Корунда и его жену нельзя отрывать один от другого, и, ради их любви, они должны успокоиться в одной могиле, рядом друг с другом. И, прежде чем мы вернемся домой, я воздвигну в их память монумент, каковой положен великим умершим королям и принцам. Ибо царственен и благороден был Корунд, могучий воин и умелый боец, хотя и наш злейший враг. И настоящим чудом были узы любви, связавшие его и эту бесподобную королеву. Кто из женщин мог бы сравниться с ней в верности и величии сердца? И, конечно, в беспримерных горестях.
Потом вышли они во внешний двор Карсё. Ночь несла на себе следы великого потрясения, уже прошедшего, и разорванный облачный покров еще висел на лике небес. В разрывах облаков сияли звезды, и луна, видимая больше чем наполовину, спускалась к Тенемосу. Чувствовалось дыхание осени, и Демоны слегка замерзли, вдохнув прохлады после тяжелого воздуха пиршественного зала. Еще дымились руины Железной Башни, повсюду валялись огромные закопченные обломки кладки, и вся земля казалась каким-то куском первозданного хаоса; из нее и из болотистой местности за Карсё вверх поднимались столбы дыма, как если бы горела сера. Вокруг этих адских столбов кружили грязные ночные птицы и летучие мыши на кожистых крыльях; они летали рывками, иногда пролетая через столбы, и в сгустившейся мгле их можно было увидеть только тогда, когда они оказывались на фоне луны. Из мрачных болот доносились далекие плачущие голоса: дикие рыдания, всхлипывания и долгие стоны то возносились к небу, то опять замирали.
Джусс положил руку на плечо Голдри и сказал: — Это не жалобы земных созданий и не тех летучих мышей и сов, которые кружат над серным дымом. Это плачут лишившиеся хозяина фамилиары. Много их, служивших Королю, простых духов земли, воздуха и воды; своим магическим искусством он полонил их, заставляя приходить, уходить и исполнять его волю.
— Ни они, — ответил Голдри, — ни мечи Ведьмландии не помогли ему против наших мечей и нашей силы: мы разбили на куски его мощь и убили всех его лучших людей.
— Да, истинно это, — сказал Джусс, — и все-таки на земле не жил никто более великий, чем Король Горис XII. Когда после этой долгой войны мы заперли его в Карсё, как оленя в загородке, он не побоялся во второй раз испытать судьбу, на этот раз один, без чьей-либо помощи, а ведь любой другой умер бы после первой же попытки. И он хорошо знал, что тот, кого он вызвал из бездны, должен разорвать его куски, если он ошибется хотя бы на йоту, как и было в первый раз, но тогда его спас верный сторонник. И посмотри, как торжественно обставил он свой уход: удар грома невообразимой силы; черное дымящее Карсё, ставшее его надгробием; мертвые лорды Ведьмландии; сотни наших и их солдат; духи, плачущие в ночи над мертвым повелителем — все это стало его погребальным пирогом.
И вернулись они в лагерь. В положенное время луна села, облака разошлись и спокойные звезды снова пошли по своему вечному пути под покрывалом ночи, как если бы эта ночь ничем не отличалась от всех других. Но все-таки именно тогда по Ведьмландии ударил молот судьбы и разбил ее на куски.
XXXIII. КОРОЛЕВА СОФОНИСБА В ГЕЛИНГЕ
О ВЕЛИКОЛЕПНОМ ПИРЕ, ДАННОМ ЛОРДОМ ДЖУССОМ КОРОЛЕВЕ СОФОНИСБЕ, ПИТОМИЦЕ БОГОВ, И О ОБСТОЯТЕЛЬСТВЕ, КОТОРОЕ УДИВИЛО ЕЕ БОЛЬШЕ ВСЕХ ЧУДЕС И ДИКОВИНОК, УВИДЕННЫХ ЕЮ В ДЕМОНЛАНДИИ; А ТАКЖЕ РЕДКИЙ ПРИМЕР ТОГО, КАК, ПРОТИВ ВСЕХ ОЖИДАНИЙ, ТОЙ ВЕСНОЙ МИР РОДИЛСЯ ЗАНОВО.
ПРОШЛИ месяцы, и настало время года, когда Королева Софонисба, согласно своему обещания, приплыла в Гелинг в гости к Лорду Джуссу. Одним апрельским утром, в безветренную тихую погоду, каравелла из Зимиамвии с Софонисбой на борту вошла в гавань Сторожевого Мыса.
Весь восток превратился в жилище золотого рассвета. Картадзе, резко очерченный, как будто вырезанный из меди, все еще прятался от солнца; тень от гор накрыла гавань, низкие холмы, рощи каменных дубов и земляничных деревьев, спавших в сине-фиолетовой темноте, в то время как аллеи розового цветущего миндаля и белые мраморные набережные, воплощавшие бледную проснувшуюся красоту, отражались как в стекле в спокойной поверхности моря. Начинающийся день уже осветил западный берег гавани и местность за ним. На самых высоких вершинах гор еще лежал снег. Гордо стояли они, омытые солнечным светом, на фоне синего неба: Дина, Трезубец Нантреганона, Копье Шарда, и все пики Невердейла и Торнбэкского кряжа. Утро радостно смеялось на их высоких кряжах и целовало леса, которые цеплялись к их более низким предгорьям: волнующиеся леса, где богатые оттенки коричневого и фиолетового рассказывали о почках, усеявших каждую маленькую веточку на мириадах толстых и длинных ветвей. Белые туманы покрывалом лежали на заливных лугах там, где Тиварандардейл спускался к морю. На берегах островов Ботри и Скарамси, на материке, рядом со Скалой Тремнира, и южнее Оуслсвика, поляны среди березовых лесов окрасились в желто-золотой свет: расцвели нарциссы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
