При основательном взгляде на слово человеческое делается понятною причина строгого приговора Господня, которым определено и возвещено, что человеки дадут отчет в каждом праздном слове. Божественная цель слова в писателях, во {стр. 551} всех учителях, а паче в пастырях — наставление и спасение человеков: какой же страшный ответ дадут те, которые обратили средство назидания и спасения в средство развращения и погубления! — Святой Григорий Богослов писал стихами с возвышенною, глубоко благочестивою целию: доставить христианскому юношеству чтение и образцы в поэзии, сделать для них ненужным изучение языческих поэтов, дышащих сладострастием и прочими страстями, дышащих богохульством. Искренне желаю и для Вас цели Богослова, находя Вас способным в известной степени удовлетворить этой цели, — и мзда Ваша будет многа на земле и на небе. Возложите на себя иго этой цели, как обязанный в свое время представить отчет в данном Вам таланте Подателю его. Возложите на себя труд достигнуть этой цели. Займитесь постоянно и смиренно, устранив от себя всякое разгорячение, молитвою покаяния, которою Вы занимаетесь; из нее почерпайте вдохновение для писаний Ваших. Затем подвергните собственной строгой критике писания Ваши, и, при свете совести Вашей, просвещенной молитвою покаяния, извергните беспощадно из Ваших сочинений все, что принадлежит к духу мира, что чуждо духу Христову. Горе смеющимся ныне! Это — слова Христовы! это — определение, исшедшее от Бога! Невозможно устранить их никаким словоизвинением. Судя себя и рассматривая себя, Вы увидите, что каждое слово, сказанное и написанное в духе мира сего, кладет на душу печать свою, которою запечатлевается усвоение души миродержцу. Необходимо в таких словах, исторгнутых увлечением и неведением, покаяние. Необходимо установить в сердце залог верности Христу, а отпадения сердца от верности, по немощи нашей, врачевать немедленно покаянием и устранением от себя действий, внушенных неверностию, соделанных под влиянием духа и духов, нам льстящих и вместе жаждущих погибели нашей.
В воображении моем уже рисуется книга стихотворений Ваших, Ваших песнопений, достойно именуемых и священными, и изящными. О! да увижу событие ожидания моего, да возрадуюсь о нем радостию духовною! — О себе не говорю Вам ничего: Вы увидели больше, нежели сколько могу сказать. И паки благодаря за труд, принятый Вами для посещения меня, призывая на Вас благословение Божие и прося Ваших {стр. 552} святых молитв, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть
Вашего Высокопреподобия покорнейшим слугою.
Е<пископ> Игнатий.
11 августа 1864 года.
№ 21
Ваше Высокопреподобие,
Высокопреподобнейший отец Игумен!
Примите мое усерднейшее поздравление с наступающими праздниками и Новым Годом. Вместе с тем прошу у Вас прощения в продолжительном молчании, причиною которого то, что я от болезненности сам не свой.
Несомненно то, что в стихотворениях Ваших встречается то чувство, которого нет ни в одном писателе светском, писавшем о духовных предметах, несмотря на отчетливость стиха их. Они постоянно ниспадают в свое чувственное, и святое духовное переделывают в свое чувственное. Душа не находит в них удовлетворения, пищи. Как прекрасен стих в «Аббадоне» Жуковского! и как натянуто чувство! очевидно: в душе писателя не было ни правильного понимания описываемого предмета, ни истинного сочувствия ему. По причине неимения истины он сочинил ее и для ума и для сердца, — написал ложную мечту, не могущую найти сочувствия в душе разумного и истинно образованного, тем более благочестивого читателя.
Мне очень нравился метод Пушкина по отношению к его сочинениям. Он подвергал их самой строгой собственной критике, пользуясь охотно и замечаниями других литераторов. Затем он беспощадно вымарывал в своих сочинениях излишние слова и выражения, также слова и выражения сколько-нибудь натянутые, тяжелые, неестественные. От такой вычистки и выработки его сочинения получали необыкновенную чистоту слога и ясность смысла. Как они читаются легко! в них нет слова лишнего! Отчего? от беспощадной вычистки. Почитав Ваши стихотворения и дав в себе сформироваться впечатлению от них, нахожу, что и Вам необходим этот труд. {стр. 553} Как ваши сочинения легко читаются! сказал Пушкину его знакомый. От того, отвечал Пушкин, что пишутся и вырабатываются с великим трудом. Смею сказать, что и я стараюсь держаться этого правила.
Мой сборщик, умный монах, лет 50-ти, возвратился с Кавказа и с приволжских губерний. На Кавказе принят был очень радушно, но насбирал мало по причине оскудения страны от неурожаев, а паче по причине общего и быстрого охлаждения народа к Церкви. Ему говорили мои знакомые: только три года Владыка от нас, а ему не узнать бы теперь народа, так он переменился. В Саратове Преосвященный подписал книгу для сбора на месяц; после этого сборщик был принят только в два дома; в каждом дали ему по 15-ти коп<еек> сер<ебром>. Между тем строится в городе огромный театр, как бы некий Кафедральный Собор. Приезжающие сюда богомольцы из других губерний сказывают, что монастыри, содержащиеся подаяниями, приходят в крайний упадок, по причине изменения, последовавшего в направлении всего народа. Живем в век быстрейшего прогресса.
Прося Ваших святых молитв и призывая на Вас благословение Неба, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть
Вашего Высокопреподобия
покорнейшим слугою
Епископ Игнатий.
16 декабря 1864 года.
№ 22
Ваше Высокопреподобие,
Высокопреподобнейший отец Игумен!
Приношу Вам искреннейшую благодарность за письмо Ваше от 1-го февраля. Удивило меня поздравление Ваше с поправлением моего здоровья, тем более, что получено мною такое поздравление от многих. О, когда бы это было справедливо, хотя в некоторой степени, и мне дана была хотя некоторая деятельность келейная, — келейная, не более того. Дело в том, что с половины сентября принимаю лекарство, которое очень гонит золотушные и ревматические мокроты, но вместе с тем производит крайнее изнеможение и отнимает все способ{стр. 554}ности и всю возможность заниматься. Судя по обилию отделяющихся мокрот, можно заключать, что естественно последовать облегчению от болезни, хотя некоторому, по окончании курса лечения.
Удивило меня и то, что Вы помните день моего рождения! Спаси Вас Господи!
Воля Божия да совершается над нами. На земле нет прочного мира: такой мир на небе. Европейские народы всегда завидовали России, и старались делать ей зло. Естественно, что и на будущее время они будут следовать той же системе. Но велик Российский Бог. Молить должно Великого Бога, чтоб Он сохранил духовно-нравственную силу нашего народа — православную веру. По крайней мере мне, при страшной немощи моей, желалось бы в покаянии закрыть глаза, доколе не умолкло в храмах Божиих славословие Бога.
Прошу и Ваших святых молитв о мне, грешном, и о всем православном народе нашем. Благословение Божие да почиет над Вами и над вверенным Вам братством. С чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть
Вашего Высокопреподобия
покорнейшим слугою.
Е<пископ> Игнатий. 13 февраля 1865 года.
P. S. В С.-Петербурге оканчивается печатанием моя книга в 2-х томах под названием «Аскетические Опыты». Из нее читан был Вам разговор старца с учеником о Иисусовой молитве. Напечатание должно окончиться в последних числах февраля или первых марта. Потрудитесь поручить кому-либо принятие экземпляра, назначенного для Вас, от Петра Александровича, квартирующего у Знамения на Лиговке в доме Фридерикса, в меблированных нумерах Щербакова.
№ 23
Высокопреосвященнейший Владыко
Милостивейший отец и Архипастырь!
Нижайше благодарю Ваше Высокопреосвященство за ответ, которым Вы меня удостоили и за доверенность к моему взгля{стр. 555}ду на Ваши сочинения, взгляду помраченному и страстями и сопребыванием с миром, который уничтожает нашу духовную зоркость своею пестротою. Только чистая и тихая вода отражает небо. Обозреть здание, весьма высокое, надобна лествица; основание здания глубокое, твердое и со многими тайниками нельзя поверить без светильника и путеводной нити. Страшно взглянуть вниз с безмерной высоты, и нелегко чувствуется во глубине.
Не сознаю в себе достаточных сил для обозрения и оценки Ваших творений, потому именно, что никто из моих современников — писателей духовных по профессии и аскетов по жизни — не достигал столько той высоты отеческих писаний и ее глубины, как Ваше Высокопреосвященство. Об этом я говорил однажды бывшему обер-прокурору графу Толстому. Он был несколько удивлен моими словами: тогда Ваши сочинения были менее известны и то немногим и не все в совокупности. Теперь Его Сиятельство может поверить мои слова на самом деле, если только он читает духовные книги. Сознавая всегда великость Ваших духовных знаний и Ваших трудов, я всегда сознавал и в себе неспособность следовать Вашему примеру, и по причине моей жизни, протекшей до знакомства с Вами в мирской суете, и по моему несколько расстроенному воображению, которое всегда своими красками расцвечивало духовные очерки, требующие не яркости, а правильности и точности. Всегда в мир определенный круг православия вносил свои произвольные прибавки, и многого труда стоило покорить ум в простоту верования.
