может привести к последствиям. О том, как привык видеть себя только врачом. И вот теперь — ресурс. Инструмент.
Как долго это продолжится?
— Вы должны показать результаты.
Голос Сталина остаётся ровным, но в нём звучит что-то почти неуловимое — оттенок предупреждения, требовательности, ожидания.
— Люди ждут. Государство ждёт.
Каждое слово отрезает возможности для манёвра.
— И мне не нравится, когда ожидания не оправдываются.
Тишина.
Мирослав чувствует, как пересыхает горло. Он знает, что ответить нужно, но слишком многое сейчас происходит внутри, и каждое слово, которое он подбирает, кажется неправильным.
Сталин смотрит на него внимательно, оценивая, словно хочет понять, как тот переваривает сказанное.
— Вы же умный человек, доктор Миргородский.
Голос чуть смягчается, но от этого не становится легче.
— Понимаете, что отступать некуда?
Мирослав кивает.
— Понимаю.
Тихо, но твёрдо.
Возможно, слишком быстро.
Возможно, слишком медленно.
Но Сталин удовлетворён. Он медленно вытаскивает трубку, закуривает, в воздухе тут же растворяется терпкий, густой дым.
— Тогда продолжайте. Впереди ещё много работы.
И только сейчас Мирослав осознаёт, что их разговор подошёл к концу.
* * *
Ночной воздух обжигает кожу, но Мирослав не чувствует холода. Он идёт медленно, размеренно, будто отмеряя шаги с той же точностью, с какой накладывал швы или рассчитывал дозировку анестезии. Пальто тяжело давит на плечи, и даже ткань кажется чужой — слишком плотной, слишком грубой, не такой, какой он привык её ощущать.
Город перед ним раскинулся, как безмолвный свидетель. Тени от фонарей удлиняются, и каждый его шаг вытягивает из тьмы новые очертания — мостовые, стены, вывески магазинов, фигуры редких прохожих. Все они живут своей жизнью, не зная, что несколько минут назад в одном из кабинетов правительственного здания произошло нечто, что, возможно, изменит не только его, но и этот мир.
«Это не просто разговор».
Эти слова давят на виски, оседают в груди тяжёлым осадком.
«Это обязательство».
Он знал, на что идёт, подписывая бумаги. Но одно дело — понимать это в теории, и совсем другое — осознавать, что тебя поставили перед фактом: теперь ты часть системы, и выхода нет.
«Я уже подписал эти бумаги».
Он думает о том, сколько раз в своей жизни оставлял подписи на документах. Медицинские отчёты, истории болезней, заключения о проведённых процедурах — там всегда была строгая, холодная объективность. Он фиксировал факты, утверждал реальность. Но эта подпись была другой. Она не просто зафиксировала его участие — она сделала его частью чего-то большего.
«А значит, пути назад нет».
Шум шагов по мостовой. Далёкий голос на углу улицы, спор двух мужчин, запах гари и сырости. Всё кажется привычным, и в то же время не таким, каким было раньше. Он проходит мимо витрины, и на секунду его взгляд ловит собственное отражение.
Чужой человек.
Он смотрит в свои же глаза, но не узнаёт их. Взгляд слишком тяжёлый, слишком острый, с той глубиной, которая бывает только у тех, кто осознаёт: судьба больше не принадлежит им.
Мирослав медленно моргает.
Фонарь над головой моргает вместе с ним, и на секунду его лицо исчезает в темноте.
Глава 52
Темная улица
* * *
Ноябрьский вечер давил влажным холодом, пропитывал ткань пальто, пробирался под воротник, оставляя на коже тонкую дрожь. Дождь давно прекратился, но воздух ещё хранил его запах — тяжёлый, сырой, с примесью асфальта и мокрых листьев. Фонари отбрасывали редкий, неверный свет, превращая улицу в полосу теней, прерывисто сменяющихся пятен тусклого свечения.
Мирослав шёл размеренно, погружённый в собственные мысли, неслышно ступая по мокрому асфальту. Разговор со Сталиным продолжал звучать в его голове — отрывистыми фразами, твёрдыми интонациями, обещанием будущего, из которого уже не было дороги назад. Он сделал выбор. Подписал бумаги. Отныне не просто врач, не просто стоматолог, а часть системы, на которую смотрят, за которой наблюдают, от которой ожидают результатов.
Его пальцы невольно сжались в карманах пальто, ощущая прохладный металл зажигалки, но курить не хотелось. Напряжение в висках отдавалось мерным эхом, шаги казались глухими, оторванными от реальности. Вдали, где улица изгибалась, свет фонарей становился редким, улица казалась почти пустой.
Но что-то было не так.
Лёгкое движение в тени переулка, почти незаметное, но инстинктивно уловленное краем сознания. Шаги за спиной — едва слышные, но отчётливые. Мирослав замедлил шаг. Не оглядываясь, сосредоточился на звуке. Два, может, три человека. Идут несинхронно, но уверенно.
Темнота переулка жила своей жизнью — недвижимой, застывшей, как смазанный на холсте фон, почти неразличимый на фоне влажного ноябрьского воздуха. В этом мраке возникло движение — не резкое, не грубое, но выверенное, словно человек, шагнувший в свет фонаря, не сомневался, что ему позволено выйти вперёд.
Мирослав остановился.
Альфа был высоким, массивным, его силуэт заполнил пространство между стенами домов, перекрыл проход, оставляя только один очевидный вариант — отступить. Но Мирослав не отступил. Лицо незнакомца появилось в пятне слабого света: тёмные волосы, резкие черты, чуть прищуренные глаза, в которых скользнуло что-то ленивое, насмешливое, но оттого не менее опасное.
— Ты куда так спешишь? — голос был хриплым, с хищной ноткой удовлетворения, как у человека, который заранее знал, что добыча у него в руках. — Быть таким красивым опасно.
Мирослав не ответил сразу. Не вздрогнул. Не позволил себе резких движений. Только глаза его оставались холодными, синими льдинками под светом фонаря.
Альфа склонил голову, ухмыльнулся.
— Что, молчишь? Или ты слишком гордый, чтобы поговорить?
Прежде чем Мирослав успел сделать шаг в сторону, мужчина уже тянулся к его запястью. Не торопливо, не грубо — уверенно. Как будто так и должно быть. Как будто он имел на это право.
Сжатие пальцев — тёплых, чужих, с лёгкой тяжестью уверенности, что их не оттолкнут.
— Не трогайте меня, — Мирослав заговорил спокойно, ровно, но в этом спокойствии была сталь.
Альфа усмехнулся.
— Да ладно, зачем такие формальности? — он чуть сильнее сжал запястье, как будто проверяя, насколько далеко можно зайти.
Мирослав почувствовал, как холод в груди разливается по телу, собирается в точке напряжения между рёбрами. Ему приходилось сталкиваться с подобным и раньше — в другом мире, в
