Очевидно, я требую лишнего. Сентиментальность отжила. Мы видели так много страшного, что место содрогания занял иммунитет. Миллионы трупов, минуту назад бывших живыми людьми, представить себе невозможно. И мальчики играют с завитками дыма, слушая и не слыша, как шевелилась земля над закопанными заживо евреями. Опять эти евреи! Как не надоест?
Мальчики таковы, какими их воспитало окружение. Все они – токари и слесаря невысокой квалификации, зарабатывают немного. Ни один, насколько мне известно, не живет на свои средства, все – на родительском иждивении. Заработок свой они тратят исключительно на собственные – не нужды, а удовольствия: кино, папиросы, выпивка, шикарная рубашка (пальто справляют родители). И все они, желая заработать, гонят и гонят побольше, – и без устали, до хрипоты, до остервенения ругаются с контролером ОТК (отдела технического контроля), утверждая, что наработанный ими для количества брак – он вовсе не брак, а годная продукция. И эта погоня за заработком, и это равнодушие к закопанным заживо – не сами же собой родились!
Особенно напорист в проталкивании брака Валентин, хорошенький мальчик с челкой до бровей. Сменного мастера и работников ОТК он считает своими личными врагами. Как-то я спросил его:
– Валя, а что, если шпилька, которую ты выточил, выпадет из гнезда? Авария же получится, ты представляешь, авария в шахте! Еще убьет кого-нибудь… Ты не видал раздавленного человека?
– Это дело не мое, а слесаря. Пусть забьет шпильку плотнее!
– Твою шпильку не забьешь, она насквозь пролетает. Да и слесарь – такой же парень, как ты. Почему он обязан думать об аварии, а ты – нет? Подумай!
Валентин пожал плечами и отвернулся. И надоел же я ему! И кто их придумал, этих предков? Зачем ему нравоучения?
Видно, я действительно требую лишнего. Валентин сам знает, как жить. Его учитель – жизнь, она преподает незаметно и не в форме надоедливых нравоучений. Если девушка за один год могла поддаться влиянию этого города – города без камуфляжа, где жестокость уголовников и надзирателей просачивается сквозь каждую щелку, что говорить о тех, кто родился и вырос здесь.
Да и сам город не окружен стеною. Воркута связана со всей страной – и магистралью, построенной на костях заключенных, и всеми видами общественной связи. Все города сообщаются между собой. В обществе, как и в физическом теле, действует система сообщающихся сосудов.
Гриша Баглюк и остальные мои друзья – такие же законные сыновья своего времени, как строители Днепрогэса, как солдаты Отечественной войны. Но и как оба Самодурова, как Корнев. Как эти мальчики из моего цеха.
Гриша был шахтер – так ведь и Корнев из донецких шахтеров. Революция открыла перед каждым рабочим невиданные возможности: вести людей вперед, управлять общественными процессами. Но тем самым она создала и опасности, уже через три года после смерти Ленина породившие артемовщину.
Два яблока висят на одной ветке. Крепчает ветер, раскачивает ветку. Одно яблоко падает, второе остается висеть. Случайность? Подними упавшее яблоко, разрежь его и найдешь внутри гусеницу. Она проточила сердцевину, сожрала семечки, ослабила плод. Гусеница могла заползти в другой плод – тут, действительно, дело случая. Но лёт бабочек, кладущих яйца, из которых рождаются гусеницы, не случаен. Лёт бабочек непременно и непреложно сопутствует созреванию плода.
Власть, которую получили герои артемовщины, все эти кумовья и вояки, закружила и расшатала их, и они упали с родившего их дерева. Видно, какая-то гусеница подгрызла их сердцевину и съела их совесть.
Пороки юношества приобретают иную форму, когда юноша взрослеет. Так гусеница вылетает из кокона преображенной, в виде яркой бабочки, которая теперь сама способна класть новые яйца. Приспособленчество, конформизм, лицемерие, чинопочитание – пороки взрослого человека – спрятаны под ярким узором красивых идейных лозунгов. Но бабочка – всего лишь перевоплощенная гусеница. Размеренно двигая челюстями, гусеница завтракает, потом ловко пускает в воздух кольца дыма и выплевывает крошки табака. А взрослая "окрыленная" бабочка подскажет, что плюнуть надо именно на могилу… Невольно вспоминается критическая свистопляска вокруг стихотворения Е. Евтушенко "Бабий яр".
* * *
Закономерна, думается мне, резкая поляризация в молодом поколении: эпоха толкает часть их к одному полюсу, других – к противоположному. Чем гаже одни, тем прекраснее другие. И происходит этот раздел не от классово-враждебной мозоли, как упрощенно представляют себе (и нам) доморощенные хирурги, неспособные подняться выше сапог и всегда готовые резать. Это куда сложнее, чем влияние цинизма, скептицизма или другого опасного изма. Оставаясь политическим явлением, оно несколько напоминает химическую реакцию, в результате которой образуется новое соединение, а элементы, не вошедшие в него, падают на дно сосуда или всплывают в виде пузырьков газа. Некоторые газы так неприятно воняют!
Герой нашего времени молод, как были молоды друзья Фиделя Кастро, когда они восстали против режима Батисты, как были молоды мы сами в двадцатых годах. Герой нашего времени не только наш современник, он и среди народов, чья молодость вся впереди, даже если они имеют за спиной тысячелетия истории. Европу когда-то называли Старым Светом, Америку – Новым. Есть земли древнее Старого Света, но новее Нового.
Одну легенду этих земель я передам, как она мне запомнилась. Название книги, где я нашел ее, забылось. Речь пойдет о двух братьях.
"Старший преуспел в ремеслах, он любил искусство, завещанное ему отцом: ковать и обрабатывать железо для пахоты, для боя, для радости в трудах и счастья в сражениях. Средь суеты и гомона базара, средь звуков бубна и ослиных криков, стучал его послушный молоток. И звон дамасского клинка печалил жен, но радовал мужей.
Аллах внимал молитвам кузнеца, и дым горна, как столб витой в мечети, вздымался прямо к Божьему престолу и упирался в синий купол неба. И в доме кузнеца царило изобилье, и каждый шаг его творился с благочестьем. Кузнец ковал – он счастлив был в труде, направленном к погибели неверных, как сказано в Коране: "И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас: ведь соблазн хуже, чем убиение". И эти мудрые слова кузнец писал на рукоятках чернью.
Но изредка, в вечерний тихий час, пред ним вставало детство и мать, согбенная в заботах, и младший брат… Где он теперь? Твердит ли он по-прежнему: "Я тоже человек перед Аллахом"? Иль гордость потерял в бесчисленных трудах на выжженной земле неведомого края, куда ушел в неистовом порыве, чтоб человеком стать перед Аллахом?
Аллах велик – но трудно жить в далеком том краю. За маленькое поле, что младший поливал своим соленым потом, он уплатил и золотом, и кровью. В камнях кишели змеи, а холм, где он свой дом построил, так издавна и звался "Скорпионов холм". Он уничтожил змей и скорпионов, но люди, ослепленные Аллахом, коварней змей и злее скорпионов. И, подползая к низенькой ограде, они пускали стрелы в играющих под пальмою детей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
