Когда дети улеглись, она отправилась к родным. Застала их уже за ужином; настроение в доме было несколько подавленное. Эльза с женихом по обыкновению перебранивались; сущие дети — как сойдутся, так и сцепятся, а врозь им скучно! Эльза, по-видимому, слишком много танцевала накануне с другим кавалером, и Яльмар обиделся.
— Я отлично видел, как он потом сидел и пожимал тебе руку! — упрекал он Эльзу с мрачным видом.
— Ах, замолчи, пожалуйста! Нечего тебе попрекать меня, — отвечала Эльза. — Ты сам поцеловал Мари в шею, когда помогал ей надевать горжетку. Думаешь, я не видела?
И они продолжали в том же духе. Кончилось тем, что Эльза ушла на кухню и там разревелась.
— Нечего сказать, хороши вы оба! — говорил Ларc Петер, переводя взгляд с одной на другого. Он не мог с ними ничего поделать. Сине молчала.
Вскоре, однако, Эльза с женихом помирились и отправились вместе в театр.
— Ах, хорошо иногда отдохнуть! — сказал Ларc Петер после их ухода. — Можно и расположиться поудобнее!
Он придвинул к лампе кресло и уселся в него с газетой. Когда будущий зять бывал у них дома, то всегда садился в кресло.
— А зачем он вечно торчит у вас? — спросила Дитте.
— Да видишь ли, ему больше и деваться некуда. Кроме того, они друг без дружки ни на шаг. И заработок у него маленький, а чтобы мальчишка не пропал, пришлось его пригласить столоваться у нас.
— Да вы бы прямо поселили его у себя, — с легкой иронией заметила Дитте.
— Мы с матерью толковали об этом, — серьезно ответил Ларc Петер. — Но ведь кто их знает, может, еще и разойдутся? Так лучше, пожалуй, не сближаться так рано.
Дитте кое-что смекнула. Но не ей было подавать свой голос, и она промолчала.
По некоторым признакам видно было, что дела у отца пошатнулись.
— Как идет торговля? Неважно? — спросила она.
— Так себе, — ответил Ларc Петер, — Нашим покупателям теперь приходится слишком туго, им теперь не до покупок.
— Отец слишком дорого покупает вещи сам и слишком дешево продает их, — вставила Сине.
— Не всякому приятно наживаться на чужой беде, вот в чем загвоздка! — сказал Ларc Петер. — Мало радости в том, что люди тащат тебе последнее — перину или что-нибудь такое, без чего им самим нельзя обойтись в такие холода! Покупаешь скрепя сердце, где же тут еще прижимать их в цене!
— Да! И отец часто дает им деньги, а вещей не берет, когда видит, что они продают самое необходимое.
— А они идут в лавку напротив да продают вещи нашему конкуренту прямо под носом у меня. Не очень-то это приятно!
Сине засмеялась.
— Ну, значит, не надо так поступать!
— А как же быть? Ведь не хочешь же ты, чтобы мы драли шкуру с бедняков?
Нет, этого Сине не хотела.
— Но я знаю, что нельзя разговаривать, набрав полный рот воды. Те, кто поприжимистее, процветают, а мы разоряемся. Что же ты думаешь, бедняки выиграют, если мы в трубу вылетим?
— Да, в том-то и беда!.. И нам есть тоже хочется! Но скверно, когда приходится жить чужой бедой, как вот нашему брату, старьевщику.
Ларс Петер совсем приуныл.
Но тут Сине пошла в спальню и вынесла проснувшегося ребенка. Ларc Петер сразу повеселел. Сама Сине опять была в положении. Дитте почему-то неловко стало, когда она подумала, что у них продолжают рождаться дети, но вместе с тем и любо было глядеть, как оживал и молодел отец, нянчась с малышом. Он подкидывал ребенка и хохотал от восторга. А малыш вцеплялся отцу в венчик уцелевших волос, слюнявил губенками его круглую лысину и визжал от удовольствия. Таким вот помнила Дитте отца с тех пор еще, когда сама была маленькой, — громогласным и веселым! И все малыши всегда были без ума от него. А задолго до того, как она его узнала, он водился и нянчился с другим выводком ребятишек, который таинственным образом исчез из его жизни, — как именно, Дитте никогда и не довелось узнать.
Ларс Петер ни чуточки не менялся!
X
ПОЗДРАВИТЕЛЬ ОТКРЫВАЕТ СВОИ КАРТЫ
Господин Крамер был последнее время какой-то странный. С ним что-то случилось, — он не кутил по вечерам, рано приходил домой и заваливался спать. Бывало, что он вовсе не вставал и дремал весь день, укрывшись с головой. В комнате было холодно, а кровь уже не грела его. «Слишком голубая! — говорил он. — Мы ведь старинного рода! По одному носу это уже видно!»
Дитте приносила ему газету, но Крамеру читать не хотелось.
Правда, он принадлежал к хорошей семье, но что толку, если она допустила его до гибели. Права была старуха Расмуссен, говоря, что чем меньше родни, тем лучше.
Однажды его притащил домой Червонная Борода, — с Крамером случился припадок на Новой Королевской площади, и он едва держался на ногах. К счастью, слабоумный оказался поблизости и помог ему, иначе полицейские сдали бы его в богадельню как бродягу. Когда Поздравителя укладывали в постель, он трясся всем телом, как больной пес.
— Водочки ему не хватает, — шепнул Червонная Борода.
И хоть он и был слабоумным, Дитте готова была признать, что он прав.
Вот и пришлось Поздравителю слечь, как он сам себе напророчил во хмелю, а Дитте угощать его овсянкой.
— Выкиньте его вон! — советовали соседки. — Охота сам кормить взрослого человека — такого дармоеда! Ежели это у него поплексия, так он может пролежать таким манером лет двадцать! Дайте знать полиции, и пусть его возьмут в больницу.
Но Дитте не могла на это решиться. Он был ее жилец, и она жалела его. Возможно, что он по своей вине дошел до такого состояния, — вел жизнь, прямо-таки сказать, безобразную, шатался по трактирам и никогда не ел вовремя. Но не в характере Дитте было доискиваться, кто и в чем виноват; начни только разбирать, по чьей вине люди впадают в нищету, конца не будет. Крамер нуждался в помощи, и этого было для нее достаточно.
Но трудно было понять, чем он, в сущности, болен. Карл знал одного врача, который был на стороне недовольных рабочих и не потребовал бы платы, если бы его позвали к больному. Но Поздравитель и слышать об этом не хотел. Ему было решительно все равно, что с ним будет, и он сам над собой подтрунивал.
— Вы ведь слышали, чем я болен? Идиот шепнул вам об этом! — злорадно говорил он. — Мало вам разве, что сам идиот это сказал?
В другой раз он постучал в стенку и встретил Дитте с самой торжественной миной.
— Откровенно говоря, вам бы хотелось знать, чем я болен? — серьезно спросил он. — Так знайте же! У меня заражение крови, злокачественное отравление организма. Я отравился в тот день, когда очутился лицом к лицу с ее милостью, моей бывшей супругой. Этого мой организм не вынес.
Дитте приходилось подкармливать его, чтобы не дать умереть от голода.
— Ну, как поживаете, господин Крамер? Не встанете ли сегодня? — спрашивала она по утрам, принося ему кофе.
— Право, не знаю. И для чего мне вставать, скажите на милость?
— Чтобы попробовать заработать немножко денег, подышать свежим воздухом. А то вы этак помрете.
— Ну, и что же? Кому от этого какой вред?
Днем она заходила к нему опять и приносила чего-нибудь горяченького.
— На кой черт это нужно? Ешьте сами вашу стряпню и оставьте меня в покое! — обыкновенно ворчал он. — Не желаю я вовсе ваших милосердных супов!
— Да ведь пьете же вы утром кофе? — находчиво возражала Дитте.
— Ну, это, черт побери, другая статья. Это входит в плату за комнату, — отвечал он сердито.
Это было верно, но он ведь и за комнату не платил, стало быть, разницы никакой не было. Дитте оставляла ему кушанье, и, когда заходила снова под вечер, все оказывалось съеденным. Жилец лежал и злился про себя.
— Что, торжествуете? — спрашивал он. — По глазам вашим вижу, как вы злорадствуете. Для женщин высшее счастье поставить на своем, даже если это им самим во вред. Знаете, что вам следовало бы сделать, фру Хансен? Выкинуть меня на улицу. Ведь за комнату я все равно вам не заплачу, даже если бы вдруг сделался миллионером. Поняли?
— Вы это только так говорите. Совсем вы не такой злой, каким прикидываетесь. На самом деле вы…
— Ну, кто же я на самом деле? Ну? Что же?
— Нет, это я просто так! — Дитте плотно сжимала губы, теперь ей хотелось подразнить его.
— Ах, просто так? Сказать вам, что вы подумали? Что я на самом деле честный простак. Но это ложь. Иначе я не валялся бы здесь. Честными людьми не пренебрегают, ими пользуются. Но вы добры до глупости, а потому я вас терпеть не могу. С добрых дураков надо шкуру драть!
— Это и без вашей помощи делается, — отвечала Дитте и уходила, захлопывая за собой дверь.
— С живых, с живых с вас драть шкуру! — кричал он ей вслед.
Дитте делала вид, что не слышит.
Так он лежал и молол всякий вздор. Трудно было решить, серьезно он болен или просто в нем желчь расходилась.
— Вы, пожалуй, верите в справедливость, фру Хансен? — спросил он Дитте однажды утром.
