Отношение Шушкевича к этим событиям, оцененное белорусской общественностью резко отрицательно, окончательно подорвало его позиции — вот и весь “секрет” его падения, над разгадкой которой почему-то ломали свои головы московские политологи, выдумывая какие-то сложные комбинаци. Противники Кравчука весомо набрали очки именно благодаря тому, что народ не любит коварства. А люди однозначно оценили как предательство и измену молчаливое согласие на расстрел Парламента и заключение в “Лефортово” Хасбулатова и Руцкого. Такой же была реакция и в других странах бывшего Союза. К тому же люди хорошо помнили, что Хасбулатов — Председатель Межпарламентской ассамблеи СНГ. Они помнили, что незадолго до переворота им был направлен в национальные парламенты содружества “Меморандум об экономическом, социальном и оборонном сообществе”, — и этот меморандум нашел понимание и поддержку. Люди спрашивали: "Где же реакция парламентов этих стран и их лидеров? Почему отмолчались? Они не имели права на молчание."
Такие же возгласы раздавались и во многих странах мира, хотя и они глушились проельцинским станом.
Английские лейбористы вторично после мартовской попытки Ельцина осуществить переворот осудили антиконституционный характер деятельности Ельцина, поддержали законность Российского Парламента. (40 парламентариев заявили протест против действий Ельцина). Турецкий парламент (спикер Хисамютдин Джиндорук) обратился в Европарламент с требованием осудить действия Ельцина. Ряд депутатов Греции, Франции, Италии, других стран потребовал создать международный трибунал для расследования преступных действий московской хунты. Но, ясное дело, эти попытки были блокированы правящими группами, в интересах которых был осуществлен этот кровавый переворот. Активные действия предприняли парламентарии целой группы арабских стран: Египта, Сирии, Иордании, Кувейта, требуя освобождения Председателя Российского Парламента из заключения в "Лефортово". Я им благодарен.
Глядя в недавнее прошлое — размышления о будущем
...Много напишут книг об этих трагических событиях. Будут писать и депутаты. Но смогут ли они понять все то значение сентябрьско-октябрьского Сопротивления? Не станут ли на один уровень с теми, кто начнет искать правых- виноватых в ряду самих конституционалистов, перенося обычные склочные вопросы на масштаб исторических оценок и исторических раздумий? Конечно, одни при этом будут обливать грязью весь депутатский состав, другие — часть его. Если первые прямо ставят перед собой задачу — реабилитировать мятежный Кремль во главе с Ельциным за расстрел Парламента, то вторые, участники Сопротивления, — своими “обличительными” действиями и словами против части депутатов, практически помогают первым в их клевете на Российский Парламент.
И по всей видимости, эти две крайние точки зрения наверняка сойдутся на уничижительной критике Председателя Верховного Совета. В этом тоже есть своя внутренняя логика — логика, порою, в отсутствие всякой логики, — в попытках беспричинного “дергания” Председателя; в том, что не было твердой его поддержки в условиях непрерывной травли. А ведь травили Председателя неслучайно — требовали от него того же, чего добились путем переворота: “не мешать” всевластию Кремля, не делать протесты, не ставить на рассмотрение Верховного Совета указы Ельцина, принимаемые с нарушениями Конституции, не пытаться контролировать правительство, хотя этого требует та же Конституция; не затрагивать “щепетильные вопросы”, типа коррупции высшего чиновничества и т.д.
Например, задавали даже такой вопрос: почему мы оказались не готовы к перевороту? Причем, “не готовы” не в политическом смысле, а в технико- организационном; надо было, говорили эти “критики”, чуть ли не готовиться к полугодовой осаде! Ну, что ответить на эти нелепые вопросы, имеющие или демагогический характер, или элементарное непонимание сути деятельности парламента. Разве парламенты могут готовиться “к осаде” своих зданий? Кстати, и в августе 1991 года мне задавали такой же нелепый вопрос. Если Закон преступает сама же власть в лице президента страны — надо буквально родиться с какой-то кривой головой, чтобы пытаться найти обвинение против Председателя Парламента — якобы он не готовил “оборону” своего Парламентского дворца! С другой стороны, в этого рода вопросах находит отражение в определенной мере и традиционный догматизм, полное непонимание того, что парламент — это не военный штаб и делать какие-то “организацонные” приготовления до наступления конкретного антиконституционного события — это нарушение Закона. Того самого Закона, который мы защищали 21 сентября — 4 октября. И если бы глава Парламента единолично решился бы на такие “приготовления”, он должен был бы подвергнуться отстранению.
Или — совершенно нелепое поверхностное обвинение, которое приходилось слышать, и читать от не знающих людей: якобы плохо обстояло дело с аналитической работой, информационным обеспечением. Наоборот, те наблюдатели, которые тщательно следили за деятельностью Верховного Совета, еще с 1992 года отмечали хорошо поставленную и аналитическую работу, и информационное обеспечение. Делались, в частности, сравнения между публичными выступлениями Президента и Председателя Парламента, тактикой в важных вопросах. И как правило, связывали это с аналитической работой.
Надо сказать, что этим двум направлениям работы я уделял приоритетное внимание еще с 1990 года. Аналитическая часть, хотя ею занимались лишь несколько профессиональных ученых-специалистов, была сильна своей опорой на научные центры, связь с индивидуальными специалистами, систему научных и прочих консультативных советов и центров, а также групп. Они не были жестко формализованы, но находились в постоянной связи и взаимодействии с Группой консультантов. А в кризисные дни наши аналитики без особого труда “проигрывали” все вероятные сценарии поведения Кремля, ситуации. И многое осуществлялось так, как и предвидели. А что касается информационной части — эта работа у нас была отлажена как нигде в других учреждениях, думаю, получше, чем в правительстве или в Кремле. Причем, людей занято здесь было в десятки раз меньше, чем в исполнительной власти.
Многое из того, что приходилось делать руководству Верховного Совета, люди, не очень хорошо знающие эту работу, или недооценивали, или полагали как нечто само собой разумеющееся. Например, создание парламентского телевидения. Какую упорную борьбу пришлось мне выдержать, чтобы создать эту телестудию! И даже сам Верховный Совет чуть не провалил “бюджет” этого телевидения. Формирование парламентских газет, журналов — опять борьба, опять требования непрерывных, изнурительных объяснений и пояснений, в том числе на Президиуме, на самих заседаниях Верховного Совета.
Вечная подозрительность парламентариев, нежелание серьезного осмысления всего происходящего, болезненная реакция на любые формы замечаний — на общем фоне непрерывно оскорбляемого Председателя Парламента, интрижки, склоки, сплетни. Причем, не зная всей меры его ответственности, не представляя, что ему приходится ежедневно работать по 16-18 часов, укрепляя связи с региональными представительными органами и непрерывно "мотаясь" по стране; осуществлять буквально надзор за законотворческой работой и т.д., и усматривая лишь внешнюю атрибутику “прелестей” парламентской власти — то одни, то другие группы депутатов вносили непрерывно разлад в большое и нужное дело становления парламентаризма и демократии — к великой радости тех, кто мечтал видеть Верховный Совет беспомощным. Думаю, однако, что эта история, скорее всего, останется в тени. На первый план будут выставлены “ошибочные сферы деятельности”, когда и в самом-то перевороте окажется виновным чуть ли не Председатель Парламента: традиционно он упрекался то в излишней склонности к компромиссу, то в недостатке этой склонности — как считалось выгодным той или иной группке депутатов толковать конкретные события.
Так что и на парламентской стороне было немало таких же бесстыжих деятелей, как и на стороне тех, которые расстреливали этот Парламент. И “регулировать” действия этих, иногда совершенно неуправляемых людей, руководить Парламентом — уже это одно требовало высочайшего мастерства, терпения, физических и нравственных сил от Председателя. Я всегда подозревал, что одна из причин, заставивших Горбачева, а затем и Ельцина, круто изменить свое отношение к президентству — это понимание ими своих ограниченных возможностей управлять Парламентами, стремление освободить себя от того страшного насилия, которое оказывалось на них депутатами.
Даже вроде бы такая “мелочь” (наблюдатели ее заметили) — когда сессию “проводил” спикер, прохождение законопроектов возрастало вдвое. Почему? Одна из причин — не давал возможности развертывать “словесные баталии”. Повторял бесконечно: "Все эти баталии надо было проводить на уровне комиссии, комитета, палаты, в спорах с экспертами. А коль скоро вынесли проект на сессию, извольте меньше говорить, а поскорее принимайте Закон." И принимали. Так рождались традиции, укреплялся штатный режим парламентской деятельности...
