Иногда Сигизмунд Доминикович отправлялся со мной в далекие прогулки по малаховским улицам. Откуда-то он хорошо знал эти места. Рассказывал о былых хозяевах отдельных дач. О бывшем Летнем театре, где выступали московские труппы, а теперь ютился неухоженный, светившийся насквозь щелями плохо пригнанных досок летний кинотеатр. В конце Тургеневской улицы показывал угловую дачу с огромной террасой, на которой, по его словам, играл один из первых своих спектаклей Художественный театр. Он умел одним, едва уловимым движением показать и модную тросточку, и канотье, и падающее пенсне на шнурке. Но бросал слова скупо, не стремись поддерживать разговор, только когда ему хотелось. С дядей Зигмунтом надо было уметь быть - искусство, без которого пребывание с ним становилось совсем нелегким.
Была в их жизни с тетей Нюсей и еще одна сложность, о которой никто не говорил, но понять которую помогло только время. Характер занятий Анны Гавриловны. Актриса 2-й студии МХАТа, она рассталась со сценой не из-за отсутствия способностей. Свою роль сыграло то, что ее первый муж остался во время американских гастролей театра за границей. Удар был настолько силен и неожидан, что Анна Гавриловна словно потеряла себя. Сцена стала ее пугать и тяготить. Она перешла к преподаванию художественного слова, и притом для детей. Обращение к детской самодеятельности стало судьбой многих мастеров сцены в середине тридцатых годов. С образованием Комитета по делам искусств в 1936 году многие театры, особенно экспериментального толка, закрывались. Установка председателя Комитета и в те годы первого идеолога в области искусства П. Керженцева была на развитие самодеятельности, которая должна была противостоять зараженному всеми видами буржуазных и враждебных хворей профессиональному искусству. Анна Гавриловна стала руководителем студии художественного слова при вновь открывшемся Городском дворце пионеров у Кировских ворот.
Первоначальный состав студии - победители городского и республиканского Пушкинского конкурса имели в глазах руководства особое назначение. Им предстояло стать профессиональными участниками впервые вводившихся в практику торжественных правительственных вечеров в Большом театре, в Колонном зале, закрытых концертов для правительства в Кремле и всякого рода приветствий старшим "от детворы, от поросли весенней". Времени для серьезных занятий словом попросту не предусматривалось, главным становилось представительство, за которым наблюдали самые высокие правительственные чины - от председателя Комитета по делам искусств и первого секретаря ЦК ВЛКСМ до всесильного Поскребышева.
Приветствия сочинялись целой когортой авторов, начиная с составлявшего приветствие для XVIII съезда С. В. Михалкова, А. А. Суркова, А. Безыменского до наиболее ловких и напористых, которые и не имели в виду добыть славу своим именам. Приветствия тщательнейшим образом репетировались почти как марш почетного караула у Мавзолея. Состав исполнителей корректировался по их анкетным данным. Те, которые неожиданно оказывались детьми врагов народа, с исполнения мгновенно снимались. Анна Гавриловна явно ничего не могла ни изменить, ни остановить - все одинаково грозило самыми трагическими последствиями. Возможно, именно то, что ее питомцы с их мнимой раскованностью и непосредственностью служили известным прикрытием и для Сигизмунда Доминиковича, заставляло Анну Гавриловну на многое соглашаться. Но тот же вольный и невольный конформизм не мог оставить безразличным дядю Зигмунда. Он нервничал. Не раз предлагал Анне Гавриловне уехать в другой город. Под мифическим "другим городом" подразумевалась родная для тети Нюси Одесса, хотя было совершенно неизвестно, что мог бы там делать и как существовать Сигизмунд Доминикович.
Единственный произошедший на глазах посторонних инцидент, о котором мама рассказывала через много лет после кончины тети Нюси. Когда Сигизмунда Доминиковича приняли в 1938 году в Союз писателей, Анна Гавриловна, присоединяясь к общему тосту, сказала: "Может быть, в этом есть и капля моих усилий". Сигизмунд Доминикович побагровел: "Не такой ценой!" Впрочем, членство в Союзе ничего не принесло дяде Зигмунту в отношении публикации его работ. В очередной раз они прятались родными во время кампании по борьбе с космополитизмом. Доставшаяся на долю родителей часть была запечатана в металлических банках, кажется из-под икры, и зарыта в землю под террасой в Малаховке. Дача сгорела. Вести раскопки было некому. И сейчас на этом месте стоит чужой новый дом. Есть ли там рукописи, не знаю. Остается повторить последние слова Сигизмунда Доминиковича: "Пока живу, надеюсь". И назвать адрес - на всякий случай: Тургеневская улица, 39.
6 июля 1988
Н. Семпер
ЧЕЛОВЕК ИЗ НЕБЫТИЯ
Воспоминания о С. Д. Кржижановском.
1942-1949
1
В один прекрасный день в июле 1937 года к нам на дачу в деревню Щуколово[141] пришли гости, три человека, почти одинаково одетые в синие костюмы и открытые белые рубашки. Это были: писатель Сигизмунд Доминикович Кржижановский, композитор Сергей Никифорович Василенко и режиссер Валерий Михайлович Бебутов[142]. Они пришли по делу к моему отцу художнику-декоратору Евгению Соколову[143] обсудить вместе постановку пьесы Кржижановского "Поп и поручик". День был яркий и жаркий, обедали на веранде, увитой хмелем; еды всякой было тогда много. За столом гости, папа, мама и я много смеялись пьеса показалась очень занятной и остроумной. Василенко я давно знала, он был наш, местный, - его дача и теперь еще стоит в чаще старых елок, близко от платформы, напротив дачи Сперанских; Бебутов, давно знакомый с отцом, не раз бывал у нас в Москве; Кржижановского я видела впервые и сразу обратила внимание на его своеобразный и привлекательный облик: высокий человек с хорошей осанкой, при этом мягко-пластичный; интеллигентное польское лицо с крупными нерезкими чертами; умные проницательные глаза и очень приятный голос, баритон, отличавшийся особенным тембром и интонациями. Таким представился он мне через обеденный стол в полутени качающихся листьев хмеля - мне, тогда диковатой, темно-загорелой девушке с ромашкой за ухом, босой, легко одетой в экзотический сарафан. После обеда мы еще долго сидели за чаем со свежей малиной, беседуя о здешней красивой природе. Шуколово стоит на высокой горе, вид - на много верст кругом. Знаменитый окулист Владимир Петрович Филатов, отдыхая летом у сестры, Елизаветы Петровны Сперанской, любил приходить сюда писать этюды, он считал себя художником прежде всего. Вечером пошли провожать гостей вниз. По дороге я в первый раз непосредственно обратилась к С. Д.: "Вам нравится эта местность?" - "Она не может не нравиться", - ответил он.
Дома я сказала своим, что этот автор выглядит очень своеобразно, совсем не так, как другие знакомые; стала расспрашивать о нем отца, но, только что познакомившись с ним, он ничего не знал.
Отец увлекся новым заказом, скоро взялся за работу и к 10 сентября сделал два эскиза для "Попа и поручика": первый акт - дом попа в деревне (шуколовская церковь с натуры), второй акт - мрачный плац под снегом в Петербурге. Не помню, в каком театре[144] должна была быть эта постановка, но помню, что она не осуществилась нигде.
2
7 августа 1942 года отец попросил меня отнести на выставку во Всероссийское театральное общество два макета и несколько эскизов. Выставку работ московских декораторов (тогда еще не додумались до слова сценография) устраивал Николай Александрович Попов[145], активный деятель ВТО, папин старый друг. Установив макеты на место в Большом зале на пятом этаже, я собралась домой, но Любовь Давыдовна Вендровская, сотрудница музея Вахтанговского театра, с которой я встречалась на журфиксах у Поповых, уговорила меня остаться на вечер английской драматургии, главным образом потому, что доклад о творчестве Бернарда Шоу будет читать Кржижановский, докладчик, по ее словам, замечательно интересный. Я поднялась на шестой этаж в Малый зал и села справа у окна. Сначала рассматривала и зарисовывала необычный вид на крыши Елисеевского магазина и соседних домов - красноватую симфонию треугольников и пирамидок. Никаких ассоциаций фамилия докладчика не вызвала через пять лет, но, увидев его, я сразу вспомнила автора и тот день в деревне. Доклад был действительно интересен, построен смело и гибко, полон вывертов в стиле самого Б. Шоу и очень странных метафор. Я была увлечена. Общее впечатление от него и от личности С. Д. осталось очень сильное. Идя по Тверской, я думала только о нем.
3
Кое-как, кое-кого расспросив в ВТО, я окольными путями узнала, что С. Д. совсем недоступен для посторонних. Однако я решила познакомиться с ним хоть бы лишь здороваться на вечерах в ВТО, и стала обдумывать, как этого добиться. За две недели я "единым духом" написала шесть коротких очерков, выбрав ряд характерных эпизодов из своей жизни, и озаглавила их "Письма к неизвестному другу": 1) о работе переводчиком с группой рабочей молодежи в школе Коминтерна; 2) о работе с японским режиссером-политэмигрантом Иоси Хидзиката; 3) образно и легко, о моем способе изучения иностранных языков; 4) о колорите "Поэмы о Беовульфе"; 5) об одной ночевке в горах Киргизии; 6) о коллективном крещении двенадцати младенцев в церкви на Воробьевых горах (это было поистине красочное зрелище - окна окружены ярко-желтыми листьями, священник в ярко-красном одеянии, дети вокруг купели в белом).
