Амурские волны
АМУРСКИЕ ВОЛНЫ
Ганя с силой толкнул дверь, выскочил на улицу. Музыка оборвалась, теперь в ушах стоял шум, и глаза ничего не могли различить в ночной темени. Потом на фоне мутно-серого неба он заметил исчезающую фигурку. Ганя кинулся вслед: «Может быть, Надёнка?..»
В клуб они пришли вместе. Целый вечер Наденка танцевала, смеялась, была с ним необычайно ласковой. На ее смуглом лице играл румянец, а большие глаза-миндалины под черными, на излом, бровями, смотрели доверчиво и чуть удивленно. Иногда Наденка спохватывалась и, будто стыдясь чего-то, обрывала смех и говорила вслух, что это веселье ей даром не пройдет… Ее наперебой приглашали, и Наденка не пропустила ни одного танца.
Но вот в клубе появился бульдозерист Леша Хамазюк со сверкающим перламутром баяном. Ганя ненадолго вышел. Как только раздались тревожные звуки «Амурских волн», вернулся в зал. Наденки на прежнем месте не было. С испуганным лицом подлетела ее подружка и бестолково затараторила, что к Наденке подходил какой-то парень, они о чем-то говорили, а потом она исчезла.
Щемящие звуки вальса будто сжимали Ганино сердце, когда Ганя, задыхаясь, бежал на гребень сопки. По сторонам просеки мутно топорщились глыбы выдернутых с землей пней, ветвились толстые корневища. Раза два он пересек избитые самосвалами дороги.
Девушка — это была Наденка — не оборачивалась. Гулко стучало Наденкино сердце. Отчего-то начало ломить виски.
Сзади раздался хруст, затем — гулкий топот. Девушка испуганно оглянулась.
— Ты, Наденка? — услышала она приглушенный голос.
Рядом стоял Ганя, растерянный и радостный. Ласково взял ее за локоть, осторожно спросил:
— Кто тебя обидел?
— Никто… Я просто так…
Ганя отпустил ее локоть.
Странное дело: Ганя молчит и, наверное, обижается на нее, а Наденке стало спокойнее. Она смущенно попросила:
— Ты не обижайся, ладно?..
Одна Наденка умела это — произносить свое «ладно» так, что после него не оставалось обиды. Это слово было для них будто бы паролем: произносилось в тех случаях, когда что-то касалось только их двоих.
В деревню, где временно разместились добровольцы-десятиклассники, они вошли молча. Неторопливо, утопая ногами в ласковой мучнистой пыли, дошли до моста. Там, не сговариваясь, остановились. От реки, узкой и бурливой, несло влажной свежестью. Опершись на деревянные перила, они смотрели, как раскалывается в мелкой ряби желтоватый лунный диск, дробится и словно стремится спрятаться в складках речной волны…
— Мне кажется, тебя кто-то обидел, — вполголоса сказал Ганя.
В ответ Наденка зябко повела плечами. Ганя снял пиджак, молча укрыл девушку.
— Я тебе, кажется, говорила о Грише. Он «Амурские волны» играл на баяне, когда в школе учился. А потом ушел на войну. С баяном ушел… Мы все ждали — вот закончится война, вернется наш Гриша. А он не вернулся, погиб где-то в Калининской области…
Как подходит этот страшный день, когда он погиб, мама места себе не находит. Ты бы видел, как она убивается… И, знаешь, мама все время ждет Гришу. Уж сколько лет прошло, а она не может поверить, что никогда его не увидит.
Ганя молчал, переживая чужую давнюю боль и перед глазами его отчетливо стояла такая картина.
Смертельно усталый лейтенант Гриша Смоляков после изнурительного боя тяжело опускается на чурбак в полутемной землянке и берет в руки баян. Медленно, одеревеневшими пальцами трогает лады. Потом обводит взглядом бойцов своей батареи и в усталых солдатских глазах будто читает просьбу: «Играй, лейтенант…»
И в тесной землянке, под накатами толстых бревен льются звуки старинного вальса. Сперва негромко и приглушенно, потом сильно и вольно и — Ганя тряхнул головой: это у него в ушах звучат «Амурские волны», которые он только что слышал в клубе.
— Не могу я, понимаешь, не могу плясать под этот вальс! — вырвалось у Наденки. Она помолчала и тихо, с горечью добавила:
— В зале шаркают ногами, а у меня в ушах стоны умирающего брата… Нам написали из части, что в последнем бою погибла вся Гришина батарея…
В тишине улавливались только всплески речной волны. Где-то далеко-далеко в сопках прогудел паровоз. Тоскливый голос его приглушенно повторило горное эхо. Отдаленно и слабо мерцали редкие звезды, на желтый диск луны наплывали облака.
Ганя тронул Наденку за плечо.
— Дело не только в брате, — тихо продолжала Наденка. — Мне часто кажется, что все они перед боем слушали именно «Амурские волны» и каждый о чем-то мечтал, видел лица родных, близких людей… А мы, — голос ее дрогнул, — мы даже память о них не умеем хранить… Расшаркиваем по паркету!
— А я, Надя, о другом думаю. И твой брат, и его товарищи — они же не зря погибли. Понимаешь? За людей, за жизнь на земле они воевали. А под этот вальс теперь, может быть, новая любовь начинается. Ведь правда, Надя? — Ганя отчего-то вдруг осекся.
Соглашаясь в душе с тем, что говорил Ганя, Наденка утомленно и грустно сказала:
— Я понимаю, Ганя, но все равно мне трудно…
— Конечно, — тихо отозвался Ганя.
Наденку всякий раз поражала в Гане способность улавливать тончайшие переживания и в то же время рассуждать с какой-то мудрой простотой. В такие моменты девушке казалось, что Ганя много старше своих восемнадцати лет. А, может, потому это, что у него была нелегкая жизнь? Вырос без отца, который тоже, как Гриша, погиб на войне.
Необычный разговор взволновал и Ганю.
Об отце он знал больше по фотографиям да рассказам матери и еще — по письму. Бережно завернутое в целлофан, оно и сейчас хранилось у Гани на дне чемодана: маленький солдатский «треугольник» с пожелтелыми от времени буквами, которые он недавно обвел, чтобы не стерлись, фиолетовыми чернилами. Ганя наизусть знал содержание письма, но строки, написанные отцовской рукой, хотелось обязательно сохранить. Наверное, в самое трудное время, когда наши отступали, отец из-под огненного Смоленска наказывал матери: «Береги нашего малыша, нашу радость. Постарайся, чтобы он рос здоровым, а главное — честным».
Уезжая на стройку в тайгу, Ганя выпросил у матери отцовское письмо и мысленно поклялся, что он будет верен его завещанию.
У него всегда было желание действовать, сделать что-то больше того, чем он занимался каждый день. А на стройке они, выпускники десятилетки, по глубокому убеждению Гани, занимались самыми пустяковыми делами. Наденка с подругами собирает хворост на таежных вырубках, готовит место под строительную площадку. Он с одноклассником Ваней Фарафоновым разгружает машины с кирпичом, хотя Ганя имеет шоферские
