меня перехватывает дыхание. Я следила за выражением лица доктора, ожидая, что он, например, вскинет бровь или слабо улыбнется, углядев в неподвижном теле Ригеля какие-то изменения, которые другим врачам были не видны: едва заметное движение, реакцию — все, что не могло ускользнуть от его профессионального взгляда.
Каждый раз, когда доктор Робертсон уходил, мое сердце сжималось так сильно, что мне приходилось закусывать губу, чтобы громко не застонать.
В нашей палате стало чуть-чуть повеселее. Я попросила не опускать жалюзи на окнах, чтобы Ригель мог видеть небо. Или, точнее, чтобы мог его видеть моими глазами.
— Сегодня идет дождь, — сказала я ему однажды утром, выглянув наружу. — Небо переливчатое… Похоже на металлическую пластину. — Потом я кое-что вспомнила и тихо добавила: — Похожее небо мы часто видели, когда жили в Склепе, помнишь? Дети говорили, что мои глаза такого же цвета…
Мои слова, как всегда, остались без ответа. Порой мне так хотелось услышать его голос, что я воображала, будто слышу, как Ригель мне отвечает. А бывало, на меня наваливалась такая безысходность, что, казалось, я не смогу выиграть эту битву за жизнь Ригеля. Чем больше проходило времени, тем слабее становилась надежда на то, что он очнется, тем сильнее было разочарование, которое лишало меня аппетита и истончало мои запястья.
Билли с Мики всячески старались меня подбодрить, а Анна всегда находила слова, чтобы вселить в меня уверенность и спокойствие хотя бы на тот час, пока она была со мной. Она приносила ежевичное варенье, возила меня по больнице в кресле-каталке.
Однажды Анну позвала медсестра, и она ненадолго оставила меня у кофейного автомата в коридоре, заверив, что скоро вернется. Наверное, она испугалась, когда, вернувшись, не нашла меня там, где оставила. Встревоженная, она искала меня по всему этажу, а обнаружила в нашей палате, рядом с кроватью Ригеля: моя рука лежала на его руке.
— Ника, ты сильно похудела. Тебе надо больше есть, — прошептала Анна позже, выбрасывая тосты с вареньем, к которым я так и не притронулась.
Заложница непроницаемого мира, я не ответила, и Анна смиренно опустила голову, подавленная этим молчанием.
Потом она помогла мне принять душ, и, увидев себя без одежды в зеркале ванной, я как будто увидела саму жизнь, которую отдавала Ригелю всю без остатка. Если помимо души у меня и было что отдать Ригелю, то это кожа да кости, да еще темные круги под глазами и выпирающие скулы на худом лице.
По ночам я почти не спала. Замерев под одеялом, я слушала тихое пиканье аппарата, фиксирующего работу сердца Ригеля, и считала удары, молясь, чтобы они не прекратились. Ужас от того, что я усну, а проснувшись, не услышу этот звук, был таким безысходным, что я задыхалась. Заметив во мне признаки крайнего нервного напряжения, медсестры давали мне снотворное, но я сопротивлялась успокоительным с таким неистовством, что довела свой организм до истощения.
— Так больше не может продолжаться, — сказал доктор Робертсон однажды вечером.
Похоже, я и правда довела себя до полного изнеможения, поэтому и процесс выздоровления замедлился. Из-за слабости я едва могла пошевелиться.
— Ника, ты должна больше есть и отдыхать. Если не будешь хорошо спать по ночам, то пролежишь здесь еще очень долго. Ты этого хочешь?
Он посмотрел на меня, малюсенькую куколку бабочки, накрытую большим одеялом, и сокрушенно покачал головой.
— Скажи, в чем дело? Почему ты сопротивляешься действию снотворного? С чем ты борешься? Я медленно повернула голову и увидела в его глазах свое отражение: серые глаза в пол-лица, на котором застыло то ли безумное, то ли флегматичное выражение, а еще упрямство. В общем, я была похожа на вредное привидение.
— Со временем, — честно призналась я, удивившись своему скрипучему голоску.
И доктор Робертсон посмотрел на меня с понимающим сочувствием.
— Каждый день уносит его от меня все дальше.
Билли с Мики часто забегали узнать, как у меня дела, и Аделина приходила каждый день, развлекала меня разговорами, заплетала косы, словно маленькой девочке.
Я привыкла к частым посетителям. Однако могла ли я представить, что однажды днем в палату войдет Асия?
Сначала я подумала, что обозналась, но когда Аделина встала со стула, тоже удивленная ее появлению, я поняла, что глаза меня не обманули. Асия была без макияжа, что не умаляло ее красоты, и выглядела она, как всегда, очень элегантно — волосы завязаны в хвост, серая облегающая толстовка подчеркивала стройную фигуру.
Она настороженно огляделась, как делают дети, оказавшись в незнакомой обстановке, и на мгновение я подумала, не пришла ли она просто потому, что искала Анну. Затем наши взгляды встретились. Прошло мгновение, прежде чем она осмотрела меня с ног до головы, скользнув глазами по моему изможденному лицу и худому телу, на котором, как на вешалке, висело свободное домашнее платье.
Я услышала, как Аделина тихо сказала:
— Ну что ж, оставлю вас ненадолго.
— Нет, — возразила Асия, останавливая ее, затем более мягким тоном добавила: — Пожалуйста, останься.
Асия подошла к моей кровати и остановилась в нерешительности, наверное, подумав, что и так зашла слишком далеко. Она с тревогой посмотрела на стойку капельницы, проследила глазами за трубкой, тянувшейся к моему локтевому сгибу. Затем медленно повернулась к Ригелю и долго смотрела на него, также не говоря ни слова.
— Я завидовала твоему характеру, — пробормотала она вдруг, по-прежнему не сводя с Ригеля глаз. — Мы редко встречались, но мне сразу стало ясно, что ты не девушка, а кремень. Ты никогда не прекращала попыток наладить со мной дружеские отношения… хотя я вела себя не лучшим образом и воспринимала тебя как помеху между мной и Анной. Даже не зная тебя хорошо, я быстро поняла, что ты не умеешь сдаваться. — Асия медленно повернулась, чтобы встретиться со мной взглядом, и в ее глазах читался упрек. — И посмотри на себя сейчас. Ты сдалась. Нет, как раз наоборот, хотела сказать я ей. Я боролась за Ригеля с таким упорством, что в моей крови почти не осталось кислорода. Я дошла до полного истощения именно потому, что не могла смириться с его комой.
Однако… я промолчала. Отсутствие реакции с моей стороны подействовало на нее странным образом: она стала очень грустной. Впервые с тех пор как мы познакомились с Асией, она, казалось, меня поняла. Больше, чем кто-либо другой.
— Ты не сможешь помочь ему, если сначала не поможешь себе, — прошептала Асия
