— Но почему тревога? Почему тебя обуревали такие мысли?
— Человек гордится своим разумом, — ответил Шекспир. — Хвалится своим рассудком и своей логикой. Но и то и другое — его недавние приобретения, совсем недавние, говоря по правде. До того у нас было кое-что еще. Наверное, это кое— что проснулось во мне и подсказало держаться подальше от Пруда. Назови это внутренним чувством, интуицией или как тебе заблагорассудится. У наших доисторических предков это было и служило им верой и правдой. Они знали, хоть и не могли бы объяснить, почему и откуда. Они знали, чего бояться и избегать, и по большому счету именно такое знание всего нужнее для выживания вида. Чего бояться, от чего уклоняться, чего не трогать. Ощутил — выжил, проворонил — не взыщи…
— Кто говорит со мной — твой дух? Твоя тень? Твой призрак?
— Сначала скажи мне, — ответил череп, клацая челюстями без двух передних зубов, — сначала скажи мне, что есть жизнь и что есть смерть. Тогда я смогу ответить тебе насчет духов и теней.
Глава 23
Череп Шекспира висел, как прежде, над дверью и ухмылялся, посматривая на них сверху вниз, — а ведь мгновением раньше, напомнил себе Хортон, череп не ухмылялся, а разговаривал как живой человек. Это было странно, но нисколько не страшно, и главное, он тогда не ухмылялся. И два выбитых передних зуба были всего-навсего выбитыми зубами, а теперь за ними пряталась сверхъестественность, действующая на нервы. Теперь, в наступивших сумерках, на гладкой кости играли отблески костра, и мерещилось, что челюсти продолжают двигаться, а бездонные черные ямы на месте глаз подмигивают саркастично.
— Ну вот, — заявил Никодимус, поглядев на бифштексы, — этот Божий час безжалостно угробил мою стряпню. Мясо почти сгорело.
— Да ладно, — отозвался Хортон, — Я люблю с кровью, но это не так уж важно…
Элейн рядом с Хортоном, казалось, с большим трудом выбралась из транса.
— Почему вы не предуведомили меня? — выговорила она с упреком. — Почему не предупредили, на что это будет похоже?
— А как это передашь, — заступился за Хортона Плотояд, — Как выразишь, когда все внутри ежится…
— И на что же это было похоже? — перебил Хортон.
— Это было ужасно, — сказала она. — И замечательно. Словно кто-то взял тебя и отвел на огромную космическую гору, и перед тобой расстелена вся Вселенная — все ее величие, все чудеса и все печали. Вся любовь и ненависть, все сострадание и безразличие. Стоишь в своей хрупкой бренности, а тебя обдувают ветры, способные поколебать миры. Сперва чувствуешь себя потерянной и смущенной, словно попала куда-то, где тебе не положено быть, потом вспоминаешь, что не сама напросилась сюда, что тебя забрали помимо воли, и все встает на место. И сразу понимаешь, на что глядишь, и это совершенно не то, что можно было себе представить, — если тебе когда-нибудь приходило в голову, что такое можно представить, чего, разумеется, не было. Стоишь на этой горе и таращишься, сначала не понимаешь вообще ничего, потом мало-помалу до тебя что-то доходит, будто тебе терпеливо растолковывают, что же такое ты видишь. И в конце концов охватываешь всю картину целиком, используя истины, о которых ты и не подозревала, и вот уже почти отдаешь себе отчет в том, как оно все устроено, но прежде чем успеваешь отдать себе отчет, картина исчезает. Как раз в тот момент, когда ты готова осознать увиденное хотя бы отчасти, все исчезает…
А ведь довольно точно описано, подумал Хортон, по крайней мере, раньше для него это тоже было так. Но на сей раз все было иначе, как Шекспир и написал: Божий час может изменяться. И какова же логика этих изменений, в чем их причина?
— Сегодня я засек время, — заявил Никодимус, — Воздействие длилось чуть меньше четверти часа. А вам показалось меньше или больше?
— Больше, — ответила Элейн. — Мне показалось, это длилось целую вечность.
Никодимус перевел вопросительный взгляд на Хортона.
— Чего не знаю, того не знаю, — сказал тот, — У меня не сохранилось ясного ощущения времени.
Разговор с Шекспиром был не слишком продолжительным, но сколько времени было проведено на бобовом поле? Он попытался мысленно прикинуть — и не нащупал даже примерной догадки.
— А для вас это было так же? — допытывалась Элейн, — Вы видели то же или почти то же, что и я? Этого-то вы и не могли описать?
— Сегодня было по-другому. Я вернулся в собственное детство.
— И только-то? — удивилась она. — Вернулись в детство, и все?
— И все, — подтвердил Хортон. Он не мог заставить себя рассказать о разговоре с черепом. Рассказ прозвучал бы дико, а Плотояд еще, чего доброго, впал бы в панику. Лучше уж, решил он, просто промолчать.
— Одного я желал бы, — заявил Плотояд, — чтоб Божий час поведал нам, как починить туннель. Ты уверен вполне, — обратился он к Никодимусу, — что не сумеешь продвинуться с ремонтом далее?
— Не представляю себе, куда продвигаться и как, — признался робот, — Я старался снять с контрольной панели покрышку и не сумел. Старался вырубить панель из скалы зубилом, но камень оказался твердым как сталь. Зубило просто отскакивает. Это не обычный камень. Его каким-то образом подвергли молекулярной перестройке.
— Магию должно бы попробовать. Если мы вчетвером…
— Не знаю я никакой магии, — отрезал Никодимус.
— Я тоже, — примкнул к роботу Хортон.
— Кое-какую магию знаю я, — заявил Плотояд, — и, может статься, миледи тоже…
— Какую магию ты знаешь, Плотояд?
— Магию кореньев, магию трав, магию танцев.
— Это все примитивные виды магии, — сказала Элейн, — Они не принесут большой пользы.
— По самой своей природе любая магия примитивна, — объявил Никодимус. — Магия есть обращение невежества к силам, которые оно полагает могущественными, хоть и не уверено в их существовании.
— Не обязательно, — возразила Элейн, — Я встречала народы с действенной магией, на которую можно положиться. Их магия имеет, если не ошибаюсь, математическую основу.
— Но это, наверное, другая математика, не та, какую применяем мы, — сказал Хортон.
— Верно. Совсем не та, какую применяем мы.
— И этой магии вы не постигли! — возопил Плотояд, — Потребной математики не постигли!
— Извини, Плотояд. Не знаю даже самых ее начатков.
— Мою магию вы отвергаете, — завывал Плотояд, — Вы, все вы, отвергаете меня самым раздражительным образом. Над простой моей магией, магией трав, коры и листьев, глумитесь вы с уверенностью в своей правоте. А потом вы сообщаете мне об иной магии, какая могла бы сработать, могла бы открыть туннель, и, оказывается, этой магии вы тоже не знаете!..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
