— Как это вернется? — не понял Шурик.
— Ну как! Сам знаешь. Я все следователю написала. Пока у Лигуши эта шкатулка, в него хоть из танка стреляй!
— А следователь?
— Дурой назвал.
— У Лигуши действительно есть шкатулка?
— Была, — неохотно подтвердила Анечка. — Небольшая, а весит будто кирпич. Может, из золота. — Она вызывающе облизнула губы. — Соловей культурно мне в душу влез. Приятель, мол, у тебя интересный. — Глаза Анечки злобно вспыхнули. — Только стоимость рога я с него все равно слуплю!
— С Соловья? — не понял Шурик.
— С Лигуши.
— А Соловей бывал у Лигуши?
— Не знаю. Может, пытался. Но без моей помощи. Не нравился Ивану Соловей. Даже в город поехал, увез, наверное, шкатулку. Думаю, и Константин там.
— Почему так думаешь?
— Ну, оставайся он в Т., он бы пришел ко мне! — со злой обидой ответила Анечка.
— Он жадный?
— Кто? Соловей?
— Лигуша.
Анечка снова вспыхнула.
— Лигуша‑то прижимист. И еще как! А Константин, хоть и бандит, щедр. Если гуляет, все рядом будут гулять. А Лигуша ржавый гвоздь не пропустит, сунет в карман. Изодранную книгу найдет на свалке, подберет. Хламом у него весь дом забит. Ничего ценного нет, один хлам. И шкатулку куда‑то сплавил.
— Ты правда завтра отгул берешь?
— Еще бы!
Шурик погрозил пальцем:
— Смотри, Кошкина! К Лигуше не суйся.
А Кошкина ответила:
— Иди ты!..
Беляматокий.
Шурик с сомнением смотрел вслед Кошкиной.
Что‑то не сходилось в словах Лени Врача и Анечки. “Рожден, чтобы быть убитым…” Как это понять? Зачем Соловью понадобилась папка Врача, если, конечно, украл ее он? “Пора к Лигуше! — решил Шурик. — Если он укажет, где мой бумажник, обед закажу на двоих. И все съем!”
Шурик снова шел по Зеленой.
Ярко–желтый ковер ряски под трансформаторной будкой, штакетник с проросшей сквозь щели крапивой и лебедой, наклонившиеся заборы, просевшие деревянные дома, густо оплетенные зарослями малины, кюветы, не чищенные со дня их творения. Как и много лет назад, в сухой желтой пыли, растопорщив крылья, купались рябые куры. Орал петух, слепо уставясь во что‑то плавающее перед его полусумасшедшими глазами.
Недостроенная гостиница.
Кишлак на руинах.
Шурик вздрогнул.
— Барон! Барон!
Причитая, прихрамывая, подхватывая на ходу подол длинной серой юбки, обогнала Шурика не старая, но какая‑то запущенная женщина. Истошно воя, пронеслась вслед за ней, празднично сверкая яркой раскраской, пожарная машина. Что за суета, черт возьми? Куда все спешат?
Он свернул в переулок и почти сразу оказался на пустыре, поросшем по краю одичавшим крыжовником. По вытоптанной траве пожарники в брезентовых робах деловито раскатывали длинный плоский рукав. Над толпой зевак (в основном — женщины) торчал знакомый Шурику парагваец в голубых штанах и в белой рубахе. В свете дня усы парагвайца несколько поблекли, выглядел он пасмурно. Не сгибаясь, как сеятель, длинной рукой он разбрасывал зевакам красно–синюю книжку.
— Есть только два пути, только два пути… — высоким пропитым голосом невесело вещал он. — Один путь, широкий, сами знаете, ведет в ад… Другой, очень узкий, в небо… Так в книжке написано, сами прочтете… Не ходите путем широким… Подумайте прежде, чем путь избрать… Задумайтесь о душе… У нас, в Асунсьоне, духовные книги бесплатно…
Скорее всего двигало парагвайцем похмелье. Одна из книжек досталась и Шурику. Он, не глядя, сунул ее в карман и спросил соседку:
— Что там?
Она неодобрительно оглянулась:
— Шурф.
— Какой шурф?
— Глубокий.
— Ну и что? — не понял Шурик.
— Как что? — До женщины вдруг дошло, что Шурик ничего не знает.
Мгновенно подобрав губы, вся оживившись, вся сразу придя в движение, вовсе не стараясь заглушить парагвайца, но сразу заглушив его, она зашептала в ухо Шурика страстно:
— Ишь, проповедник! — Она даже плюнула в сторону парагвайца. — Нашел дураков! Кто будет читать? И без книжек ясно: все — грех!
Шурик удивленно раскрыл книжку.
Пламя ада пыхнуло ему в лицо. На черном фоне форзаца жгучее пламя выглядело особенно зловеще По черному, как небо Аида, фону, как страшное напоминание, бежали слова.
Убийство,
эгоизм,
азартные игры,
клевета,
зависть,
сплетни,
скверные мысли,
непослушание,
гордость,
злость,
неверие,
страсть,
ненависть,
жадность,
месть,
воровство,
гадкие желания,
обман,
пьянство,
непочтение к старшим,
прелюбодеяние,
неприличные разговоры,
и много, и много чего еще. И что ни слово — все в цель!
Особенно потрясли Шурика гадкие желания и неприличные разговоры.
— А тут — с ночи!.. — Соседка страстно схватила Шурика за руку, при этом она старалась не привлекать внимания. — С ночи рыдают и плачут, а он — книжки!.. Эй, Сашка! — вдруг заорала она, руки в бока. — Катись отсюда со своими книжками!
И приказала пожарникам:
— Заливай!
— Ага, заливай, — хмыкнул старший, в брезентовой робе и в каске. — Воды‑то хватит. А вдруг существо утонет. Стонет ведь. Лучше веревку бросить.
— Барон! Барон! — простонала рядом женщина, обогнавшая Шурика по дороге к пустырю. Подол длинной серой юбки она держала в руке и испуганно прислушивалась к разговорам. На женщину сочувственно оглядывались. — Барон! Барон!
— Видишь? — сказал парагваец пожарнику и высоко поднял руку с устремленным к зениту кривым пальцем. — Страдания! Одни только страдания и никакого счастья! Никакие добрые дела не спасут нас.
Но тоже не выдержал:
— Заливай!
— А вдруг человек там?
— Коли наш — всплывет! А чужой — пусть тонет.
— У нас все свои, — отрезал пожарник. — Лешка, бросай веревку!
Веревка полетела вниз. Наступила тишина.
Униженный парагваец грозно насупился:
— Только покаяние…
Приметив в толпе несчастную в длинной серой юбке, так и повторявшую безостановочно: “Барон! Барон!” — он повысил голос:
— Барон всплыл бы… А веревкой ему вовек не обвязаться…
Парагвайца не слушали. Все напряженно следили за веревкой, скользнувшей в мрачное отверстие шурфа. Кто‑то взвыл:
— Вцепился!
— Ага! — торжествующе потряс кулаком пожилой пожарник. — А то сразу — заливай, заливай, будто мы заливальщики. А ну, берись, мужики!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
