— А вы, уважаемый, знаете ли, что такое мурундук?
— Нет. А что?
— Надо знать. Мурундук — это деревянный гвоздь, затычка, продеваемая сквозь ноздри верблюда для управления и крепления узды.
— Да — и что?
— Ничего! Поговоришь вот так, поговоришь, и вставят тебе, дражайший, мурундук в ноздрю да и поведут куда надо! Сократись!
Поношенный субъект смотрел несколько мгновений на детину в матросском бушлате и, усмехнувшись, отводил за локоть в сторонку:
— Позвольте, я и так в тюрьме, чем вы мне угрожаете? Я говорю: они не скроются от суда, хотя все рассчитали предельно точно! Они заварили кашу именно в России, потому что эта страна — лакомый кус! И к тому же трудно найти среду, более питательную, более удобную для экс-пе-римента! Нет, не подумайте лишнего, народ, сам по себе, ничем не хуже других европейцев, может быть, и лучше... Как сказано у Достоевского: «Зверь, конечно, но... зверь благородный!..» Слышите? А питательность среды для сволочи, видите ли, из-за чрезвычайной перенасыщенности, великого множества голов и глаз около всякого лотка, у любого злачного места! Всегда есть возможность, знаете ли, отсортировать нужный кон-тин-гент для палачей и мерзавцев!
— Брось, дядя! Брось нуду разводить! — закричал давешний фармазон в лохмотьях и, выскочив из угла, прошелся по свободному пространству камеры этаким кандибобером, вырубая носками и пятками разбитых штиблет цыганочку:
— Ах, какой же я дур-р-рак, надел ворованный пинжак! И — шкары, и — шкары! И — шкары! Зачем пропил последний грош... у шмары, у шмары, у шмары!..
Миронов отметил, что здесь едва ли не каждый старался потешать, развлекать и смешить другого от безнадежности положения. Сидевший на соседнем топчане толстый хохол (по виду — махновец) в домотканом зипуне-свитке хитро поглядывал на него выпуклыми, здоровыми буркалами и согнутым пальцем что-то перед носом водил, вроде подзывал к себе. Оказалось, хотел рассказать селянскую байку:
— Отож, у нас було... Йихав хохол наш с баштану! Виз до дому кавуны! Ну, еде все у гору та у гору, до самого вирху... Взъихав, а тут канава, ось поломалась, або чека выскочила та колесо слетело, ну воз и перевернувся! Шо ж воно робыться, кавуны у си в разны стороны покатилысь! Посыпались, як с печки, оглашении... Ну, сив хохол на том бугорочки, пригорюнився, та й всэ. А писля и указуе сам соби пальцем: гля! А вон тот, рябый кавун, найбольш, так, мабуть, далее усих, аж до той балочки, покативсь!
Окружающие снова смеялись, рассказчик в домотканой свитке ржал, взявшись за бока. Миронов хмурился.
Дни тянулись необычайно длинные, какие-то бессмысленные. Не было ни допросов, ни перекличек, ни свиданий с лжесвидетелями... Впрочем, на общей прогулке дважды встретил Надю — она снова, как и раньше, сопутствовала ему в тюрьме. Плакала, шагая рядом, касаясь ладошкой его руки, и он пытался ее успокаивать...
Стали тревожить Миронова тяжелые сны.
Чаще других виделся мертвый комбриг Кочубей, в белогвардейской петле, под перекладиной, в открытой зимней степи. Этого Кочубея он никогда не видел, но рассказ конника с Кубани слишком глубоко запал в душу. «Эх, добраться бы до товарища Ленина, рассказать ему! А потом возвернуться и...»
Висел Кочубей промеж двух столбов в чистом поле, где-то между Ставрополем и Астраханью, покачивался на морозном ветру, и от этого ветра его разворачивало, крутило, как будто он оглядывал всю степь, от края до края, вопрошал о чем-то и мертвыми глазами искал ответ по окрестному горизонту.
Дальше невозможно стало терпеть. Миронов вызвал тюремное начальство, просил перевести его в одиночную камеру, дать бумаги и чернил.
Он понимал, что с ним творили неладное, держали в тюрьме беззаконно, чего-то откапывая в его жизни такое, чего сроду в ней не бывало. Поэтому решил он напомнить о себе Ленину, Калинину и Дзержинскому, чтобы они лично занялись его судьбой.
Ведь не прошло и трех месяцев с тех пор, как ему вручили золотую шашку Народного героя Республики. Всего два месяца назад его вызвали в Москву с высокими назначениями, наконец, он еще не получил награды, заслуженной в боях за Советскую власть.
Ему дали бумаги и чернил, перевели в одиночку. Он просил газеты — «Правду», «Известия» — и внимательно следил за ходом партсъезда, поражаясь тому, как верно и подробно освещали делегаты положение дел на местах, кляли все то, что проклинал он, предрекали голод в России, если не будет принято срочных мер... И ему казалось, что ничего иного в заявлении писать не следует, а просто ваять выдержки из стенограмм съезда и подписаться: я — Маронов, уже целый год утверждал то же самое и за это меня арестовали. Я жив, я надеюсь на правду и справедливость и прошу скорее меня освободить, потому что нет больше сил страдать в тюрьме понапрасну...
Вспомнилось ему начало своей речи, «последнего слова» на Балашовском суде: «Всю жизнь я бился за свободу и вот оказался в тюрьме...» И он стал писать большое письмо вождям.
ДОКУМЕНТЫ
В порядке партийного письма
Председателю ВЦИК гражданину Михаилу Ивановичу Калинину Копия: Председателю Совнаркома В. И. Ульянову
Председателю РВС Республики Л. Д. Троцкому
Председателю ЦК РКП Л. Каменеву
и Центрально-контрольной комиссии РКП
Уважаемый гражданин и товарищ Михаил Иванович!
В письме Центрально-Контрольной Комиссии (№ 61, Правда) говорится: «...партия сознает себя единой сплоченной армией, передовым отрядом трудящихся, направляющим борьбу и руководящим ею. Так, чтобы отстающие умели подойти, а забежавшие вперед не оторвались от тех широких масс, которые должны претворять в жизнь задачи нашего строительства».
В другом письме ЦК РКП ко всем членам (№ 64, Правда), между прочим, читаем: «...события показали, что все мы слишком поторопились, когда говорили о наступлении мирного периода в жизни Советской Республики, и что задача всех партийных организаций заключается в том, чтобы проникнуть поглубже в деревню, усилить работу среди крестьянства и т. д. Партия решила во что бы то ни стало уничтожить бюрократизм и оторванность от масс...» Письмо это заканчивается восклицанием: «К массам... вот главный лозунг X съезда».
За 4 года революционной борьбы я от широких масс не оторвался, но отстал или забежал вперед и сам не знаю, а сидя в Бутырской тюрьме больным сердцем и разбитой душою чувствую, что сижу и страдаю за этот лозунг.
Из доклада тов. Ленина на X съезде о натуральном налоге (№ 57, Правда) я приведу пока одно место: «Но в то же время факт несомненный и его не нужно скрывать в агитации и пропаганде, что мы зашли дальше, чем это теоретически и политически было необходимо». Эти выдержки я взял, чтобы спросить с себя и других: кто же в конце концов оказался оторвавшимся от широких масс и кто оказался забежавшим?
Но как бы я за себя ни решал этого вопроса, я не могу ни догнать, ни подождать коммунистической партии, чтобы быть в ее рядах на новом фронте (объявленном партийным съездом) в борьбе за лучшее будущее человечества, ибо лишен свободы.
Вы, Михаил Иванович, в приветствии к съезду работников железнодорожного и водного транспорта 23. III (№ 63, Правда), между прочим, заявили: «Советская власть говорит, что мы должны помогать везде и всюду усталым и истерзанным людям...»
Вот за этой-то помощью из Бутырской тюрьмы к Вам обращается один из самых уставших и истерзанных, что Вы увидите из такого медицинского свидетельства, выданного мне 29 сего марта за № 912:
«Дано сие заключенному Бутырской тюрьмы Миронову Филиппу Кузьмичу в том, что он страдает хроническим перерождением сердечной мышцы (расширение сердца), акцент. II тон. аорты, тяжелой формой неврастении».
К Вам обращается тот, кто ценою жизни и остатком нервов вырывал 13 — 14. X. 1920 г. у села Шолохово победу из рук барона Врангеля, но кого «долюшка» сохранила, чтобы дотерзать в Бутырской тюрьме; тот, кто в смертельной схватке свалил опору Врангеля — генерала Бабаева; от искусных действий которого 27. X застрелился начдив Марковской генерал, граф Третьяков.
К Вам обращается тот, кто в Вашем присутствии 25. X. 20 г. на правом берегу Днепра у с. В.-Тарновское звал красных бойцов 16-й кавдивизии взять в ту же ночь белевшийся за широкою рекой монастырь, а к рождеству водрузить красное знамя труда над Севастополем.
Вы пережили эти минуты высокого подъема со 2-й Конной армией, а как она исполнила и ее командарм Миронов свой революционный долг красноречиво свидетельствует Приказ по РВС Республики от 4. XII. 20 г. № 7078.
К Вам обращается тот, кто вырвал инициативу победы из рук Врангеля в дни 13 -14. X, кто вырвал в эти дни черное знамя генерала Шкуро с изображением головы волка и надписью: «За единую неделимую Россию», и передал в руки Вам, как залог верности социальной революции между политическими вождями и Красной Армией... К Вам обращается за социальной справедливостью именно усталый и истерзанный...
И если Вы, Михаил Иванович, останетесь глухи до 15.1 V.21 г., я покончу жизнь в тюрьме голодною смертью.
