– Мы старались!
– Менее всех дал послабление канат цеха Тома Шервуда! – с явным удовольствием огласил Луис очевидный всем результат.
– Да у нас разница – в дюйм! – крикнул соседствующий с нашим шатром мастер.
Его было можно понять. Владельцы кораблей и интенданты купят сначала все канаты у победителя, а потом уже – у остальных, по остатку. А победитель-то – новичок! Цех, которого никто всерьёз и не воспринимал!
– Да и у нас разница небольшая! – добавил мастер, получивший отмашку перед нами.
– Бэнсон, – быстро сказал я. – Тащи ещё пару бочонков.
Понимающе улыбнувшись, Бэнсон кивнул и, прошагав к Колетте, взял у неё два бочонка и водрузил на наш помост.
– Мы даже такого веса не боимся! – заявил он двум соперникам.
Толпа ответила гулом и свистом. Тогда мастера двух цехов также принесли и поставили на свои помосты по два бочонка. Один из канатов щёлкнул и стал отчётливо вращать свой помост.
– У-у-у-у!! – взревела толпа.
Тогда Бэнсон прошагал и добавил на помост ещё один бочонок. И соперник добавил один, и его канат, как и наш, под налетающим ветром гудел, но держался. И здесь ударил грохот: канат, вращающий помост, даже не получив новой нагрузки, лопнул.
– Но меру-то мы прошли! – обиженно вскричал его мастер.
А Бэнсон, всё более заводя толпу, притащил ещё бочонок! И соперник добавил тоже один, а потом прибавили по одному и ещё! Канаты стали гудеть отчётливей, звонче. Шагнул вперёд распорядитель и, вытянув руку, направил внимание всех на очевидное: канат «Шервуда» вытянулся явно меньше.
И тут лопнул соседский канат! Под крики и грохот раскатившихся бочонков я быстро подбежал к Бэнсону и прошептал ему на ухо.
– Но Томас! – ответил он. – А если и наш лопнет?
– Бэн, мы и так в выигрыше. А если не лопнет?! Ты представляешь, о чём сегодня будут говорить в Бристоле на кухнях?!
И Бэнсон, сделав строгое лицо, шагнул к горке бочонков и схватил… Да, именно, внезапно и крепко схватил задохнувшуюся от неожиданности Колетту. И уже потом, когда Бэнсон, вскинув могучие руки, посадил её на наши бочонки, она начала визжать, пронзительно-громко. Выла, и визжала, и хохотала толпа, а канат, чуть начав вращаться, дер-жал-ся!! Текли секунда за секундой. Встали при виде небывалого зрелища с кресел купцы и кораблевладельцы, визжала сидящая высоко на бочонках толстая чернокожая торговка, и орала, изнемогая, толпа, а канат держался.
И вот Бэнсон, протянув руки, снял Колетту с помоста и, поставив на камни пристани, стал аплодировать. И немедленно зааплодировала толпа, и Колетта, бывшая рабыня, удачливая торговка, хохотушка, всеобщая любимица, оборвала визг и тоже стала заливисто хохотать.
– По две гинеи всем!! – яростно вытаращив глаза, повернулся я к своим мастерам. – Сверх жалованья! По две гинеи!
– Мистер Шервуд! – подошёл ко мне распорядитель. – Вас просят…
Бочонки снимали с помоста, а мои воодушевлённые мастера тащили новый канат, собираясь продемонстрировать всем, что и остальные ими сплетены и от души, и на совесть!
Я подошёл к креслам, поклонился всем. Луис сделал почтительно-приглашающий жест, и я шагнул на помост. Толпа затихла.
– Мистер Шервуд! – громко проговорил Луис. – Поскольку ваш цех до сегодняшнего дня был никому не известен – сообщите нам, как вы намерены маркировать ваши канаты, которые, убеждён, отныне будут покупаться ещё не сплетёнными!
– Джентльмены! – так же громко сказал я и сидящим на помосте, и замеревшей толпе. – Как многие знают, я пригласил в «Шервуд» повара французского короля. Так что теперь немного знаю французский. И сейчас кое-что открою и вам! – И в наступившей тишине закончил: – Нет более удачной маркировки для канатов, чем слово «косичка»! А знаете, как произносится на французском косичка? Не знаете? Слушайте и запомните навсегда: Ко-лет-та!!
И вот тут снова обрушился взрыв крика и свиста. А я повернулся к Луису и, пересиливая шум, добавил:
– А на маркировочном ярлычке будет изображена сидящая на бочонке толстая негритянка.
– Это изумительно, Томас! Это впечатается в любую память!
Воодушевлённые, принимая со всех сторон поздравления, мы шли к таверне.
И вдруг Бэнсон остановился. Я проследил за его взглядом и прочитал висящую на одной из лавчонок табличку:
«Башмачник Йорге».
Мы вошли внутрь. Старый-престарый, совершенно седой мастер натирал смолой нитки.
– Доброго здоровья! – сказал ему Бэнсон.
– Доброго здоровья и вам.
– Скажите, вы – англичанин?
– И да и нет.
– Но у вас… дети – мальчик и девочка.
– Так. Мальчик – главный картограф в Лондоне, имеет уже своих внуков. Девочка замужем за плимутским купцом, очень добрым человеком, и у неё тоже внуки. А для чего вы интересуетесь?
И Бэнсон, наклонившись, негромко сказал:
– Я друг аббата Солейля.
И старик, изменившись в лице, на дрожащих ногах стал вставать, уронив недосмолённые нитки.
– Он жив ли?!
– О да. Он скоро будет в Бристоле, и я с радостью, с радостью приведу его к вам!
– А скажите, – спросил я башмачника, – каковы вообще ваши обстоятельства жизни?
– Как у всех стариков, – кивнул он мне. – Жена давно умерла. Ни к сыну, ни к дочери я не поехал – мне нравится Бристоль и нравится мой обувной ящик.
– Заказчиков много?
– Мало. Но я в них не нуждаюсь. Дети мне присылают столько, что я большую часть откладываю для внуков.
– А скажите, мастер… Не возьмётесь ли вы за необычный заказ?
– Какой именно?
– Смастерить бальные туфли для четырёх десятков детей. И по возможности скоро.
– Действительно, заказ необычный.
– Мы возьмём вас жить в форт «Шервуд», это недалеко отсюда. У нас все любят друг друга, у нас всегда весело, и именно у нас остановится тот, кого вы знали под именем аббат Солейль.
– Аббат будет у вас?
– Непременно. И он очень обрадуется, когда увидит, что вы до сих пор верны своему ремеслу.
– Мне нужно уговорить себя, – сказал мастер. – Не могли бы вы зайти через час?
– Зайдём обязательно. Не прощаюсь.
Мы вышли из лавки.
– Зачем бальные туфли? – спросил меня Бэнсон.
– Ксанфия уже умеет ходить. И мы все хотим, чтобы она не просто объявила друзьям о своей новой ножке, но протанцевала на ней, для общего воодушевления и восторга. А сделать это лучше на детском балу. Гювайзен Штокс прекрасный учитель танцев!
Разумеется, Бэнсон остался с Томиком и Алис. И я один зашёл к Йорге и перевёз его в «Шервуд». Мы выделили старику прекрасную комнату, с большим окном. А башмачную мастерскую он устроил в мастерской Брюса, в которой теперь непрерывно толпились дети «Шервуда», примеряя заготовки туфель и обсуждая предстоящий бал.
