состоялась, как они и условились, в клубе, где собирались русские.
— Потревожил, Александр Иванович, извините, — сказал Базили, — но очень уж хотелось вас повидать.
— И я рад встрече с вами, — ответил Гучков. — Старость, дорогой Николай Александрович, своё дело делает. Уж и силы не те, и настроения другие.
— Вот и цель моей встречи с вами мысль о нашей старости. Многие очевидцы русской смуты уходят из жизни, а ведь надо бы рассказать потомкам, как всё было на самом деле, а то в Советской России пишут уже всё иначе и все факты перевирают. А ведь вы бы могли рассказать правду...
— Не люблю писать, — признался Гучков. — Да ещё браться за мемуары, которые будут подвергаться ревизии...
— Если разрешите, то я, Александр Иванович, сделаю стенограмму наших бесед. Вам писать ничего не придётся. Правда, рассказывать предстоит о многом, вспоминать даже детали, ведь не отчёт с вами создадим, а настоящую историю Отчизны.
— Ну, если вы готовы взяться за тяжкий труд, то извольте, начнём.
В тот вечер они работать над воспоминаниями не стали. Беседовали о жизни, и их беседа затрагивала многое и старое, которое нельзя было забыть, и новые времена. Эмиграция накладывала отпечаток на каждого. Вначале казалось, что большевики у власти долго не удержатся и Россия вернётся на свой исторический путь, но потом, с годами, надежды на возвращение оказались напрасными, стало ясно, что им так и не удастся увидеть родные места. Боль и сожаление наполнили их души.
А ведь всё могло сложиться по-другому, если бы монарх в своё время прислушался к их советам, если бы удалось избежать войны, голода, если бы общественные деятели пришли к разумному компромиссу.
К компромиссу приходят не только умные, но и обстоятельные люди, умеющие распознать последующие события и представить себе угрозу, которая стучится в дверь.
Политики, как и царствующая династия, компромисс отвергали.
— Мне кажется, что если был бы жив в семнадцатом Пётр Аркадьевич, то мы смогли бы справиться с революцией, — заметил Базили. — Он, наверное, сумел бы избежать войны.
— Я не раз думал об этом, — признался Гучков. — Иногда мне кажется, что вы правы, — Столыпин был и умным и решительным деятелем и, в отличие от всех других, знал, к чему надо стремиться. А вот остальные шли по наезженной колее. Знаете, так бывает часто, не представляешь, что можно свернуть с привычной колеи, выбраться из неё и найти новую дорогу.
Базили подхватил мысль собеседника — Столыпин был в истории России, в её грозные годы, фигурой большой. Судьба подарила его России, но надо признать, считал Александр Иванович, что Россия не воспользовалась им в полной мере.
— К сожалению, иногда Пётр Аркадьевич шёл напролом, и за это мы его критиковали, — сказал Гучков. — Сегодня, правда, я рассуждаю не так, как прежде, — видимо, иногда, когда нет иного выхода, следует идти напролом, если тебе мешают. В этом, надо признаться, покойный Пётр Аркадьевич был прав... Посему я поддерживаю вашу идею о составлении русской истории здесь, в эмиграции. Мы должны оставить потомкам всю правду, какой бы горькой она не была...
Всех, кто был заинтересован ему помочь, Базили привлекал к главному труду своей жизни. Решив написать правдивую дореволюционную историю Российской империи, он принялся записывать беседы с государственными, политическими и военными деятелями того времени, благо со многими из них был знаком. Эти труды и составляли его личный архив.
Однажды его навестил мужчина приятной внешности, представился, коротко рассказав свою биографию.
— Аркадий Вениаминович Руманов, выпускник юридического факультета Петербургского университета. С 1903 года сотрудничаю со многими российскими газетами. С седьмого года — корреспондент “Русского слова”, а с одиннадцатого возглавлял петербургское отделение издания. Я хотел бы вам помочь, слышал, вы собираете мемуары наших политиков...
Базили обрадовался — появился ещё один его сторонник и, возможно, помощник.
В эмиграции люди сходились быстро.
Базили навёл справки среди близких знакомых. Те подтвердили: Аркадия Вениаминовича знаем, ничем себя не скомпрометировал.
В Париже к Базили от нового знакомого явился некто Я.Е. Поволоцкий, представитель ещё существующего издательства.
— Мы знаем, что вы пишете историю императорской России, — сказал он. — Не хотели бы вы заключить с нами договор на издание своей книги?
— Почему бы нет? — и Базили согласился.
В эмиграции уже ни для кого не было секретом, что Базили пишет историю последнего периода империи, следовательно, пишет о них, кто жил в это время.
Мечта каждого историка — сохранить имеющиеся у него документы. Тщательно, поистине с немецкой педантичностью, Базили собирал свой архив. Он был счастлив, когда Бурцев, в своё время изрядно попортивший нервы и старой власти, и новой, воцарившейся в России, передал ему свои документы с просьбой сохранить.
Но бурцевский архив пропал.
Говорили, что в прошлом замешан Руманов, но не верилось, что Аркадий Вениаминович мог поступить так нечестно — связаться с большевиками и переправить им чужой архив.
Историк Николаевский подозревал, что Руманов связан с Советами.
— Думаю, он переправляет на Лубянку всё, что достаёт.
Так ли это, судить трудно, но после Второй мировой войны стало известно, что Руманов пишет статьи в советскую газету и даже получил советское гражданство.
Но это тема другая, хотя следует признать, что какие-то факты, связанные с деятельностью Петра Аркадьевича Столыпина, в пропавшем архиве имеются.
* * *
Готовясь к беседам с Гучковым, Базили заранее составлял вопросы, которые намеревался задать Александру Ивановичу. Первое интервью состоялось в клубе за завтраком, в присутствии вездесущего Руманова Базили застенографировал первый фрагмент воспоминаний Гучкова, который позднее был опубликован на страницах русской эмиграционной газеты.
Видно, потому эти воспоминания и сохранились.
Благое дело совершил Базили, подтолкнув Гучкова к созданию мемуаров. Отечественная история от этого стала намного полнее.
Александр Иванович серьёзно отнёсся к своей работе. Он диктовал стенографистке даже в больнице и за три дня до смерти работал с нею. В 1935 году у него обнаружили рак кишечника, но ни врачи, ни родные ему об этом не сказали. Он твёрдо верил в выздоровление. Перенеся в декабре того же года тяжёлую операцию, стал после неё поправляться.
О своей болезни он узнал за неделю до кончины. Известие его, конечно, огорчило.
— Смерти миновать никому ещё не удавалось, — сказал он родным и стал приводить в порядок свои записи.
Из серой тетради:
“Гучков не скрывает, что писать воспоминания не расположен Николаевский рассказывал, что
