Если тебя не слушают, то это еще не значит, что ты должен замолчать. Добряк садовник спокойно продолжал переливать из пустого в порожнее:
– Могилу роют на кладбище Вожирар. Говорят, что кладбище Вожирар собираются закрыть. Это старинное кладбище, никаких уставов оно не соблюдает, мундира не имеет и должно скоро выйти в отставку. Жаль, потому что оно удобное. У меня там есть приятель, могильщик, дядюшка Метьен. Здешним монахиням дают там поблажку – их отвозят на это кладбище в сумерки. Префектура насчет этого издала особый приказ. Но чего-чего только не случилось со вчерашнего дня! Матушка Распятие скончалась, а дядюшка Мадлен…
– Погребен, – сказал Жан Вальжан с грустной улыбкой. Фошлеван подхватил это слово.
– Ну, разумеется, если бы вы здесь остались навсегда, это было бы настоящим погребением!
Звон колокола раздался в четвертый раз. Фошлеван поспешно снял с гвоздя наколенник с колокольчиком и снова пристегнул его к колену.
– На этот раз звонят мне. Меня требует мать-настоятельница. Так и есть, я укололся шпеньком от пряжки. Господин Мадлен, не трогайтесь с места и ждите меня. Видно, есть какие-то новости. Если проголодаетесь, то вот вино, хлеб и сыр.
И он вышел из сторожки, приговаривая: «Иду! Иду!»
Жан Вальжан видел, как он быстро, насколько ему позволяла хромая нога, направился через сад, оглядывая мимоходом свои дынные грядки.
Не прошло и десяти минут, а дедушка Фошлеван, бубенчик которого обращал в бегство встречавшихся на его пути монахинь, уже тихонько стучался в дверь, и нежный голос ответил ему: «Во веки веков», что означало: «Войдите».
Эта дверь вела в приемную, отведенную для разговоров с садовником по делам его службы. А приемная примыкала к залу заседаний капитула. На единственном стоящем в приемной стуле сидела настоятельница и ожидала Фошлевана.
Глава 2
Фошлеван в затруднительном положении
При некоторых критических обстоятельствах людям известного склада характера, а также людям известных профессий свойственно принимать взволнованный и одновременно значительный вид – особенно священнослужителям и монахам. В ту минуту, когда вошел Фошлеван, именно такое двойственное выражение озабоченности и лежало на лице настоятельницы – некогда очаровательной и ученой мадемуазель Блемер, а ныне матушки Непорочность, обычно такой веселой.
Садовник боязливо поклонился, остановившись на пороге кельи. Настоятельница, перебиравшая четки, взглянула на него и сказала:
– А, это вы, дедушка Фован?
Этим сокращенным именем принято было называть его в монастыре.
Фошлеван снова поклонился.
– Дедушка Фован, я приказала позвать вас.
– Вот я и пришел, честна́я мать.
– Мне нужно поговорить с вами.
– И мне тоже, – сам испугавшись своей дерзости, сказал Фошлеван. – Мне тоже надо кое-что сказать вам, пречестна́я мать.
Настоятельница поглядела на него.
– Вы хотите сообщить мне что-то?
– Нет, попросить.
– Хорошо, говорите.
Добряк Фошлеван, бывший письмоводитель, принадлежал к тому типу крестьян, которые не лишены самоуверенности. Невежество, приправленное хитрецой, – сила; его не страшатся, и поэтому на него попадаются. Прожив около двух с лишним лет в монастыре, Фошлеван добился признания в общине. Если не считать его работу по садоводству, ему, в постоянном его одиночестве, больше ничего не оставалось делать, как всюду совать свой нос. Держась на расстоянии от всех этих скрытых монашескими покрывалами женщин, снующих взад и вперед, Фошлеван сначала видел перед собой одно лишь мелькание каких-то теней. Но наблюдательность и проницательность помогли ему в конце концов облечь эти призраки в плоть и кровь, и все эти мертвецы ожили для него. Он был словно глухой, глаза которого приобрели дальнозоркость, или слепой, слух которого обострился. Он старался разобраться в значении всех разновидностей колокольного звона и преуспел в этом настолько, что загадочная и молчаливая обитель уже не таила в себе для него ничего непонятного. Этот сфинкс выбалтывал ему на ухо все свои тайны. Фошлеван обо всем знал и обо всем молчал. В этом заключалось его искусство. В монастыре все считали его дурачком. Это большое достоинство в глазах религии. Матери-изборщицы дорожили Фошлеваном. Это был удивительный немой. Он внушал доверие. Кроме того, он знал порядок и выходил из своей сторожки только тогда, когда того явно требовала необходимость быть либо в огороде, либо в саду. Подобная сдержанность была ему поставлена в заслугу. Тем не менее Фошлеван заставил проболтаться двух людей: в монастыре – привратника, и потому знал подробности всего происходившего в приемной; а на кладбище – могильщика, и потому знал все особые обстоятельства похорон. Таким образом, он получал двойного рода сведения о монахинях: одни проливали свет на их жизнь, другие – на их смерть. Но он не злоупотреблял ничем. Община ценила его. Старый, хромой, решительно ничего не смыслящий, без сомнения, глуховатый – какое множество достоинств! Заменить его было бы трудно.
С уверенностью человека, знающего себе цену, добряк обратился к почтенной настоятельнице с весьма глубокомысленной и по-деревенски многословной речью. Он пространно говорил о своем возрасте, хворостях, о бремени лет, удвоившемся для него отныне благодаря возрастающей трудности работы, обширности сада и бессонным ночам, – к примеру, нынешней, когда ему из-за того, что светила луна, пришлось накрывать соломенными матами дынные грядки, – и договорился до следующего: у него есть брат (настоятельница сделала движение), – брат отнюдь не молодой (настоятельница опять сделала движение, но уже более спокойное), и если пожелают, то этот брат мог бы поселиться с ним и помогать ему в работе; это превосходный садовник, и для общины он будет очень полезен, полезнее его самого; а если этого брата взять не согласятся, в таком случае он, Фошлеван-старший, чувствуя упадок сил и видя, что ему не справиться с работой, вынужден будет, как это ни обидно, уйти отсюда; наконец, у его брата есть дочка, которую тот привел бы с собой, девочка выросла бы здесь в страхе божьем и, как знать, может статься, в один прекрасный день постриглась бы в монахини.
Когда он умолк, настоятельница бросила перебирать четки и сказала:
– Можете ли вы сегодня же, до наступления вечера, раздобыть крепкий железный брус?
– Для чего?
– Чтобы можно было употребить его вместо рычага.
– Да, честна́я мать, – ответил Фошлеван.
Не сказав больше ни единого слова, настоятельница встала и удалилась в соседние покои, бывшие залом заседаний капитула, где, по всей вероятности, собрались матери-изборщицы. Фошлеван остался один.
Глава 3
Мать Непорочность
Прошло приблизительно четверть часа. Настоятельница вернулась и вновь села на стул.
Оба собеседника казались озабоченными. Записываем со всей тщательностью их диалог.
– Дедушка Фован!
– Да, честна́я мать?
– Знаете вы часовню?
– У меня там есть свое местечко, откуда я слушаю обедню и прочие службы.
– А заходили вы на клирос по служебным надобностям?
– Два или три раза.
– Вот в чем дело. Там надо приподнять камень.
– Тяжелый?
– Каменную плиту возле алтаря.
– Которая закрывает вход в склеп?
– Да.
– Вот случай, когда бы пригодился еще один мужчина.
– Матушка Вознесение вам поможет, она сильна, как мужчина.
– Женщина никогда не заменит мужчину.
– Мы можем дать вам в помощь только женщину. Каждый делает то, что в его силах. Только потому, что отец Мабильон приводит четыреста семнадцать посланий святого Бернара, а Мерлонус Горстиус всего триста шестьдесят семь, я ведь не отношусь презрительно к Мерлонусу Горстиусу.
– И я так не отношусь.
– Заслуга в том, чтобы работать сообразно со своими силами. Монастырь – не дровяной склад.
– А женщина – не мужчина. Вот брат мой, тот силен!
– А кроме того, у вас будет рычаг.
– Только такой ключ и подходит к таким дверям.
– В плите есть кольцо.
– В него я продену рычаг.
– А плита устроена так, что можно ее повернуть.
– Хорошо, честна́я мать. Я отворю склеп.
– А четыре матери-певчие вам помогут.
– И когда склеп будет отворен?..
– Тогда его придется вновь закрыть.
– И это все?
– Нет.
– Приказывайте, пречестна́я мать.
– Фован, мы доверяем вам.
– Я здесь, чтобы исполнять все приказания.
– И соблюдать молчание.
– Да, честна́я мать.
– Когда склеп будет открыт…
– То я его опять закрою.
– Но сначала…
– Что, честна́я мать?
– В него надо будет кое-что опустить.
