Была уже темная ночь, когда разбитые прискакали на Малку. Но тут они с ужасом увидели, что переправа занята моздокскими казаками, успевшими прискакать сюда раньше, кратчайшей дорогой. Снова закипел бой на жизнь и смерть. Кабардинцы силились овладеть переправой, линейцы их не пускали. Скоро подоспели сюда донцы и пехота.
«Офицеры, – пишет Мейер, – рубились наравне с солдатами, но ничто не могло сломить кабардинцев».
Тогда, чтобы порешить дело, Мейер отодвинул пехоту назад и, расположив ее в разных местах небольшими засадами, крикнул казакам: «Назад!» Расчет его удался вполне. Едва казаки показали тыл, как кабардинцы, разгоряченные боем, ринулись за ними в погоню, попали на засаду, и пехота со всех сторон охватила их, «как неводом». Тогда, разбитые наголову, кабардинцы бросились в Малку с крутого обрыва, и долго еще с берега гремели за ними ружейные и пушечные выстрелы... Было десять часов вечера, когда бой совершенно затих; весь русский отряд ночевал тут же, на поле сражения, и лишь на следующий день возвратился в лагерь.
Мейер не определяет общей потери неприятеля, но в числе убитых находились два владетельные князя, много уздней, а судя по шести убитым лошадям игреневой масти, на которых ездят духовные лица, можно полагать, столько же было убито и мулл. «Все поле сражения, – доносил Мейер, – на котором лежало сто тринадцать кабардинских тел, было усеяно клочьями мяса и ребрами». В русском отряде выбыло из строя два офицера и семьдесят пять нижних чинов. От немногих пленных, захваченных в этом деле, узнали, что в партии было от шести до семи тысяч всадников, что она намеревалась отдохнуть в лощине над Золкой, а ночью напасть на Георгиевск и затем, через Александровское село, броситься на Кубань в тыл генералу Лихачеву.
Все это усложнение дел на Линии заставило наконец Глазенапа поручить военные действия на Кубани одному Лихачеву, а самому вернуться в Георгиевск. Зима, впрочем, прошла довольно спокойно, но зато весной, уже в начале марта 1805 года, когда кабардинские стада и табуны еще не находят корма в горах, заваленных снегом, и пасутся на открытых равнинах, прилегающих к Малке, Глазенап сосредоточил отряд в станице Прохладной; распустив слух, что идет в Чечню, и отвлекши этим внимание кабардинцев, в ночь на девятое марта он внезапно сделал громадный шестидесятиверстный переход и неожиданно очутился на равнине посреди многочисленных кабардинских табунов и стад. Все табуны и стада захвачены были сразу, и в десять часов вечера отряд остановился ночевать на реке Баксан в Кис-Бурунском ущелье. Огромный переход по слякоти и возня с табунами до крайности утомили людей, а между тем ночью надо было ждать нападения. С правой стороны бивуака в ущелье находился огромный отвесный утес, совершенно преграждавший доступ к отряду, но на левую сторону, где ревел Баксан, а за ним начинались низкие и довольно пологие горы, следовало обратить серьезное внимание. Перекинуть пикеты за Баксан так, чтобы поставить их на возвышенности, было опасно, а потому пришлось ограничиться одной лагерной цепью, растянутой по эту сторону речки. Ночь случилась необычайно темная. Но так как нападения ожидали только под утро, то в лагере царствовала некоторая беспечность. А между тем, едва отряд принялся за ужин, как вдруг загремела ружейная пальба, послышался пронзительный татарский гик и барабаны по всему бивуаку забили тревогу. Дело было в том, что горцы, спустившись с гор, открыли через речку сильный огонь по лагерю. Все это произошло так внезапно, и беспорядок в отряде был так велик, что многие уже думали, что горцы ворвались в лагерь. Артиллерия открыла картечный огонь наудачу. К счастью, гребенцы и егеря, занимавшие лагерную цепь, скоро отогнали кабардинцев. Тем не менее тревоги возобновлялись в течение ночи несколько раз, и отряд до утра стоял под ружьем. Под утро все успокоилось, и разведка, произведенная из лагеря, показала, что только верстах в восьми от Баксана, в большом ауле, сосредоточено сильное скопище горцев.
На следующий день большая часть отряда отправилась на Линию, препровождая туда громадное количество отбитого скота, а другая часть, меньшая, осталась на Баксане для наблюдения за горцами. Лагерь отодвинули от речки ближе к скалам, но пули нередко долетали и туда, так что в отряде случались раненые. «Не было ночи, – говорит один из участников этой экспедиции, – чтобы не было тревоги. Секреты так и лежали со взведенными курками, и как только на том берегу появлялась вспышка, обозначавшая выстрел, наши со всех сторон гремели залпами. При непроницаемой темноте кавказских ночей такая перестрелка представляла чудный эффект, и невозможно было ею довольно налюбоваться».
Однажды случилось дело и более серьезное. Горцы среди белого дня напали на фуражиров; устроив засаду и пропустив мимо себя авангард, они бросились на вьюки и обозы, поставя колонну в такое положение, что Глазенап должен был ввести в бой почти весь свой отряд. Но то были уже последние вспышки восстания. Громадные потери, понесенные в битвах, а главное – захват скота и табунов, заставили кабардинцев смириться. Главные вожаки их, владетельные князья, ушли за Кубань; остальные просили пощады.
Глазенап привел их к присяге на подданство России, взял аманатов, ввел родовые суды и ограничился наказанием только главнейших зачинщиков бунта.
Двукратный поход в Кабарду и усмирение закубанских горцев доставили Глазенапу орден св. Анны I-ой степени, украшенный алмазами, а вслед за тем и орден св. Владимира 2-ой степени.
Памятником этих походов в Кабарду остались незатейливые солдатские песни, которыми старые кавказцы любили закреплять свои боевые подвиги. Вот одна из них.
Кабардинцы, вы не чваньтесь,Ваши панцири нам прах;Лучше все в горах останьтесь,Чем торчать вам на штыках.На конях своих лихватскихВы летали, как черн вран,Но споткнулись на казацкихДротиках, крича: «Яман!».Бусурманы, не гордитесьВы булатом и конем,Златом, сребром поступитесьИ, к земле склонясь челом,Александра умоляйтеО пощаде ваших днейИ колена преклоняйтеПред великим из царей.Он вам даст благословенье,Мир, щадя своих людей,Вашей кротостью смягченный,Не лишит вас ясных дней.Вы ж гоните к нам в подарокВолов жирных и овец,Нам их нравится поярокИ опоек от телец.Мы за ваше здесь здоровьеКашу маслом обольем;На углях мясца коровьяМы поджарим и попьем.Когда хотите, идите,Кабардинцы, к нам сюда,Но свои дары несите,А то будет вам беда!Без даров мы вас на примем,Нам не нужен супостат;Принесете – вас обнимем,Скажем: «Сядь, любезный сват!»
Другую песню солдаты сложили, возвращаясь из похода.
Кабардинцев победивши,Мы в обратный путь идем;Их ручьями кровь проливши,Сладостно награды ждем,Что наш царь благословенныйОбратит на нас свой взгляд,На венки, из лавр сплетенны,К нам прольет дары наград.Торжествуй, наш православный,Небесам любезный царь!Мы свершили подвиг славный.Славься, славься, государь!Пускай враг теперь трепещет,Чтит тебя и твой закон,Удивленны взоры мещет,Что попран тобою он!И всегда попран он будет,Коль владеешь нами ты,Твоей славы не забудетИ оставит все мечты,Чтобы с русскими сразитьсяОн когда лишь только мог.Благодать с тобою зрится,И помощник с нами Бог!
Возвратившись в Георгиевск, Глазенап был встречен потрясающим известием о появлении там чумы, завезенной астраханской почтой. При самом разборе пакетов помощник почтмейстера вдруг почувствовал припадок страшной болезни, а вместе с ним заболели и умерли все те, которые помогали ему. Явились мортусы и крючьями стащили в кучу тела, чемоданы, бумаги и прочее. Но предосторожность не помогла, и болезнь с необычайной быстротой распространилась по городу. Всякое утро прибавлялось по несколько домов, забитые двери и окна которых служили немыми, но громкими свидетелями о беспощадной гостье. Каждый вечер в особых балаганчиках сжигалось имущество, оставшееся после умерших, и по этой адской иллюминации все узнавали о числе погибших. Лейб-эскадрон Нижегородского полка, предмет особых попечений Глазенапа, также подвергся заразе. В отчаянии Глазепан, желая спасти эскадрон, приказал вывести его в тот же день в лагерь и там совершенно прекратить все сообщения между людьми, устроив для каждого отдельный шалашик. Две недели провели драгуны в этом карантинном заключении, и болезнь прекратилась, но в Казанском полку она свирепствовала с ужасающей силой.
В городе господствовала паника. Никто не знал, что делать и какие брать предосторожности. Доктора боялись подходить к больным, и те нередко беспомощно умирали на улицах. Глазенапу стоило большого труда ввести порядок, учредить больницы и открыть карантины. К счастью, он нашел себе отличных помощников в лице двух медиков, Гинафельда и Геера, которые целый день разъезжали по городу, посещали карантины, входили в зачумленные дома и помогали больным на улицах. И судьба, к счастью, хранила от гибели этих друзей человечества, заслуживших всеобщую признательность и удивление [70].
