потянула в сторону.
XCII
Углубившись дальше в Торговый конец, они наткнулись на жену фармацевта, покой которой все же оказался нарушен, равно как и покой ее мужа. Толпа вытащила обоих на улицу. Фармацевт, аккуратно одетый, покорно кивал и шел туда, куда его вели, лишь изредка обращаясь к людям с вежливой просьбой, чтобы те отпустили его руку и не отрывали рукав. Его жена, в чепце и босиком, закутанная в белое хлопковое полотнище с кружевными оборками, превосходила его размерами настолько же, насколько взрослая корова превосходит теленка. В отличие от мужа она выражала свое недовольство басовитым ревом, молотя по толпе направо и налево мясистыми руками, мелькавшими в воздухе, словно ветряная мельница.
Впрочем, супружеской четой занималась лишь горстка хулиганов; остальные уже проникли в кабинет за лавкой. Они вытаскивали на улицу шкаф с лекарствами, скрежеща деревянными ножками по полу. Дверцы шкафа были украшены изящнейшей инкрустацией с изображением фармацевтических символов, выложенных шпоном из драгоценных сортов дерева со всех концов света. Когда его перетаскивали через порог, приподняв над приступкой и отпихивая норовившую закрыться дверь, баночки с лекарствами, пробирки и заткнутые пробками бутылочки со звоном и грохотом поехали внутри, сбиваясь в кучу и наталкиваясь друг на друга.
Фармацевт и его жена пытались протестовать – сперва с явным страхом, потом, хотя их страх никуда не делся, обращаясь к толпе с примиряющими улыбками, воздевая руки ладонями вверх, с выражениями на лицах, говорившими «давайте действовать разумно», «мы все здесь друзья» и «просто скажите, что вам нужно». Впрочем, если эти призывы и встречали какой-либо отклик, то лишь на ограниченном расстоянии – они явно не достигали бунтовщиков на лестнице перед бывшим домом фармацевта. Устав тащить тяжелый, богато украшенный шкаф на руках, те принялись толкать его перед собой, невзирая на неизбежную опасность падения. Как и любой объект, встретившийся с отсутствием опоры перед собой, шкаф завалился вперед и принялся съезжать по ступенькам, опасно кренясь, дергаясь и вздрагивая, пока окончательно не потерял вертикальное положение и не грохнулся плашмя; стекла в дверцах, бутылочки, стеклянные полки, на которых эти бутылочки были расставлены, – все разлетелось вдребезги от соприкосновения с булыжной мостовой.
Оттуда, где он стоял, Натану не было видно всего, что требовалось, чтобы составить полную картину происходящего, но Дашини смогла дополнить его восприятие, правильно истолковав настойчивые движения его головы и вытянутую шею как желание знать, что случилось.
– Все лекарства высыпались на землю, бутылки и банки разбились. Жидкости собираются в лужицы, которые блестят и отражают свет (должно быть, в лекарствах содержится ртуть или драгоценные масла). Белые таблетки тоже все смешались с грязью, но люди все равно их едят. Похоже, они настолько больны, что готовы есть любую гадость, лишь бы помогло. Они сгребают таблетки с земли вместе с грязью и выбирают их оттуда зубами и языком. Кое-кто прикладывается губами к лужам с жидкостью и всасывает ее. Эти люди любят жизнь.
Фармацевт протолкался сквозь толпу. Возможно, он беспокоился за людей, а возможно, за свои драгоценные запасы, или его волновала неточность дозировки; в любом случае он стал убеждать людей остановиться. Там, где смесь различных химикатов могла содержать несовместимые вещества, или имелись побочные эффекты, которые следовало принять во внимание, или снадобья имели противопоказания, он предупреждал об этом, как того требовала его профессия. Разумеется, его никто не слушал.
В Зоологическом парке складывалось впечатление, будто охвативший Мордью хаос был заболеванием, которое передавалось разным видам по-разному: если жвачные и травоядные, ящерицы и птицы как будто обладали врожденным иммунитетом, то у грызунов, плотоядных и когтистых млекопитающих его не было. Приматы обладали наименьшей сопротивляемостью: их пальцы вцеплялись в сетки ограждений с такой силой, что это должно было причинять им боль и увечья, они тянули и трясли решетки так, словно хотели выяснить, что сдастся первым – металл или плоть.
Все хищники, словно сговорившись, действовали как бы заодно с бунтовщиками: они как будто чуяли по запаху перемену в распределении власти в городе, как если бы теперь права людей распространялись и на животных, и пахли кровью, густой железистый привкус которой ощущался в их глотках и на их языках, порождая в них жажду свободы.
В одном месте был пустой пыльный овал – там прежде содержались алифоньеры, а теперь осталась лишь табличка с их изображением и несколькими строчками описания, за неимением самих живых существ, их дыхания, их вечно неторопливого жевания и черных глаз, поблескивающих в лунном свете.
Стоя на вершине холма, Натан повернулся и посмотрел вниз, на город.
На складах в Пакгаузах были отведены помещения для хранения зерна и корнеплодов с Северных и Южных Плантаций, а также провизии, импортированной из сельскохозяйственных районов окружающего мира. Промышленность Мордью платила за эти излишества бартерным обменом, а также гарантиями определенных обязательств. Зерно хранилось от посягательств грызунов в огромных элеваторах на высоких опорах, мясо – в холодильных камерах, вино – в подземных погребах. Оголодавшая толпа накинулась на все это. Она была огромной, и когда принялась крушить барьеры, отделявшие ее от продовольственных складов, в воздух поднялись тучи пыли и дыма. Толпа устраивала пожары везде, где только находились горючие материалы. Зерно сыпалось на землю, мясо вытаскивалось на открытый воздух, вино лилось в сухие глотки тех, кто успел убежать от огня. Если время от времени кто-нибудь оказывался погребен под лавиной зерна или вышибленная взрывом дверь попадала по голове стоящему рядом – что ж, зато вместе с тем многие могли утолить жажду и наполнить свои желудки.
Добравшись до свинофабрики, Натан с Дашини обнаружили, что ворота стоят настежь, ящики разломаны в щепки, упаковки с беконом втоптаны в землю. Приземистые строения, где – в отдельных клетках – разводили свиней, наводнили созданные Натаном палтусы; и хотя сперва свиноматки в страхе визжали, а поросята вторили им, обеспокоенные расстройством своих матерей, вскоре их визг стал радостным, и планки загремели под копытцами воссоединяющихся семейств, вновь вкушающих свежий воздух. Да, действительно, несколько животных было взято толпой, убито и изжарено, однако наиболее крупным из них, похоже, революция понравилась не меньше, чем людям: они носились повсюду, налетая на стены, изгороди, выбивая оконные стекла и разрушая все, что могло быть разрушено.
Свиньи способны съесть человеческий труп, если найдут его, так что весьма вероятно, что на каждую съеденную свинью приходился съеденный человек.
XCIII
Стеклянная дорога взбиралась над высокими склонами Мордью, уходя вдаль и ввысь, но дома, владельцы которых силились продемонстрировать другим степень своего согласия с Господином путем имитации
