Старуха меж тем впала в панику.
– Дэвид, ответь! – дрожащим от страха голосом кричала она. – Не молчи, Дэвид! Где ты?
Сделав неловкое движение, она пошатнулась и с пронзительным криком рухнула на пол. Голова ее ударилась о стену, и она потеряла сознание.
С трудом переставляя непослушные ноги, я вышел из гостиной, спустился по лестнице и подошел к входной двери, которую Нидлер оставил открытой.
Вцепившись в дверную ручку, чтобы не упасть, я что есть мочи закричал: «Помогите!» На улице было многолюдно. Некоторые прохожие обернулись, услышав мой хриплый голос.
– Произошло убийство! Позовите констебля! Помогите! – взывал я.
Потом мне показалось, что ноги мои растворились в воздухе, и я стремглав полетел в темноту.
ГЛАВА 46
Я очнулся внезапно, вздрогнув от резкого запаха. Глубоко вздохнув, я в растерянности огляделся вокруг.
Я вновь находился в гостиной Уэнтвортов, но теперь сидел в кресле. Какой-то дородный малый в мундире констебля с любопытством смотрел на меня. Рядом стоял Гай, в руках у него была бутылочка, которую он только что поднес к моему носу. Оба они, и констебль, и Гай в фартуке аптекаря, странно смотрелись в этой роскошно убранной комнате. Повернув голову, я увидел, что в соседнем кресле распростерся Барак, бледный, но живой. Глаза его были открыты, зрачки приняли нормальный размер.
– А где старуха? – пробормотал я.
– Она жива, – сообщил Гай. – Ее уже увели в тюрьму. И ее внучек тоже. Вы спасли и себя, и Барака, Мэтью. Если бы вам не пришло в голову использовать горчицу как рвотное, вы оба были бы мертвы. Сознание не возвращалось к вам больше часа. Я уже начал тревожиться.
Я снова вздохнул, чувствуя, что голова моя раскалывается от боли.
– Это вы рассказали мне о том, что рвота – единственный способ спастись от отравления белладонной.
– Да, припоминаю. Ваша превосходная память всегда удивляла меня, Мэтью.
– Господи боже, за последний месяц мне так часто случалось прибегать к вашей помощи, Гай, – сказал я с хриплым смехом. – Я содрогаюсь при мысли о счете, который вы мне представите.
– Не беспокойтесь, счет будет не так уж велик. Вы можете шевелить руками и ногами?
– Да. Но они точно налиты свинцом.
– Ничего, это скоро пройдет.
Гай подошел к столу, на котором стояла чаша, накрытая салфеткой. Он снял салфетку, и комнату наполнил резкий запах.
– Выпейте это, – распорядился Гай. – Это снадобье очистит вашу кровь и выведет прочь ядовитые соки.
Я с некоторым сомнением поглядел на чашу, однако позволил Гаю вылить напиток мне в рот. Вкус у снадобья оказался отвратительный.
– Теперь посидите спокойно, – приказал Гай. Я, тяжело дыша, откинулся на спинку кресла. Дверь отворилась, и в комнату вошел бледный как полотно Джозеф. Увидав, что я пришел в себя, он расплылся в счастливой улыбке.
– О сэр, слава богу, вы очнулись. Я сжал руку Гая.
– А что Нидлер, скрылся?
– Скрылся. Но его непременно схватят.
– Как вы сюда попали?
– Вы же сами звали на помощь и просили позвать констебля.
– Да, да. Но больше я ничего не помню.
– Констебль вбежал в дом и нашел в гостиной вас, Барака и старуху. Все вы были без сознания. Новы на мгновение открыли глаза и попросили послать за мной, – сообщил Гай.
– Я совершенно этого не помню. Господи боже, наверное, теперь я буду страдать провалами в памяти!
Гай опустил руку на мое плечо.
– Это вам не угрожает, Мэтью. Но, конечно, силы вернутся к вам с Бараком не сразу. Вам обоим нужно как следует отдохнуть.
В дверях появился еще один констебль.
– Я пришел, чтобы сообщить: Дэвид Нидлер пойман, – провозгласил он. – Он пытался проехать верхом через Крипплгейт, но привратник задержал его. Злоумышленник не оказал сопротивления. Сейчас он уже в Ньюгейте.
– Сабина и Эйвис тоже там, – подал голос Барак. – И старуха составила внучкам компанию, хотя она сильно ушибла голову. Как только я пришел в себя, сразу рассказал все констеблю. Девчонки ужасно вопили и визжали, когда поняли, что их обман вышел наружу. Но все же им пришлось отправиться в тюрьму. Папаша их едва с ума не сошел. Жаль, что их не бросили в Яму. Столь благородным молодым леди полагаются более чистые камеры, – добавил он с горькой усмешкой.
Я бросил взгляд в окно. В сумерках смутно вырисовывались очертания колодца.
– Господи, – пробормотал я. – Если бы Нидлер и старая ведьма осуществили свой замысел, мы с Бараком наверняка оказались бы на дне этого проклятого колодца.
– Простите, – спохватился я, повернувшись к Джозефу. – Мне не следовало так говорить о вашей матери…
– Она всегда любила одного только Эдвина, – перебил он, грустно покачав головой. – А ко всем остальным своим детям питала откровенное презрение.
– Барак, – обратился я к своему помощнику. – Вы должны дать показания под присягой. Завтра на суде констебль сообщит Форбайзеру о том, что произошло в этом доме…
Я попытался встать, но безуспешно. Неожиданная мысль пронеслась в моем сознании.
– Где сейчас сэр Эдвин?
– В своей комнате, – вздохнул Джозеф. – Бедный Эдвин, на него обрушилось столько ударов. Сын его мертв, мать и дочери в тюрьме.
– А Элизабет уже знает о том, что случилось? – выдохнул я.
– Да. Когда я рассказал ей обо всем, бедная девочка разразилась рыданиями.
Тень грустной улыбки пробежала по лицу Джозефа.
– Но когда я уходил, она крепко сжала мою руку. Я позабочусь об Элизабет, сэр. Но на некоторое время мне пришлось ее оставить, – добавил он. – Сейчас я нужен брату.
Я пристально поглядел на Джозефа. Признаюсь, этот простодушный малый частенько раздражал меня своей суетливостью и бесконечными сетованиями. И лишь теперь я понял, что заставило меня взяться за это кошмарное дело. Всем своим существом Джозеф излучал доброту, бесконечную доброту, на которую способны лишь немногие люди.
– Я должен идти к Эдвину, – сказал он. Констебль предупреждающе вскинул руку.
– Сейчас с ним беседует судья из магистратуры, сэр.
В голове у меня проплывали события последних дней.
– Кромвель! – воскликнул я. – Прошло уже несколько часов, как мы отправили ему письмо! Барак, неужели от Грея так и не поступило никаких вестей?
– Недавно мне передали записку от него, – ответил Барак. Он вытащил из кармана листок с печатью графа и протянул мне. Я пробежал глазами строки, выведенные аккуратным почерком Грея.
«Лорд Кромвель получил ваше письмо. Сегодня он намерен увидеться с королем и в случае необходимости непременно пошлет за вами. Он передает вам свою глубокую признательность».
– Значит, дело сделано, – вздохнул я, с облегчением откинувшись на спинку кресла. – Наконец мы с вами заслужили признательность графа, Барак.
Гай подошел ко мне, заглянул в глаза и попросил показать язык. Потом то же самое он проделал с Бараком.
– Ни вашему здоровью, Мэтью, ни здоровью Барака ничто не угрожает, – сказал он, закончив осмотр. – Но вам обоим надо отправиться домой и хорошенько выспаться. В течение нескольких дней вы будете ощущать слабость, и, возможно, у вас будут трястись руки.
– Я с удовольствием последую вашему совету, сэр, – заявил Барак. – Чертовски хочу спать.
– А теперь я должен вернуться в свою аптеку. Меня ждут больные.
Гай поклонился нам и двинулся к дверям. Как и всегда, наружность его – смуглое лицо, черные как вороново крыло волосы, тронутые сединой, длинное одеяние – производила необычное впечатление.
– Спасибо, верный друг, – с жаром произнес я. Гай махнул рукой, улыбнулся и вышел из комнаты.
– Выглядит этот старикан диковато, – изрек констебль. – Когда я пришел сюда и увидел его, у меня сразу возникло желание его арестовать.
Я оставил это замечание без ответа.
Дверь отворилась, и в комнату вошел высокий худощавый человек, в котором я узнал судью Пэрслоя. Обыкновенно этот джентльмен сиял от сознания собственной важности, но сегодня у него был мрачный и сосредоточенный вид. Он поклонился и повернулся к Джозефу.
– Мастер Уэнтворт, я думаю, вам лучше пойти к брату.
– Я как раз собирался это сделать, сэр! – сказал Джозеф, вскакивая со своего места. – Эдвин спрашивал обо мне?
– Нет, – ответил Пэрслой после некоторого колебания. – Но сейчас его не следует оставлять одного.
Он перевел взгляд на меня.
– Рад видеть, что вы пришли в себя, мастер Шардлейк. Явившись в этот дом по зову констебля, я застал здесь ужасающее зрелище.
– Могу себе представить. Вы допросили сэра Эдвина?
– Да. Он утверждает, что ничего не знал о злодеяниях своих близких. Полагаю, он говорит правду. Человек, убитый горем, вряд ли станет кривить душой.
Пэрслой задумчиво покачал головой.
– Все-таки странно, что мать его вступила в сговор со слугой.
– Нидлер был не просто дворецким, он был ее глазами. Так она сама говорила. Без него она не могла обойтись.
