— Ты только что отстаивал как высшее качество человека правдивость — правдивость во всем. А сам, оказывается, ломал комедию перед Риммой, обманывал девушку, заведомо лгал ей…
— «Это совсем другое» — я повторяю слова великого старца, Толстого Льва.
— Пусти!.. Пусти!.. Все это никак не укладывается у меня в голове, — говорил Маринич, пытаясь высвободить руку. — Римма всегда так хорошо к тебе относилась!
— И я в конкретных условиях из худшего выбрал для нее самое лучшее. Зачем бы я стал Римму бить еще словами?
— Бессовестный! Она о тебе написала такую восторженную статью!
— Она получила за нее гонорар, это ее обычная работа. Кроме того, хорошая статья прибавила ей и авторитет, что важно для молодой журналистки на будущее. Здесь все в полном порядке.
— Как будто статья Риммы тебе не прибавила ничего!
— Так что же, — в голосе Мухалатова появилась ленивая тягучесть, которая у него возникала всегда, когда ему надоедало спорить со своим собеседником и хотелось лишь диктовать самому, — так что же, в уплату, что ли, за эту статью я должен на Римме жениться? Вот это уж получилось бы и вправду совершенно безнравственным и жестоким!
— Не знаю, ну не знаю, Володя… К тебе всегда так хорошо относился Василий Алексеевич. Ты сам, я прекрасно помню, рассказывал, что это именно он подал тебе идею…
Мухалатов перехватил Маринича за плечи, силой посадил, придавил его к скамье.
— А разве я не требовал от Риммы, чтобы она непременно, еще в рукописи, показала отцу свою статью? И разве он ее не читал? Разве он не вычеркнул бы в ней все, с чем не согласен? И не вписал своих поправок? Церемониться ему было нечего. Перед ним лежала рукопись родной, любимой дочери, а не моя. Уж будь покоен, имей его идея для него действительную цену — он ее никак не продешевил бы! Он это понимал отлично. Статья Риммы — это прежде всего проверка совести Василия Алексеевича Стрельцова, как говорится, пробный оселок. Он дал «добро» статье. Иначе он не мог.
— Вот это и подтверждает его безупречную честность!
— А-га! А ты знаешь, что он потом отколол, на совещании у Фендотова, после того, как я удалился из кабинета? Он заявил, что выступать в мою поддержку не станет, что у него «болит голова». Ну, знаешь, Сашка, извини, я тоже кое-что в таких делах понимаю. И все это восприняли как трусливенький и жалкий намек на что-то такое… Спасибо, Иван Иваныч не растерялся. И спасибо еще — Галина Викторовна в госкомитете все сделала как надо. А если бы «больная голова», иными словами — протест Стрельцова попал в официальные документы? Надеюсь, Сашка, надеюсь, что результат в конечном счете был бы тот же самый, но каких нервов все это стоило бы мне и светлейшей Галине Викторовне! Так вот оно, лицо высоконравственного и высокоинтеллектуального товарища Стрельцова! А ты мораль читаешь мне. И хотел бы меня сделать его родственником.
Из одной лишь случайной фразы Василия Алексеевича и ты делаешь столь решительные выводы?
— Брось, Сашка! Ты помнишь школьный арифметический фокус: «Напиши любое трехзначное число, переверни его задом наперед и из большего вычти меньшее. Назови мне только одну крайнюю цифру полученной разности, и я назову тебе полностью весь результат». Стрельцов для меня уже очень давно такая крайняя цифра. Словом, понял ты меня или не понял, Сашка, согласен или не согласен со мной, черт я для себя сейчас или ангел, но я ухожу. Вскоре должна появиться Лариса. Кафе «Андромеда» уже закрыло свои гостеприимные двери, и меланхолически настроенная Римма, покашливая, едет в электричке на папину дачу. А я сегодня счастливый! Я подарил какой-то пухленькой Лилии большую корзину роз, подарил неизвестно кому свой лучший заграничный галстук, и я могу сегодня выкинуть еще черт знает что. Если я именно сегодня женюсь на Ларисе, это будет не самое удивительное и не самое безрассудное. Может быть, даже самое правильное. Хуже будет, если я встречу сейчас где-нибудь на этих романтически темных дорожках Галину Викторовну, и еще хуже «Не Может Быть»! До завтра, Александр Иванович! Прощай! А вечер мы провели с тобой в общем неплохо. Такая и само- и взаимопроверка всегда бывает полезна. Она укрепляет уважение к собственной личности. Пойдешь в больницу навещать Пахомову, то есть Лику Маринич, — от меня ей самый сердечный привет!
Глава пятнадцатая
Чьи это стихи!
Всю ночь Александр во сне спорил с Мухалатовым. Путано, трудно и безуспешно. Он никак не мог доказать Владимиру, что Лику искренне любит, любит и потому ради сбережения ее доброго имени готов поступиться не только какими-то деньгами, но даже пожертвовать собственной репутацией — пусть люди думают и говорят о нем что хотят! А Мухалатов только обидно посмеивался: «Нет, Сашка, не любишь ты Лику. Вот я Римму люблю, я на пробу не ей — козе подсыпал перца!»
Потом они стояли, опять-таки с Мухалатовым, на каком-то высоком мосту над Москвой-рекой и вместе сочиняли буриме на рифмы «мгла — угла», «нажала — пробежала». Оглядывая сумеречную Москву, Александр начал первый: «По улицам ползет сиреневая мгла». Откуда-то неожиданно возник Иван Иваныч Фендотов, крутнулся на одной ноге, торопливо добавил: «А раньше здесь собака пробежала». И Мухалатов тогда, еще быстрее, отработал все до конца: «Ногой на клавишу нажала и — мгла ушла из-за угла!» Победителем стал Владимир; как боксеру, Фендотов поднял ему правую руку, а Маринича столкнул с моста.
Он летел очень долго, ветер свистел у него в ушах, замирало сердце. А когда, наконец, он встал на ноги — оказался перед школьной классной доской, густо исписанной трехзначными числами, и теперь он должен был их перевертывать задом наперед и вычитать меньшее число из большего. Мухалатов нетерпеливо долбил его в плечо кулаком, но все равно результаты вычислений получались не те, какие были нужны, и Фендотов грозился, кричал, что опять столкнет его с моста…
Эту ночь мать была на дежурстве. Проснувшись с тяжелой, дурной головой, Маринич сам себе изжарил яичницу. Поел. Хотелось бы думать о чем-то другом, но в ушах назойливо отдавались все одни и те же слова: «По улицам ползет сиреневая мгла. А раньше здесь собака пробежала…» Александр даже вскрикнул вслух:
— Вот черт, привязалась эта собака!
И все-таки она никак его не оставляла, «бежала» вместе с ним до больницы, стояла у справочного окошка и снова сопровождала до самого завода.
В больнице Маринича ничем не порадовали. Состояние Лики оставалось по-прежнему очень тяжелым, девушка не приходила в сознание. И никто не мог Александру ответить со всей определенностью, когда наступит облегчение и наступит ли. Он вышел на улицу ожесточенный. Вот пишут, все пишут в газетах о чудесах, которые творят в наши дни врачи. Так где же, где это чудо?!
Новая кассирша Валечка, бывшая картотетчица из бухгалтерии, дожидалась Маринича со стопкой кассовых документов, накопившихся за эти дни. По привычке, как было раньше, он спросил: «Все в порядке? Можно подписывать?» И механически расчеркнулся, не проверяя итогов. Но, тут же спохватившись, сказал:
— Оставьте пока! Зайдите немного позже.
Ему неловко было просчитывать журнал на глазах у кассирши после того, как он с размаху в нем расписался.
Валечка вышла. Маринич принялся за проверку итогов, внушая себе, что это следует делать неукоснительно каждый день, хотя бы первое время. Кто знает, так ли бы все получилось с Ликиной недостачей-растратой, если бы раньше он сам не нарушал обязательных правил, а Лика тоже требовала бы от него их непременного выполнения? Деньги счет любят!
У Валечки записи были сделаны правильно, все итоги тоже сошлись. Александр полюбовался ее отличным круглым почерком. Цифры она прямо-таки рисовала.
Остаток наличности в кассе значился круглый: 421 рубль. Без копеек. Огромный остаток! Лика наверняка такого большого остатка не допустила бы. Но, между прочим, трехзначное число…
Маринич записал его на листе бумаги, а ниже, перевернув задом наперед, — 124. Детская забава, о которой вчера вечером напоминал Мухалатов и которая всю ночь мерещилась во сне. Если теперь из большего числа вычесть меньшее, в разности, посредине, окажется девятка. Обязательно девятка! И девяти тоже будет равна сумма двух цифр, стоящих по обе стороны этой, центральной девятки. Пожалуйста: 2 и 7 — 297! Совсем нехитрый арифметический фокус. Но тех, кто не знает его, он неизменно повергает в изумление: как это по одной лишь цифре можно узнать весь результат? Пожалуйста, пожалуйста: 765–567 = 198;622–226 = 396; 842–248 = 594…
Он еще немного побаловался на бумаге. Сколько их, этих математических фокусов! Этот фокус, собственно, практического значения не имеет. Маринич взялся за счеты. А вот если по ошибке на соседнюю проволоку, классом выше, положить, скажем, 8 — получится 80. И разность тогда составит 80 — 8 = 72. Если 6, то 60 — 6 = 54. При многозначных, к примеру 84, так 840 — 84 = 756. И так далее. Комбинации могут быть бесконечными. Но у опытных бухгалтеров на такие комбинации — а они сплошь и рядом встречаются в практической работе, — на такие комбинации, что называется, есть тоже свой нюх. Не сходятся итоги в столбце, где, казалось бы, им непременно надо сходиться, и величина расхождения как раз одна из таких — ну-ка попробуй! Поищи исходные числа!
