поступают так же.
– Имеет ли кто сказать нечто, опровергающее сказанное здесь? – Тяжелые жезлы приставов отбили первые четыре минуты. – Имеет ли кто сообщить нечто, ускользнувшее от внимания Высокого Суда, но имеющее непосредственное касательство к делу?
– Во имя Создателя всего сущего! – по проходу, придерживая мантию сьентифика, торопливо пробирался высокий белоголовый человек, – я прошу слова у Высокого Суда.
– Как ваше имя? – заступивший дорогу незнакомцу пристав был строг и равнодушен. – И что вы имеете сообщить?
– Мое имя Горацио Капотта, – голос сьентифика был звучным, мягким и до странности знакомым, – я преподавал описательные науки сыновьям графа Ариго и пользовался их полным доверием. Мой долг – сообщить Высокому Суду о том, что предшествовало Октавианской ночи. Прошу привести меня к присяге.
– Мэтр Капотта, – взялся за дело супрем, – опровергают ли ваши сведения сказанное здесь или же подтверждают?
– Приведите меня к присяге, – повторил ученый, – и я отвечу.
– Означает ли это, что вы связаны клятвой[20]?
– Да.
Дик понял, почему этот человек показался знакомым. Он говорил как мэтр Шабли, вернее, очень похоже. Казалось, сьентифик сейчас прочтет сонет Веннена или спросит, когда была основана Паона, но тот отчетливо произнес:
– Именем Создателя, жизнью государя и своей жизнью клянусь говорить правду, и да буду я проклят во веки веков и отринут Рассветом, если солгу.
– Суд принимает вашу присягу, – подтвердил супрем, – и освобождает от прежнего обета. Говорите.
– Господин гуэций, – ученый слегка поклонился, – ваше высокопреосвященство, я настаиваю на том, что граф Ги Ариго, граф Иорам Энтраг и, более чем вероятно, граф Килеан-ур-Ломбах знали о будущих погромах не менее чем за месяц.
Я также должен признаться, что по просьбе моих бывших учеников, знакомых с моими способностями каллиграфа, по принесенному ими черновику изготовил фальшивый приказ, предписывающий городской страже не покидать казарм. Мне был вручен образец почерка и подписи Квентина Дорака, который я сохранил и готов предъявить Высокому Суду вместе с черновиком, написанным рукой графа Ариго. Я также принял на хранение ценности Ариго, часть которых позднее нашли в моем погребе, а часть и доныне хранится в известном мне месте, на которое я готов указать.
– Мэтр Капотта, – супрем казался потрясенным, – вы клянетесь в том, что сказанное вами – правда?
– Я принес присягу, – твердо произнес сьентифик, – и я верую в справедливость Создателя.
– Как вышло, что вы избежали преследований со стороны Олларов?
– По совету Иорама Ариго я, спрятав переданные мне вещи, покинул город и вернулся, лишь узнав о падении Олларов.
– Вы пользовались полным доверием Ги и Иорама Ариго, что вас заставило предать их память?
– Моя вера и моя совесть, – говоривший все заметнее волновался. – Не знаю, как бы я поступил, останься мои ученики живы. Наверное, я умолял бы освободить меня от клятвы, но они мертвы, а поединок в святом месте наши предки почитали божьим судом. Убитые защищали неправое дело. Раскрывая их тайну, я облегчаю Ожидание томящимся в Закате грешным душам.
– Вы не являетесь духовной особой, – сварливо сказал Фанч-Джаррик, – и неправомочны утверждать подобное.
Горацио Капотта гордо вскинул голову:
– Ги и Иорам Ариго могли спасти тысячи невинных, но не спасли. Более того, они намеревались извлечь из происходящего выгоду, лишив цивильную стражу возможности остановить погромы. Я исповедовался у его высокопреосвященства, и он укрепил меня в моем решении открыть правду.
Глава 11. Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. 18-й день Зимних Скал
1
Левий все-таки ударил. Пусть про Капотту вспомнила Катари, она не могла подсказать, что и как говорить. Вряд ли скромный книжник набрался бы смелости сыграть с королем даже по просьбе бывшей королевы. Другое дело, чувствуя за спиной кардинала… А его высокопреосвященство и впрямь последователь Адриана, сказавшего, что безнадежность боя не повод опускать оружие.
– Вы все сказали? – деревянным голосом осведомился супрем.
– Да, господин гуэций, – Капотта слегка поклонился то ли гуэцию, то ли подсудимому. Что ж, будь суд судом, а не мистерией с заведомым финалом, слова сьентифика означали бы новое следствие.
– Высокий Суд выслушал Горацио Капотту и запомнил сказанное им, – супрем умен, он смотрит не только на короля, но и на кардинала.
– Подсудимый, – подал признаки жизни Джаррик, – отвечайте, вы видели когда-либо этого человека?
– Не думаю, – объявил Ворон, даже не взглянувший на нежданного защитника.
– Вы хотите его о чем-то спросить?
– Не хочу.
– Вы доверяете его показаниям?
– Не меньше, чем прочим… Впрочем, и не больше.
Это было бы оскорблением, если б сьентифику не требовалось возвращаться домой. Сюзерен на месть свидетелям размениваться не станет, а вот судейские, чьи выдумки рассыпаются карточным домиком… Попросить Никола приглядеть? Закатные твари, скоро придется взять под охрану четверть Олларии!
– Высокий Суд спрашивает, кто еще имеет сказать нечто, имеющее непосредственное отношение к делу?
– Я прошу Высокий Суд выслушать мой рассказ, – негромкий голос, стройная фигурка в сером. Монах-эсператист… Пьетро?!
– Как ваше имя? – Судебный пристав исполнял свои обязанности, остальное его не касалось. – И что вы имеете сообщить?
– Мое имя Пьетро. Я – монах ордена Милосердия и личный секретарь его высокопреосвященства Левия Талигойского и Бергмаркского. Прошлой весной, будучи послушником ордена, я вместе с братом Виктором сопровождал преподобного Оноре в Талиг и принял его последний вздох.
– Благочестивый Пьетро, опровергает ли то, что вы намерены рассказать, сказанное свидетелями, или же подтверждает?
– Опровергает, – твердо произнес монах, – ибо мне доподлинно известно, что сосуд со святой водой не был подменен. В детоубийстве и смерти преподобного Оноре виновны те, кто не желал примирения двух церквей, и след их тянется в Агарис.
– Благочестивый Пьетро, – супрем смотрел на эсператиста, словно у того было четыре носа, – вы понимаете, что говорите?!
– Я исполняю свой долг, – лицо Пьетро стало вдохновенным, – и несу Чтущим и Ожидающим весть из садов Рассветных. В ночь на четвертый день Зимнего Излома мне, недостойному, явились преподобный Оноре и святой Адриан и повелели во имя Милосердия и к вящей Славе Создателя раскрыть тайну братьев моих, как бы постыдна та ни была.
И еще сказал святой Адриан, что судей неправедных и немилосердных ожидает Закат, равно как и свидетельствующих ложно. Сильным же мира сего, что вынуждают вместо правды искать кривду и называть черное белым, а теплое – холодным, воздастся четырежды.
– Вы долго молчали о вашем видении, – нашелся Фанч-Джаррик, – вам следовало прийти раньше.
– Я молился, уповая на разум и справедливость судей мирских и на то, что не будет недоказанное объявлено доказанным, а беззаконие возведено в закон, но предубеждение высоко подняло знамена свои. Третьего дня услышал я, в чем обвиняют Рокэ Алву, укрывшего святого Оноре в день гонений, и я просил его высокопреосвященство об исповеди. Я открыл все, что знал и помнил, и поведал о видении.
Его высокопреосвященство сказал, что воля святого превыше доброго имени князей церкви, и повелел мне поделиться всем, что знаю я. И я говорю и клянусь, что это истинно.
– Что ж, – Кортней
