Оренбургское казачье училище стало для диковатого подростка своего рода «университетом». Там он не только познал азы военного дела, но отчасти приобщился и к культуре. Писал стихи, в коих описывал страдания простого народа. С увлечением читал Белинского, Добролюбова и Писарева. Но началась служба на далёкой окраине, и молодой офицер вновь окунулся в ту первобытную обстановку, из которой вышел. Стихи забросил, но, как видно, сохранил неприязнь к барам, начальству и генералам.
Во время войны совершал лихие набеги в тыл неприятеля, стал георгиевским кавалером, побывал на Месопотамском фронте, куда не доехал Колчак. А потом Временное правительство назначило его комиссаром по организации добровольческих частей из бурят и монголов. Ему присвоили чин есаула, что соответствовало капитану в армейской пехоте. Свой отряд он сформировал как раз к октябрю 1917 года и с ним начал борьбу против большевиков, которых воспринимал как «красных господ».
Первое время, не имея ни денег, ни оружия, отряд бедствовал. Семёнов обращался за помощью к русскому, английскому и французскому консулам в Харбине. Но эти господа воротили нос от малообразованного офицера. Тогда он явился к японскому консулу. Здесь, наоборот, за него ухватились. И впоследствии, когда уже отгремела гражданская война, Семёнов с большой теплотой вспоминал о японских офицерах Куросава и Куроки, которых считал лучшими своими друзьями. От японцев Семёнов получил деньги и оружие. Конечно, это сопровождалось советами и наставлениями. Но, как видно, они делались весьма деликатно. А кроме того, Семёнов был не настолько уж дик, чтобы кусать руку, которая его кормила.
Советы и наставления касались не только конкретных действий, но имели и общетеоретический характер. Семёнов многое усвоил из японской военно-политической доктрины. В своих воспоминаниях он писал о необходимости «большой работы на пути объединения народов Востока и создания Великой Азии». С этими взглядами связаны и планы выделения русского Дальнего Востока в автономную область под протекторатом Японии, которые он вынашивал в годы гражданской войны.
Весной 1918 года семёновское воинство состояло из слабо спаянных между собой бурятских, монгольских и казачьих отрядов. Но главную его экзотику представляло ближайшее аристократическое окружение атамана. Барон Р. Ф. Унгерн фон Штернберг и граф А. И. Тирбах, молодые офицеры-сорвиголовы и анархисты в погонах, сумели преодолеть недоверие Семёнова к «господам», доказать ему свою преданность, в какой-то мере подчинить его своему влиянию и совсем уж испортить его репутацию. Ибо в самоуправстве, грабежах, порках населения и расстрелах неугодных лиц они немало его превосходили. И, наверно, больше всего именно им нравилась надпись, которую Семёнов сделал на дверях своего вагона: «Без доклада не входить, а не то выпорю».[859]
Колчак знал, что с Семёновым ему предстоят трудные переговоры, но надеялся, что чувство долга и патриотизма подскажет обоим, как найти компромисс. Незадолго до отъезда на станцию Маньчжурия Колчак встречался с главой японской военной миссии генералом Накашимой. Адмирал ознакомил его с планами развёртывания русских частей на КВЖД и с размерами желательных поставок оружия. (Только Япония, фактически не занятая в войне, имела тогда свободное вооружение.) Генерал сказал, что такие поставки вполне возможны, а затем неожиданно спросил: «Какие вы компенсации можете предоставить за это?» Колчак ответил, что за оружие заплатит дорога. Генерал разъяснил, что финансовый вопрос его не интересует. Обнаружив, что Накашима клонит куда-то в другую сторону, Колчак ответил, что говорить о других компенсациях у него нет полномочий.
Затем Колчак обратился к японскому представителю ещё с одной просьбой: поставлять оружие и деньги не непосредственно разным отрядам, а через один центр – хотя бы через Хорвата. Ибо сепаратные поставки – главная причина недисциплинированности и неподчинения этих отрядов, вследствие чего невозможно согласовать их действия. Генерал в общей форме обещал учесть эту просьбу и спросил: «Вы к Семёнову поедете?» Колчак ответил, что очень скоро.[860]
О приезде адмирала атаман был предупреждён телеграммой. Колчака сопровождали полковник Орлов, лейтенант флота Н. Ф. Пешков и П. В. Оленин, старый знакомый Колчака, представлявший в данном случае харбинскую общественность. Конвоировал делегацию отряд орловцев.
К немалому удивлению Колчака и его спутников, перрон обычно оживлённой станции оказался пуст. Колчака не только никто не встретил, но и все пассажиры куда-то исчезли. Ординарцы нашли на вокзале семёновского генерала М. П. Никонова. Он был одет по-домашнему и на станцию зашёл как бы случайно. Его попросили к адмиралу, и он сказал, что Семёнов находится по ту сторону границы и ведёт бой.
Колчак пригласил Никонова в свой вагон. Тем временем Пешков произвёл собственную разведку и выяснил, что Семёнов сидит дома. Тогда у лейтенанта родился план: пусть Александр Васильевич запросто, не как адмирал, а только как русский человек явится к атаману и обо всём с ним договорится. В реальности своего плана он убедил сначала Орлова и Оленина, а затем они втроём пошли убеждать Колчака.
Никонов к этому времени уже ушёл. «Адмирал, – вспоминал Орлов, – угрюмо ходил взад и вперёд по вагону… Увидя вошедших, на минуту остановился, взглянул на них, пригласил садиться и снова зашагал».
Сопоставление воспоминаний Орлова и Колчака говорит о том, что пришедшие не знали того, что знал адмирал. «…Затем мне совершенно определённо заявили, – рассказывал Колчак, – что Семёнов получил инструкцию: мне ни в коем случае не подчиняться». Кто заявил? Может, старый генерал Никонов проговорился, или кто-то другой успел уже сообщить.
Орлов, Пешков и Оленин доложили обстановку и не очень уверенно изложили свой план. Колчак продолжал ходить по вагону, а когда все трое замолчали, с минуту подумал и сказал:
– Хорошо, я сделаю то, о чём вы просите.
Уже вечерело, накрапывал дождик. Достали фонари, и адмирал в сопровождении нескольких человек отправился искать вагон, где сидел атаман.
Через час делегация вернулась. Колчак, выглядевший ещё более угрюмым, приказал ехать. Перрон вдруг заполнился публикой, которую всё это время где-то держали и, видимо, настраивали против адмирала. Потому что вела она себя недружелюбно, а когда поезд тронулся, некоторые дамочки показывали вслед ему кукиш.[861]
Колчак и Семёнов по-разному рассказывали об этой единственной их встрече. Но в общем можно понять, о чём шла речь.
В воспоминаниях Семёнова много дезинформации. Он утверждал, что все эти дни сражался с красными, и однажды ему сообщили, что адмирал прибыл на станцию Маньчжурия и желает его видеть. Семёнов оставил позицию и явился к Колчаку. «По-видимому, настроенный соответствующим образом в Харбине, – продолжал атаман, – адмирал встретил меня упрёками в нежелании подчиняться Харбину, вызывающем поведении относительно китайцев и слишком большом доверии к моим японским советникам, влиянию которых я якобы подчинился». По мнению адмирала, сообщал атаман, Япония и США «стремились использовать наше затруднительное положение в своих собственных интересах», добиваясь ослабления России на Дальнем Востоке. В ответ Семёнов якобы говорил, что в своё время, приступая к формированию отряда, он предлагал Колчаку и Хорвату его возглавить, но они отказались (Колчак тогда был в Японии и вряд ли что-то слышал о Семёнове и его отряде), а теперь отряд окреп, и он, Семёнов, не потерпит вмешательства в его дела и будет давать отчёт «только законному и общепризнанному Общероссийскому правительству». «Свидание наше, – писал Семёнов, – вышло очень бурное, и мы расстались явно недовольные друг другом… От этой встречи с адмиралом у меня осталось впечатление о нём, как о человеке крайне нервном, вспыльчивом и мало ознакомленном с особенностями обстановки на Дальнем Востоке».[862] Надо, однако, заметить, что многие мемуаристы, особенно из числа недругов Колчака, сильно преувеличивают его вспыльчивость.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
