…Впрочем, среди «чистых» в том вагоне ведь мог оказаться и Жуковский, и сам Микулин, — вечные и неутомимые труженики, бессребреники, которые тоже вполне могли ехать на том самом поезде из, предположим, Киева — в Москву или в Орехово, где обычно жила летом Вера Егоровна с детьми и Анной Николаевной.
Жуковский и Микулин были очень дружны, хотя последний и стал бывать в их доме поначалу как ученик Николая Егоровича. Но пришла любовь, и семья Жуковских приняла Микулина в свое доброе сообщество: да и кто бы смог справиться с упрямством всеобщей любимицы Верочки?
На коллаже работы Екатерины Кожуховой — семья Александра Александровича Микулина: он сам — сидит, стоит жена — Вера Егоровна (урожденная Жуковская), рядом с матерью стоит дочка Верочка, сидит Катя, а на коленях у отца — сын Шура — Александр Александрович Микулин второй — будущий известнейший конструктор авиамоторов.
Ниже — дореволюционное фото Кузнецовского фарфорового завода.
…Но прежде чем мы возьмем тонкие кисти, чтобы, окунув их в изумительные, подлинные виндзорские акварельные краски (вернее, их крохотные, еле видные остатки — этой акварелью бабушка копировала еще до войны в 20-ые годы древние фрески России, Крыма, Украины, Грузии, Белорусии, Азербайджана, от многих из них после войны на территории центральной России не осталось ничего кроме этих копий; а вслед бабушке этой акварелью работала моя художница-мама), которые подарил бабушке ее отец Александр Александрович Микулин в 1903 году в связи с окончанием Кати гимназии с серебряной медалью, — прежде чем мы начнем набрасывать портрет милой Верочки Жуковской, — юной, тонкой, высокой, темноволосой, с переливчатым вишневым бархатом глаз, с удлиненным, подстать росту, но очень нежным овалом чистого лица, — мы дадим слово ей самой.
Верочка, Вера Егоровна Жуковская, как и все в семье, была одаренной барышней, — в особенности к словесности. В течение жизни она не раз принималась за писания — такой уж была наша семья, да и старинные эти представления были тогда еще очень сильны, что надо бы девушке и к изящной словесности приникать, и что неплохо бы быть и еще чем-то кроме как супругой, дочерью и матерью — XIX век — известно, — ценил просвещенных женщин. И русские образованные жены внесли в него свою прекрасную лепту. Все начальное образование детей они, как правило, брали на себя: Закон Божий, родной язык, литература, история, арифметика, иностранные языки, музыка, рисование и даже начала естествознания — такие матушки, как Анна Николаевна и Вера Егоровна успевали в первые годы заложить в детские головы и сердца очень важные представления и понятия о жизни, привить первые навыки аккуратной, серьезной умственной работы. А репетиторы появлялись уже ближе к поступлению в гимназию. Но первое слово было за матерью.
…Сколько раз на протяжении жизни я держала в руках эти прабабушкины странички, обрывки ее воспоминаний, дневников, короткие рассказы, и как-то всегда откладывала их в сторону. Я прежде все искала им какого-то применения (вот оно современное наше устроение — скорее ищем применения!), — «Может быть, где-то напечатаю?», — думала я по своей привычной редакторской сметке, и не находила, кому бы и где это могло быть интересно. Кому в наш архиделовой, расчетливый до оскомины, наижестокий век могли бы пригодиться эти, не хочу сказать, «наивные», «дамские», нет: так пусть уж высказываются «неподкупные судьи» XXI века, — женщины-политики, женщины-критики, — надутые, резкие, самоуверенные, надменные, словно вот уже целых сто лет не снимающие своих комиссарских кожанок, где, несомненно, в каких-то внутренних анналах прячется товарищ маузер, — кому могли что-то сказать эти несовместимые с неумирающим духом революции теплые, домашние, камерные и очень личные страницы, приоткрывающие для нас, совсем других, дверь в сокровенный мир русской женщины, какой она когда-то действительно была.
…Вот трогательная записка Веры Егоровны для сына Шуры, в которой рассказывается, как долго и трепетно ждала она его появления на свет, как была счастлива его рождением, как мучилась от того, что мало было у нее молока, а он, не переставая, кричал, и как однажды припала она перед Распятием Господним в храме Живоначальной Троицы, — тогда Микулины жили во Владимире, — и как горячо молилась Господу о помощи, чтобы ей самой выкормить сына, и как быстро была услышана ее молитва и пришла долгожданная помощь.
В этой же записке она рассказывает сыну и о предках, правда она рисует подробно только трогательно-светлый портрет своего незабвенного батюшки Егора Ивановича Жуковского. Ей было 22 года, когда отец скончался, да и жил он, как мы знаем, большей частью в отдалении от семьи, но Верочка все равно любила его больше всех. Она пишет об отце своему мальчику, что дед его был глубоко верующим человеком, что и жил он по вере своей — для своих крепостных крестьян был не барином, а отцом: три дня они работали на себя, три на него. А он в свою очередь жалел их, перекрывал им крыши, всегда помогал средствами отстроиться погорельцам, сам покупал крестьянам скотину наместо падшей, возился с малыми ребятками в детском саду, который сам же и устроил в деревне, учил хозяйствовать — поскольку знал сельское хозяйство очень хорошо…
Ей хотелось, чтобы сын сохранил память о дивном его дедушке, чтобы он подражал ему в сердечности, чистоте, в милосердии… И что характерно — ни о ком из родных она не пишет столь любовно и подробно. Вот, мол, сынок, тебе мой материнский наказ, который надлежало бы тебе сохранить во всю жизнь: «Сын мой, помни наставления отца твоего и не забудь заветов матери твоей. Помни их слова всегда, сделай их частью жизни твоей» (Прит.6:20–23).
Хорошо ли мы теперь слышим родительские наказы? Да и всякие ли родители о том теперь пекутся, да и способны ли они передать своим детям нечто действительно доброе и духовное и спасительное для жизни?
* * *
…Много раз переписывала Вера Егоровна свой рассказ о зарождении их с Александром Александровичем Микулиным любви и первом поцелуе-христосовании на Пасху, навек их соединившем. Написан он был на Пасху 6 апреля 1914 года, через тридцать лет после венчания, а переписывался потом не раз и в год кончины мужа, и позже. В одном из экземпляров Вера Егоровна сделала приписку: «с тех пор ни один мужчина не прикасался к моим губам». Для нее все, что было связано с мужем и их непорочным супружеством, было значительно и свято…
«Посвящается моему дорогому, любимому мужу.
ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ
На вечере у моей подруги по гимназии, Саши Кропоткиной в 1879 году я познакомилась с товарищем ее брата А. А. Микулиным. Сначала он показался мне гордым и напыщенным, но потом оказалось, что он держит высоко голову только для того, чтобы не свалилось его pince-nez. Я часто виделась с ним — и у нас и у Кропоткиных — и мы незаметно полюбили друг друга. О своем чувстве мы не говорили, но старались чаще видеться и быть вместе. Идя с сестрой или няней (одна я никогда не выходила из дома) утром в гимназию, я встречала его, идущего в техническое училище, потом он часто заходил и проводил с нами вечера. Так прошла зима нашего первого знакомства. К Светлой заутрени условились пойти вместе в церковь технического училища. Помню ясно себя в голубом барежевом (бареж — старинная лёгкая прозрачная ткань, — прим. авт.) платье с букетиком ландышей у небольшого выреза на груди. Он стоял недалеко от меня, и усердно молясь, я украдкой взглядывала на него. Заутреня близилась к концу, сейчас запоют: «друг друга обымем…» и мы можем поцеловаться; эту мысль уже трудно было отогнать, но что это!.. уже все обнимаются, сестра, брат целуют меня, подходит и он вместе с другими знакомыми и поздравляет меня: момент упущен… я машинально тушу и отдаю ему свою свечку и выхожу с ним в коридор. Мы молча идем, он закручивает мою и свою свечку и они постепенно обращаются в один большой шарик; подходят мои, одеваемся и уходим… «До свидания, до завтра…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
