– Речь Ленина, – сказал он, – состоит из одних абстрактных построений, доказывающих, что русская революция прошла мимо него. После того как Ленин познакомится с положением дел в России, он сам откажется от всех своих построений.
Настоящие, фракционные большевики также не стеснялись, по крайней мере в частных кулуарных разговорах, толковать об «абстрактности» Ленина. А один выразился даже в том смысле, что речь Ленина не породила и не углубила, а, наоборот, уничтожила разногласия в среде социал-демократии, ибо по отношению к ленинской позиции между большевиками и меньшевиками не может быть разногласий… Впрочем, в начале речи Ленин определенно заявил и даже подчеркнул, что он выступает от себя лично, не сговорившись со своей партией.
Большевистская секта продолжала пребывать в недоумении и растерянности. И поддержка, которую нашел себе Ленин, пожалуй, ярче всего подчеркивала его полную идейную изолированность не только среди социал-демократии вообще, но и среди своих учеников, в частности. Ленина поддержала одна (недавняя меньшевичка) Коллонтай, отвергавшая единение с теми, кто не может и не желает совершать социальную революцию!.. Эта поддержка не вызвала ничего, кроме издевательств, смеха и шума. Собрание распылилось; серьезное обсуждение было сорвано.
Ленин не воспользовался заключительным словом докладчика и, кажется, куда-то исчез. Таково было его обыкновение, для него характерное. Ленин превосходно излагал заранее разработанные темы и хорошо продуманные мысли, но он избегал «рукопашной», он редко отвечал на сделанные в упор возражения и запросы, предоставляя расхлебывать кашу другим…
Среди шума и беспорядка большевики, изолировав идейно своего вождя, пытались все же продемонстрировать перед лицом неверных свою организационную солидарность и проявляли свою обычную высшую большевистскую мудрость: яростный большевик Авилов, один из наиболее шокированных выступлением Ленина, а в будущем не только «новожизненец», но, пожалуй, правый меньшевик, призывал партийных большевиков «после всего происшедшего», после недопустимого отношения, проявленного к их вождю, немедленно покинуть собрание.
Однако ушло не больше, как человек пятнадцать. Дело объединения социал-демократии хоть и было предрешено, но еще не было сорвано «единым духом» Ленина. Собрание почти единогласно признало необходимость созыва объединенного съезда социал-демократической партии с участием всех ее российских организаций. А затем было избрано для этой цели бюро, куда вошли и представители большевистских течений.
После объединительного собрания открылось заседание Исполнительного Комитета, куда пришел и Ленин. Он пришел с ходатайством, был очень скромен и убедителен. Он просил покровительства Исполнительного Комитета и защиты от буржуазной клеветы и травли по поводу «милостей и дружеских услуг Ленину со стороны германских властей»…
Ленин обстоятельно изложил факты. Когда все средства добиться проезда через союзные страны были исчерпаны, швейцарские социалисты вошли на этот счет в сношения с германскими властями. Все переговоры вел секретарь швейцарской партии Фриц Платтен. Русские социалисты, о проезде которых шла речь, заявили, что они со своей стороны будут требовать освобождения германских и австро-венгерских гражданских лиц, задержанных в России. Конечно, это ни к чему не обязывало русское правительство, а для германского не представляло существенного интереса. Но это была вполне естественная позиция Ленина и его товарищей по запломбированному вагону. Милюков из этой «взаимной услуги» пытался потом сделать специальный одиозный пункт. Между тем такое заявление русских социалистов было не только актом интернационалистской справедливости, но и необходимым дипломатическим декорумом в ответ на «любезность» германских властей.
Вместе с тем русские социалисты потребовали, чтобы при проезде им было предоставлено право экстерриториальности, чтобы не было никакого контроля паспортов и багажа, чтобы ни один германский чиновник не имел права входа в вагон; состав же самих пропускаемых через Германию эмигрантов всецело находился на усмотрении самих русских. В числе восьмидесяти человек, приехавших с Лениным, были, действительно, не только большевики, но и представители других партий и течений…
Эмигранты имели свою провизию и трое суток не выходили из вагона, следовавшего под контролем трех германских офицеров. Поезд лично сопровождал Платтен – на случай необходимости сношений с внешним миром. Однако германские власти со своей стороны потребовали, чтобы русские во время проезда не вступали ни в какие сношения с какими бы то ни было частными лицами. Своих «друзей» и «агентов» германское правительство опасалось вполне основательно: оно отлично знало, что эти люди ему такие же «друзья», как и русскому империализму, которому их старались «подсунуть» немецкие власти, держа их на почтительном расстоянии от своих собственных верноподданных.
Теперь задача состояла в том, чтобы при помощи советского авторитета отразить атаку буржуазных сфер и представить в надлежащем свете обстоятельства проезда через вражескую страну.
Никаких споров и недоразумений в Исполнительном Комитете на этот счет не возникло. Несмотря ни на отношение к Ленину, ни на отношение к факту его проезда через Германию, ему было тут же заявлено, что в желательном ему направлении будут немедленно приняты все меры. Это была, конечно, не только услуга Ленину и его партии: это был акт необходимого отпора грязной политической игре, уже начатой клеветнической кампании против одной из фракций социализма и Совета. Всякому было ясно, что эта кампания в случае удачи есть только набег в общей борьбе ложью и клеветой против социалистов и советской демократии.
Милюков потом опровергал: никаких препятствий к проезду через Англию не было, заявлял он. Ленин не пожелал, и не позаботился сам, предпочитая проезд через Германию. Зачем? Чтобы создать для себя трудности? Чтобы принять на свою голову помои?.. Жалкая бульварная дипломатия либеральных профессоров!..
Ленин же, убедившись в том, что эта услуга ему обеспечена, что отпор буржуазной травле рассматривается в советских сферах не только как услуга его партии, но и как политический акт, отбыл из Исполнительного Комитета, чтобы больше никогда не появляться там…
Пока большевики составляли меньшинство Совета, пока Ленин пребывал в качестве бунтаря и демагога, он, как Марат скрывался в каких-то «подземельях», изредка показывая свой лик массам и всего два-три раза промелькнув в пленумах советских и рабочих учреждений. Он не делил компании с неверными даже как представитель оппозиции, даже в целях борьбы с советским большинством: он апеллировал прямо и только к массам, завоевывая их в целях революционного свержения советского большинства вместе с буржуазией…
Уже в одном этом хорошо проявлялось специфическое значение ленинского лозунга «Вся власть Советам!». Ленин только тогда стал признавать Совет, когда он стал там полным господином, выкурив оттуда всякую оппозицию. Тогда на некоторое время он появился в центральном советском учреждении уже в качестве государственного человека и диктатора. Но зачем, собственно, диктатору являться в учреждение, имеющее подобие выборного и демократического, где надо высказывать свои мнения, и выслушивать чужие? И зачем вообще такое учреждение при диктаторе?.. Скоро стал снова «ни к чему» Совет, и снова скрылся Ленин «в подземелья»…
К вечеру того же 4 апреля контактной комиссии пришлось ехать в Мариинский дворец. Нас пригласили на этот раз, если не ошибаюсь, для того, чтобы потребовать от Совета поддержки нового военного займа, известного под сахарно-лицемерным названием «займа свободы». Постановление о нем в Совете министров было сделано еще 27 марта, в день подписания знаменитого акта «Об отказе от аннексий», а 6 апреля должна была повсеместно открыться подписка на этот военный заем.
Вся буржуазная пресса уже несколько дней с необычайной энергией рекламировала «заем свободы» и уже успела в глазах обывателя сделать величайшей дерзостью и бестактностью, изменой отечеству, предательством революции и свободы малейшее скептическое отношение к вопросу о поддержке займа… Но надо было еще обеспечить активное содействие Совета и привлечь к подписке широкие массы, для которых директива Совета могла бы иметь особое значение. Да и в самом деле: ведь за «крупную победу» 27 марта Исполнительный Комитет выдал вексель, обязавшись всесторонне поддерживать «оборону». Мудрено ли, что вексель предъявили ко взысканию?.. Словом, нас пригласили в Мариинский дворец.
И хотели обставить дело не без торжественности. В кулуарах нам пришлось ждать, пока прибудут г. Родзянко с товарищами для соединенного заседания Совета министров, думского комитета и нашей советской делегации. Во время этого ожидания, когда мы со Скобелевым прогуливались по зале, к нам подошел Милюков с «живейшим интересом» на лице:
