Вели из Сарыза — здесь, в Германии, он жил в Иссуме, учил немецкий язык — написал в своих документах, что проживает совместно с дядей, литейщиком с завода Тиссена. В представленных еще ранее документах значилось, что дядя снимает двухкомнатную квартиру. Теперь он переехал в другую, трехкомнатную. Надо было переделать соответствующую запись. Но герр Кемпер не давал согласия. Вели тщетно ломал голову, не зная, как преодолеть это препятствие. Он боялся, что, если не получит вида на жительство, его тут же вышвырнут с курсов.
В паспорте сына Селями, уроженца Зонгулдага, герр Кемпер распорядился поставить штамп: «сроком на один год», но одна из служащих, невысокая косоглазая блондинка из шестнадцатого кабинета, по ошибке оттиснула: «сроком на три месяца». Три месяца пролетели как один день — и вот уже Селями пришлось взяться за хлопоты.
Махмуд из Айвалы отошел от сицилийца Альберто и теперь жаловался Селями из Зонгулдага:
— Сколько притеснений нам приходится терпеть! Если бы я хоть один был, а тут еще сын и дочь на шее. Через две недели придется хлопотать за них. Но сегодня я пришел хлопотать за жену. Вот уже восемь лет мы зарегистрированы как «рабочая семья», поэтому у моей жены в паспорте стоит штамп: «работа по найму запрещается». И теперь ее не берет ни одна фирма. Только откроют паспорт — и сразу отказывают. Она тайком подрабатывает в греческом ресторанчике «Сиртаки», но ужас как боится, чтобы ее не застукали. Вот я и хочу, чтобы ей официально разрешили работать.
Молодая женщина Сафиназ встала со скамьи, подошла к своему мужу Махмуду и, сморщив лицо, тихо сказала:
— Хочу в туалет.
Махмуд боязливо огляделся: не слышал ли кто из земляков.
— Терпи, дура!
Сафиназ, стиснув зубы, уселась на прежнее место.
Но терпеть у нее больше не было сил: слишком долго это уже продолжалось. Через несколько минут она снова подошла к мужу.
— Не будь свиньей, Махмуд! Наша очередь еще нескоро. Напущу лужу — срам-то какой будет! Не прошу у тебя ни сада, ни дома с садом, ничего не прошу. Найди мне туалет. Умоляю тебя.
Будь они наедине друг с другом, Махмуд уже давно дал бы ей затрещину. Но управление по делам иммигрантов — малоподходящее место для расправы с женой. Вызовут полицейских, поволокут в участок, такая каша заварится, упаси Аллах!
— Ну что ты за человек, Сафиназ! — засопел он. — Домой поехать — слишком далеко. Земляков поблизости нет. А к немцам, сама знаешь, с такой просьбой не сунешься. Не хватает еще, чтобы мы очередь пропустили.
Этот разговор случайно услышал Селями из Зонгулдага. Вмешиваться было неудобно, и все же он решил вмешаться. Сразу за шестнадцатым кабинетом он видел дверь с нарисованным на ней женским силуэтом. Ему хорошо запомнились две округлые груди.
— Что вы мучаетесь? Женский туалет совсем рядом, — сказал он.
Пышные усы Махмуда шевельнула легкая усмешка. Он уже не раз бывал в управлении и хорошо знал, что служащие запирают эту дверь на ключ. Как раз в эту минуту появилась дамочка лет двадцати восьми — тридцати. По смуглому облику ее можно было принять скорее за гречанку или итальянку, чем за немку. Она открыла дверь своим ключом, вошла и заперлась изнутри. Махмуд подошел поближе и громким — будто давая показания на суде — голосом обратился к присутствующим:
— Люди добрые! Если кто-нибудь из вас знает немецкий язык, скажите этой даме: пусть она впустит мою жену хоть на две минутки. Грешно притеснять нас, мусульман, да еще в таком деле. Битте![115]
— Пусть хоть на минутку меня впустит, — взмолилась Сафиназ, придерживая руками живот и сокрушенно качая головой.
Но ни один раб божий не вызвался ей помочь: никто не знал, как сказать по-немецки: «Разрешите нашей сестре войти в туалет. Хоть на две минутки».
Махмуд понял, что может полагаться лишь на самого себя. Как только смуглая дамочка вышла и стала запирать дверь снаружи, он подбежал к ней и заговорил на ломаном немецком языке:
— Энтшульдиген зи[116]… битте… майне фрау[117]… нет терпеть… пустите две минуты… две минуты…
Дамочка сунула ключ в карман и, так ничего и не ответив, пошла по коридору. Послышался чей-то сдавленный смешок. Махмуд мрачно насупился. Терпение Сафиназ было на исходе. В коридоре повеяло ветром сочувствия. Беда Сафиназ стала общей бедою.
— Аллах, Аллах! Виданное ли это дело — запирать отхожее место! Нигде в Европе не принято так поступать. Туда ходят лишь по нужде. Такого измывательства мы не потерпим. Надо поговорить с господином начальником.
— А кто переведет?
Все уставились на человека, который предложил поговорить с начальником. Предложение разумное, но как его осуществить?
— Тут был один ученик.
Несколько человек повернулись в сторону Вели, который учился на курсах немецкого языка в Иссуме.
— Мы изучаем только падежи: винительный, дательный, — пожал плечами юноша. — Боюсь, я не смогу перевести. И слов-то таких не знаю.
Мужчины и кое-кто из женщин усердно дымили сигаретами. Когда у кого-нибудь кончалась пачка, он подходил к торговому автомату, установленному в конце коридора, и покупал новую. Все охотно делились сигаретами. Дым стоял такой, что не продохнуть. А открывать окно бесполезно. Весь этот город, с тысячами фабричных труб, — в густом черном дыму.
— Братья, — сказал Омер из Кыршехира, — надо помочь нашей землячке, помочь прямо сейчас. Мы, турки, должны поддерживать достоинство нашей нации.
Те, к кому он обращался, растерянно поднимали глаза вверх, на беленые потолки, и так же растерянно глядели на мозаичный пол. Никто не знал, что делать.
Тут Омер припомнил, что в конце коридора есть мужской туалет.
— Идите за мной, — бросил он Махмудовой жене, гордый своей находчивостью. Дрожа, как электрический вибратор, Махмуд дернул за руку жену:
— Пошли!
Они кинулись следом за Омером и, сбежав по короткой лестнице из четырех ступеней, оказались у туалета.
— Только против смерти нет никакого средства, — сказал Омер. — Постойте здесь. А я пока разведаю, нет ли внутри кого из немцев.
Но Сафиназ уже не могла ждать. Она ворвалась в дверь прямо по пятам за Омером. Как раз в эту секунду из туалета вышел немец, двое собирались войти. Все трое ошарашенно уставились на женщину. Один из них, думая, что произошло недоразумение, хотел остановить ее.
Но Махмуд подтолкнул жену:
— Иди, иди!
Пока немец наставительно говорил: «Вы попали не сюда, здесь мужской туалет», — Махмуд впихнул жену в одну из пустых кабинок.
— Закройся изнутри.
А сам остался стоять поблизости. К нему подошел Омер.
— Спасибо тебе, землячок, — тихо сказал Махмуд. — Век не забуду твоей доброты, благослови тебя Аллах! Ты уж иди, я сам покараулю.
Он весь кипел. «Ну и всыплю же я этой дуре, — думал он. — Сперва надо нужду справить, а потом уже идти в управление по делам иммигрантов. Вот вернемся домой — поучу ее хорошенько! В другой раз умнее будет!»
Пока Сафиназ находилась в кабинке, у двери, которую подпирал изнутри Махмуд, собралось человек шесть: и немцы, и приезжие. Они нетерпеливо переминались с ноги на ногу.
— Ес гибт айне фрау[118] внутри, — сказал он, приоткрыв дверь. — Подождите немного, битте.
— Абер хир ист[119] мужской туале! — сердито проворчал один из немцев.
— Майне фрау, — ответил Махмуд. — Жена моя.
— Зачем же ты впустил ее, не стыдно?
Подошел еще мужчина.
— Кто впустил женщину в наш туалет?
— Я впустил, — закричал Махмуд, теряя над собой власть. И вдруг взорвался: — Вот взял и впустил. И ничуть мне не стыдно.
Атмосфера явно накалялась, но жена все не показывалась.
«Ты что там, неделю сидеть собираешься!» — хотел крикнуть Махмуд, но прикусил язык: неудобно, что подумают люди?
Мужчин собралась уже целая толпа. Все только и повторяли: «Стыдно! Стыдно!» Пытались выяснить, кто же пропустил женщину в мужской туалет: турок ли, итальянец, марокканец. Позор такой, что не приведи господь! «Стыдно! Стыдно!» — звучало за дверью. Да так громко, что, казалось, эти голоса мог слышать весь город.
«Ну и дела! — лихорадочно размышлял Махмуд. — Вышло как по пословице: „Хотели от дождя убежать, под град попали“. Как же нам спастись от этой беды, уважаемая Сафиназ-ханым?» Он громко забарабанил в дверь кабинки.
— Да выйди же ты наконец! Все тебя ждут.
Мужчины все подходили и подходили. Здесь же собрались и те, кто ждал своей очереди в двенадцатый и шестнадцатый кабинеты. Наконец появилась сконфуженная Сафиназ. В полнейшей растерянности Махмуд схватил жену за руку и, опустив глаза, потащил по коридору.
«Вот проклятая страна! — ругался он про себя. — Чтоб она провалилась ко всем чертям. Нигде такого срама не терпел, как здесь…»
