Добравшись до Волока-Ламского, Пушкин отправил в Москву гонца за семейством Годуновых. Племянник постельничего Димитрия Годунова молодой опричник Борис нравился Пушкину. Статный, красивый, крепкий, он, не в пример иным, пирами не увлекался. Сидел тихо, ел и пил мало, старался, чтобы его не замечали, и Иоанн, как ни удивительно, избегал его тревожить и не принуждал принимать участие в разных затеях. Иногда Борис набирался храбрости и спокойно, с достоинством, перечил царю.
— Негоже, пресветлый государь, людей в звериные шкуры зашивать и медведями травить, как византийские изуверы. Человек после Бога и ангелов есть главное живое существо на свете, наделенное высшим разумом. Византийцы отступников в ямы швыряли к тиграм и пантерам. И чем кончили? Перед турком выи склонили. Какой ущерб собственным падением всему христианскому миру нанесли?! А Рим живет и здравствует поныне! Цезари гладиаторам в руки оружие давали, чтобы жизнь свою на арене против кровожадных львов защитить.
Иоанн слушал молча, не перебивая, не замахнулся посохом в гневе, смотрел на малютинского зятя прищурившись, потом — после паузы — сказал:
— Умен! Но знай меру! Византия нам ближе Рима. Я сам византиец!
Он намекал на свою бабку Софию Палеолог, супругу деда Иоанна III. Впрочем, более он гордился и утверждал немецкое свое происхождение и даже указывал, что в жилах у него течет саксонская кровь.
— Я не русский, — сказал он одному англичанину. — Предки мои германцы.
VII
Иоанн теперь нередко обращал взор в сторону Новгорода. Москва, Александровская слобода и Вологда не казались более спасительным убежищем при татарском нашествии. С англичанами он прекратил переговоры. Малюта поддерживал желание Иоанна обосноваться в Новгороде, часть которого недавно была взята в опричнину.
— Измена новгородская подавлена, пресветлый государь, — говорил Малюта. — И к Жигмонту ты ближе. Речь Посполитая тебе принадлежит. Старый Жигмонт совсем ослабел. Бабы довели! Сабли поднять не в силах. На пирах то и дело засыпает. За вино и гулящих женщин шляхта душу продаст. Где добыть побольше золота — вот их забота. Прибыльно тебе за корону польскую поспорить. Русско-литовские шляхтичи все за тебя. Надоели им папежники.
То, что при главе Посольского приказа Иване Михайловиче Висковатове было недостижимым, теперь, когда Малюта прибрал к рукам дипломатов, выглядело едва ли не близкой целью. Он удачно провел переговоры с крымским гонцом Янмагметем, довольно умело используя более опытных переговорщиков дьяка Андрея Щелкалова и стрелецкого голову и посла Ивана Черемисинова. А после того как второй налет на Русь Девлет-Гирея потерпел неудачу, благодаря доблестному опричному воеводе князю Хворостинину, который и два года назад под Рязанью проучил захватчиков и остановил крымскую войну, можно было подумать и о короне польской. Девлет-Гирей долго не оправится от поражения. У гуляй-города русские воины сотням татар кисти поотрезали.
— А не касайся русских стен!
Два лука да две сабли Девлет-Гирея привезли Иоанну в Новгород теплым августовским днем князь Ногтев и думный дворянин Давыдов, своими глазами видевшие бегство татарской конницы.
Женитьба на Анне Колтовской, пленившей царя неяркой скромной красотой и мягкостью нрава, влила в него будто новую энергию. Царицей Анной он был сперва очень увлечен.
— Сейчас на южных границах наших настанет успокоение. Жигмонт умер! — радуясь, воскликнул Малюта, вбегая в покои Иоанна и забыв в ту минуту преклонить колено.
К исходу собственной жизни забывался все чаще и чаще.
— И все в одно лето свершается, — негромко промолвил царь, перекрестившись. — Русь как птица в полете: оторвалась от земли и взмыла в поднебесье! Через два-три дня вернемся в Москву, дадим ответ полякам и литовцам, что челом нам бьют.
VIII
Слухи о жестокости царя и казнях, производимых опричниками, конечно, смущали подданных Речи Посполитой, привыкших к вольностям, но бескоролевье их угнетало, и они хотели видеть на троне если не католика и приверженца Папы, то по крайней мере славянина. Осенью в Москву прибыл Федор Воропай, посланник литовский. Объединение Польши, Литвы и России на основе личной унии открывало бы перед христианским миром необычайные перспективы. Османская империя и Крымская орда были бы оттеснены еще дальше на восток и потеряли бы возможность влиять на судьбу Европы.
— И в Кракове ты будешь при мне, — обещал царь Малюте.
— Пресветлый государь, я больше принесу тебе пользы в Москве, — отвечал Малюта, ощущая, как дрогнула почва под подошвами сапог.
— Они намереваются предложить корону Федору, но я не соглашусь. Литовским и польским магнатам не нужен сильный правитель.
По мере того как Сигизмунд-Август слабел, Иоанн перемещался ближе к западным областям. Если он сумеет овладеть польской короной, предварительно разбив шведов, то он и германцев поставит на колени. Ради этого стоит подписать грамоту о сохранении шляхетских вольностей и привилегий. Он откажется от опричнины, и новая жизнь примет его в свои объятия. Для Малюты подобный поворот событий не был бы неожиданностью. Людская память забывчива, а объяснения действиям опричного корпуса он всегда подыщет.
Впервые за многие годы близости Малюта позволил себе прервать прекрасную речь государя, которую великий Карамзин считал ознаменованной каким-то искусственным простосердечием, снисхождением, умеренностью и принадлежащей к достопамятным изображениям ума Иоаннова. Федор Воропай слушал царя с чрезвычайным удивлением. Никогда русский великий князь, которого московиты именуют царем, не казался ему столь привлекательным. Опершись на плечо Малюты, который стоял, преклонив колено, на ступеньке трона, Иоанн воскликнул:
— Феодор! Ты известил меня от имени панов о кончине брата моего Сигизмунда-Августа, о чем я хотя и прежде слышал, но не верил, ибо нас, государей христианских, часто объявляют умершими. А мы, по воле Божией, все еще живем и здравствуем. Теперь верю и сожалею, тем более что Сигизмунд не оставил ни брата, ни сына, который мог бы радеть о душе его и доброй памяти…
А еще недавно в письмах, которые должен был передать в Польшу Ивашка Козлов, бояре честили Жигмонта на чем свет стоит, и Малюта, смеясь, требовал поддать жару, а почтенный Бельский, погибший в сожженной Москве такой ужасной смертью, боялся перечить главному опричнику. Ныне разоблаченный как татарский пособник, князь Мстиславский чуть ли не в ногах у Малюты валялся, прося и за себя, и за своих холопов, клятвенно заверяя, что ни сном ни духом не хотел удрать в Варшаву. Но и сейчас Иоанн не пощадил поляков, уязвляя их в самое сердце:
— Вельможные паны теперь без главы: хотя у вас и иного голов, но нет ни единой превосходной, в коей соединялись бы все думы, все мысли государственные, как потоки в море…
Не признавать раздора между ним и Сигизмундом-Августом царь не мог. Он и признал его, одновременно намекнув на печальное настоящее, причиной которого была вражда:
— Злочестие высится, христианство никнет. Если бы вы признали меня своим государем, то увидели бы, умею ли быть государем-защитником. Перестало бы веселиться злочестие. Не унизил бы нас ни Царьград, ни самый Рим величавый! Протестанты, которые жили в Польше, Литве и Ливонии, исповедовали бы свою веру спокойно. В отечестве вашем ославили меня злобным, гневливым: не отрицаю того. Но да спросят у меня: на кого злобствую? Скажу в ответ: на злобных! А доброму не пожалею отдать и сию златую цепь, и сию одежду, мною носимую…
В этот момент Малюта и прервал речь Иоаннову. И как ему не прервать! Все злые поступки царя приписывали Малюте. В другой, новой жизни и ему должно быть отведено место. Личная уния Иоанна не должна стать концом Скуратовых-Бельских. Малюта весь напрягся и промолвил громко, вглядываясь снизу вверх в глаза царя и пытаясь в них прочесть собственную будущность:
— Царь самодержавный! Казна твоя не убога: есть чем жаловать слуг верных!
В этих подлинных словах Малюты весь он образца 1572 года. В них и дипломатический аванс польским панам и литовским магнатам, и беспокойство за собственную судьбу, и признание богатства русского государя, и еще многое, чего словами не выскажешь. Царь сдавил плечо Малюты, и он ощутил, как по спине растеклось благодатное тепло. Иоанн говорил о преданности польской шляхты своим правителям и посетовал на собственных бояр. Эти слова были признанием, правда косвенным, заслуг опричнины и Малюты. Нет, государь не собирается распрощаться с ним, как с Басмановыми и Вяземским. Ему не грозит ни смерть, ни бедность, и семья Малютина будет жить в достатке. Как он был счастлив и доволен, когда выдал Марию замуж за юного Годунова! Он вслушивался в царскую речь, пытаясь в каждом слове найти ободрение.
