Курчев поднялся со своей раскладушки так просто, словно дело происходило днем и он был в полной форме и сапогах, а не в трусах и майке.
ЭПИЛОГ
1
- Я знаю, о чем ты думаешь, - сказала Марьяна на следующую ночь. Они курили, лежа рядом, сбрасывая пепел в поставленную лейтенанту на грудь консервную банку.
- Брось, Борька. Мне, конечно, приятно, но все-таки это полная чепуха. И прежде всего несерьезно.
- О чем ты?.. - не понял Курчев, потому что голова была полна путаных, вяло-ленивых мыслей.
- Будто не знаешь, - усмехнулась Марьяна. - Ты, Борька, прозрачный.
Теплый пепел ее сигареты упал на ключицу лейтенанта, но освобожденный красный огонек не смог осветить ее лица, которое казалось грустным.
- Не надо предлагать мне руку и сердце, - сказала резко, будто разговор об этом шел второй месяц. - Я тебе благодарна, но не надо. Все получится, как я говорила.
- Ну и ну, - вздохнул не слишком ошеломленный Курчев. Среди двух десятков мыслей, слонявшихся в его мозгу с леностью предоставленных самим себе солдат, действительно была и одна такая: а что, если впрямь жениться на Марьянке? Ночью ему с ней было хорошо и покойно. Но весь день он провалялся на этом матрасе, чувствуя, что куда-то проваливается. (Может быть, в то самое болото, к которому причислял лейтенанта Морева.)
Мысли были какие-то дохлые, недодуманные.
- Скажешь, не угадала? - спросила Марьяна.
- Угадала.
Ему не хотелось спорить. Лучше было так лежать, курить и вполголоса перебрасываться малозначащими словами.
- Не надо, Боренька. Мы очень близкие люди. Но все-таки это не то. Я люблю Лешку. Вернее, не люблю, но все лучшее, что было во мне, я положила на него и ничего у меня уже не осталось. Как бы тебе объяснить? Ну, предположим, на Западе или у нас до революции я копила-копила деньги и потом вложила их в какую-нибудь недвижимость, например, в землю, где нефть или золото. Вложила, приобрела участок, а никакого золота там нет. И вот я владелица того, что ни черта не стоит. Вернее, для других - ни черта не стоит. А для меня - это всё! Пусть золота или нефти там нет, но в этом участке вся моя жизнь. Гляжу на него и вижу, как жила, как копила-копила, как ото всего отказывалась и видела только эту землю, которая, надеялась, столько принесет!..
- Ну, уж ты отказывалась! - не удержался Курчев.
- А ты слушай и не перебивай. И не груби. Я с тобой как с понятливым говорю, - и тут же шутливо провела ладонью по его лицу, минуя горящую сигарету, а потом взяла его руку и уже провела по своему телу вниз от груди к ногам.
- Понимаешь, так всегда хорошо... И фокуса тут никакого нет. А вот чтобы так... - она подняла его руку и провела ею по своей голове, по коротким и гладким волосам... - это может раз, ну, два раза в жизнь хорошо бывает, а больше - нет. Понятно?
- Ага, - вдавил Курчев в консервную банку недокуренную сигарету и обнял женщину.
- Так что брось и не думай, - сказала она после, зевая и вытягиваясь во всю длину матраса. - А то я больше у тебя оставаться не буду.
Голос у нее был усталый и тусклый, словно они сейчас не любили друг друга, а досиживали где-то в долгих, поздних и скучных гостях.
Курчев снова не стал с ней спорить.
"Дружба в постели, - думал он. - Что ж, можно и дружбу..."
Он чувствовал, что в перерыве становится недопустимо равнодушным и только силой заставлял себя разговаривать ласково и просто.
- Хочешь, чтобы я не приходила? - спросила Марьяна.
- Нет, - ответил, сам не зная - врет или нет.
- Хочешь, чтобы она вернулась?
- Нет, - помотал головой, не отрываясь от подушки.
- Колешься. Бриться надо... Не волнуйся, вернется. А мне с тобой хорошо, и я тебя к ней не ревную.
"И с Ращупкиным тебе было хорошо..." - беззлобно подумал Курчев.
- ...А если бы ты выкинул из головы, что должен на мне жениться, вообще было бы отлично. А то томишься по мадмуазель Рысаковой, жениться хочешь на мне и костишь себя, что не звонишь Кларке. Ты ее тоже в жены звал?
- Нет.
- Не волнуйся. Все исполнится, как Марьяна Сергевна нагадала. Еще на свадьбе твоей погуляем. Подарим с Лешкой тебе чайный сервиз. А то стыд один - из жестянки пьешь.
- Брось!
- Женишься, друг, женишься. А если нет - полный идиот будешь. Законченный. Неужели не простишь?
- А что?.. Ничего не было...
- Мне хоть не ври. Я не меньше твоего на нее злюсь. Только она все равно не виновата. Понимаешь, втюрилась девчонка, и ничего не поделаешь. Это довести до конца надо. Как все равно у нас закрыть дело или в математике - тему. Любовь надо долюбить, а то сверлить, ныть будет. А так переспала и избавилась. И все. И тебе же, Борька, потом лучше будет. Разлюбит она Лешку. Вот увидишь.
- Это не мое дело.
- Ну и дурень. Значит, выгонишь ее. Так вот и будешь в этой конуре сидеть. Бриться бросишь. Станешь, как человек из подполья, подонок Достоевского. Под конец жизни напишешь воспоминания "Пятьдесят лет в углу". Да по мне самый последний потаскун лучше анахорета. Обозлишься хуже Бороздыки. Хотя тот уже женился. В свадебное путешествие на Север едет. Иконы воровать. Кстати, звонил сегодня мне в прокуратуру. Адрес твой спрашивал. Говорит, слышал от Лешки, что у тебя самая маленькая в Союзе пишущая машинка. Хочет одолжить для путевых впечатлений.
- Еще чего?.. - рассердился лейтенант, тотчас вспомнив, как один старшина-сверхсрочник из соседней батареи выпросил у него чемодан съездить в отпуск, а потом оказалось, что отбыл не в отпуск, а демобилизовался насовсем.
- Или, думаешь, вылезешь из угла? - продолжала Марьяна. - Днем будешь в шарашкиной мастерской вкалывать, а ночью свое писать? Не выйдет, парень. Из шарашкиного ателье выпрут или еще хуже - упекут. Да и не в одних финансах и неприятностях дело. Просто, жить в обществе...
- Знаю, знаю, - дернулся Курчев. - Не надо, а то поссоримся, - и он прижал ее голову к своему плечу, чтобы молчала.
Километра за полтора по прямой от курчевской комнатенки Инга и доцент тоже лежали рядом и не спали, хотя каждый старался убедить другого, что спит.
2
В среду Клара Викторовна легла в больницу и Марьяна к Курчеву не явилась. Целый день он слонялся, небритый, в тапках на босу ногу, пытался продолжать начатые в библиотеке заметки о Маяковском, но работа не клеилась. Он чувствовал, что безнадежно опускается и ему даже лень натянуть сапоги и сбегать напротив в продмаг за сигаретами, которые кончились еще до полудня.
В четверг он проснулся в четверть второго, перекипятил начавший скисать мясной бульон, поел без аппетита и с удивлением обнаружил, что не такой уж он отчаянный дымокур. В тусклом, засунутом за трубу над раковиной осколке он увидел свою четырехдневную щетину и остался весьма доволен. Небритость переходила в буроватую растительность и можно было заняться отращиванием бороды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
