У подножья холма густо стояли мечники, но сколько их здесь было, молодой боярин даже и не пытался сосчитать. А если судить по тому, как надрывались собаки на прилегающих улицах, то пустырь у подножья холма не вместил всех желающих послужить новому Богу, и часть из них пряталась у ворот усадеб.
От собачьего лая проснулись бы и мертвые, а потому если и было у князя желание захватить капище врасплох, то от него пришлось отказаться. Среди толпившихся у подножья холма людей Мечислав разглядел Владимира, с деревянным как у идола лицом, и неизменного Нура, который не отступал от князя ни на шаг. Князь что-то втолковывал стоявшим вокруг гридям, среди которых ростом и статью выделялся Корчага, этого и в полной темноте не узнать было трудно. Судя по всему, именно Корчаге предстояло направить навершье тарана в тяжёлые ворота Перунова капища.
Тёмная масса, оставив на месте князя, двинулась к вершине. И Мечислав, подпираемый закованными в бронь телами, тоже шагнул в завораживающую темень, которая там, на вершине холма, казалась почти чёрной. А потом среди этой черноты вспыхнул факел, следом - другой, а далее раздался страшный удар, после которого затрещали то ли кости, то ли тесаные плахи. С тына, кажется, ответили, во всяком случае, перекрывая треск и удары, заполненный страхом и ненавистью воздух разрезали вскрики людей, врасплох застигнутых болью. И сразу же вслед за криками грубый голос потребовал:
- Именем Великого князя - открывайте ворот!
Голос утонул в глухом рёве накатившейся на горд толпы. Удары теперь сыпались часто. На мгновение Мечиславу показалось, что он сейчас задохнётся, сдавленный со всех сторон, но видимо кости его оказались крепче, чем тесовые ворота Перунова убежища. Вдруг единый вздох облегчения вырвался из сотен глоток, и ноги сами понесли Мечислава в образовавшийся пролом. И сразу же навстречу ему полыхнуло огнём, и светло стало так, словно потревоженный шумом и предсмертными криками Даждьбог проснулся вдруг в неурочный час.
Двинувшиеся было навстречу Мечиславу деревянные идолы застыли неподвижно, а вокруг них уже рубились озверевшие люди. И более всего в этот миг поразило Мечислава равнодушие деревянных ликов к крови, что лилась сейчас к их подножью. А кровь эта лилась обильно. Одетые в волчьи шкуры люди стеной встали вокруг своих богов. Ворвавшаяся в капище озверевшая толпа была рассечена надвое волчьим клином и большей своей частью опрокинута с холма, а меньшей рассеяна по всем углам капища.
Мечислав уцелел чудом. Сбитый с ног, он отлетел к самому тыну и там упал, придавленный сразу двумя обезглавленными телами.
Пока Мечислав выбирался из своего страшного убежища, к нападающим подоспело подкрепление. Теперь уже Волков заставили отступить вглубь двора, и они, хрипя ругательства, отмахивались от смерти тяжёлыми мечами. Мечислав хотел было броситься своим на подмогу, но тут кто-то ухватил его за руку. Обернувшись, он узнал мечника Вилюгу.
- Без нас обойдутся, - сказал тот негромко.
На каждого Белого Волка приходилось не менее десятка княжьих гридей, которым только теснота мешала быстро справиться с врагами. Часть Белых Волков укрылись в гонтище и с остервенением обороняли узкий вход.
- Сулицами их бейте, - услышал Мечислав голос боярина Ратши.- Не подставляйте выи под мечи.
В проход полетели сулицы и стрелы, а уж вслед за ними повалили княжьи дружинники.
- Валите идолов!
Закованный в доспехи князь сидел нахохленным сычём на одетом в ночь коне, и Мечиславу показалось, что он улыбается. Подскочивший Шолох ударил секирой в основание деревянного идола. Перун покачнулся, торчащие в стороны серебряные усы опали вниз, а следом рухнул и сам идол, едва не придавив собой Великого князя. Впрочем, не все оказались столь же проворны, как Владимир, - какой-то ротозей принял тот удар Перуна на себя. Крик и хруст костей раздались одновременно, а потом разом всё стихло.
Князь Владимир, кажется, не заметил случившегося несчастья.
- Тащите его с холма, - крикнул он Шолоху, - А всё остальное сжечь. Сжечь, слышите, а пепел развеять по ветру.
Словам князя вняли раньше, чем под гонтом закончили бить ближников славянских богов. Сухое дерево занялось столь стремительно, что многие не успели разжать объятий, которым суждено было остаться смертельными. Из охваченного пламенем гонтища сыпанули люди, а потом все бросились вниз с холма вслед за съезжающим князем. Мечислав тоже сбежал вниз, поддерживаемый Вилюгой. В поднявшейся суматохе молодой боярин никак не мог определить, задели его мечом или это чужая кровь обжигает тело.
Счастье ещё, что не было ветра, не то безумство Великого князя дорого бы обошлось Киеву. Столб огня взметнулся чуть ли не к самому небу, осветив перекошенные злобой и страхом лица. Рядом с Мечиславом засмеялся человек, и он с трудом опознал в безумце боярина Изяслава. Меч в Изяславовой деснице ещё дымился кровью, а шуйца была вскинута к небу в последней угрозе уходящим в небытие славянским богам.
Холм ещё долго был объят пламенем, и пока не угасла последняя искра, никто не двинулся с места. А угасла та искра с первыми лучами вынырнувшего из ночи золотого колеса. Появление солнца было встречено дружным вздохом облегчения. Ничего не изменилось в этом мире с падением славянских богов, а значит, последнее слово осталось за Великим князем и его новым богом, самым могущественным из всех. Князь Владимир взмахнул десницей, и сразу же по всему Киеву заговорили била, созывая народ на городское вече. А поверженного Перуна привязали к хвостам лошадей и потащили по мощёным киевским улицам к пристани, куда конные княжьи гриди теснили и превозмогающих утреннюю дрёму киевлян. Огромная толпа гудела и волновалась, не слыша из-за шума князя и не понимая действий его. Казалось, что ополоумевшая спьяну дружина просто решила изгнать киевлян из родного города. И прорезавшийся, наконец, сквозь шум и смятение голос Владимира пришёл как спасение в надвигающемся хаосе и безумии:
- К Днепру.
Сразу стало понятно куда, хотя мало кто понял зачем, но стесненные соседями и напирающими мечниками киевляне без раздумий бросились к воротам, испытывая облегчение от дувшего от реки ветерка.
Толпу согнали с пристани на пологий берег и сгрудили у самой воды. А потом в холодную весеннюю днепровскую воду сбросили и выволоченного за золотые волосы идола Перуна. И толпа киевская ахнула в страхе, когда тело бога тяжело плюхнулось в воду. Острые копья вонзились в это тело и оттолкнули его прочь от киевской пристани на волю неспешного днепровского течения. А Перун всё норовил приткнуться к берегу, где столь недавно ещё возвышался он, горделивый и всемогущий, над тысячами склонённых перед ним голов. Но безжалостные копья гнали и гнали его прочь, пока не вытолкнули на стремнину - туда, где он уже не был богом, а был просто бревном, покорным бездумной силе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
